why'd you only call me when you're high?

Миша просыпается. И это не то пробуждение от лучей солнца с завтраком в постель, пением птиц за окном и самым красивым видом, допустим, на Париж. И рядом бы была его вторая половинка, а время на часах едва бы перевалило за полдень. Он бы понежился в постели (или объятиях другого человека) без каких-либо дел и планов на сегодняшний день. Но нет, он просыпается в три ночи, отовсюду веет холодом, а Миша всё так же в своей промозглой и злой быстротечной Москве. Да и никакой кандидатуры на роль второй половинки у парня не было, лишь жирный самодовольный котяра, мурчащий в ногах. Просыпается резко, рьяно, будто пережил клиническую смерть. Приподнимается на тощих, слабых локтях, чтобы размять ноющую шею. На тумбочке рядом с головой вибрирует телефон. Миша со стоном плюхается обратно и пару раз прикладывается головой о подушку. А в мыслях лишь одно: «только не снова». На дисплее горит довольно обычная надпись «Даня». Довольно обычная, если не брать во внимание ситуацию этих двоих. Миша сбрасывает, ссылаясь на то, что Данила, вероятно, пьяный. Он всегда в таком состоянии, когда звонит ему. Взглядом Кшиштовский замечает пару уведомлений, которые в основном состоят из сообщений рыжего. Он вздыхает и переводит устройство в беззвучный режим, в надежде выцепить ещё парочку часов сна. Он и так плохо спал последние пару дней из-за дурацкой привычки много думать и накручивать себя. А Данила наутро будет извиняться. И так из раза в раз. На другом конце провода юноша цедит мат сквозь зубы. Ему сейчас невероятно плохо, и последний шанс как-то спастись, оклематься у Миши дома, с треском рухнул на глазах. Данила сейчас в туалете клуба — какого-то дерьмового, дешёвого, и находящегося на отшибе: всё так и блещет фальшью в красивой глянцевой обёртке. Из зеркала глядит на него кто-то совершенно уставший, измотанный жизнью, буквально умоляющий пойти домой. Но дома никого, за пару недель одиночества Данила уже не смог этого выносить, оттого и сорвался в клуб. В его крови сейчас наверное можно обнаружить нехилый список запрещённых веществ. Юноша не чувствует своих ног и думает о том, как же он проебался. Из соседней кабинки доносятся неприличные стоны — хочется заткнуть уши и сбежать, но что-то подсказывает Даниле, что торчать здесь ему ещё долго. Он пьян, но не настолько, как хотелось бы, поэтому цель ясна. Данила не закончил, потому что никого нет рядом. Он подсядет к кому-то, заметит в нём повадки Миши и будет непроизвольно любоваться, скучать. Остаётся лишь брызнуть холодной водой в лицо, оттолкнуть какого-то прохожего и забыться. Он так хотел забыться, хотя бы на секундочку. Но удушающая компания незнакомца наскучивает через пару минут. Данила не хочет слушать, не хочет говорить и мутузить надоевшую тему своей жизни. Он хочет трахаться. А ещё, кажется, к Мише домой. Потому что там всегда тепло и ждут, поругав лишь в первые мгновенья встречи. И неважно в каком состоянии и в какое время ты пришёл. Только предупреди заранее, потому что парень не всегда слышал глухую трель звонка в квартиру. — Прости, я отойду, — кидает он кому-то, кто на сегодняшнюю ночь понёс злосчастную роль даниного визави. Раз не дозвониться на мишин мобильник, то у него всегда есть запасной вариант, о котором рыжий вспомнил как раз кстати: домашний. Миша был настолько стар по принципам, что до сих пор пользовался домашним телефоном, скорее для разговора с семьёй или по работе, нежели с друзьями и знакомыми. Данила слышит гудки и что-то внутри него уже трепещет и хочет сорваться. Басы музыки заглушают все окружающие звуки, в том числе и телефон. Он видит кого-то знакомого, очертаниями похожего на Мишу и цепляется за чужое плечо. Странно, а ведь Данила вроде звонит ему прямо сейчас. Но это оказывается далеко не Миша — Данила поспешно извиняется и уходит из этого душного места, полного разврата и тоски. Он накидался настолько, что по ощущениям это — очередной сон. — Почему ты звонишь мне, только когда ты пьян? — ему наконец отвечают. Немного грубо, хрипло и устало. По одной мишиной интонации можно представить, как тот зевает, трёт глаза и чешет бороду. — Послушай мне нужно тебе кое-что сказать… — Ты пожалеешь об этом. Так повторяется из раза в раз. Ненавидит ли себя Данила? Определённо. Это происходило не каждый день, но всё же довольно часто. Данила напивался и смелел, вот только не мог сказать. Потому что либо напивался недостаточно, либо наоборот: перебирал и вырубался за секунду до того, как те самые слова должны были слететь с его языка. А потом и правда жалел. И так по кругу. — Пожалуйста, это очень важно. Можно я приеду? Я в баре рядом с твоим домом, — он выбрал его не случайно. — Хуй тебе, жди. Заберу тебя, немощного. Только если я из-за тебя не высплюсь, а через пару часов у меня съёмки, то тебе пизда. — Хорошо, спасибо, пап. И последнее слово обрывается гудками. Знает же ведь, подонок. Миша был тем самым чуть больше чем другом, отцом компании. У самого проблем куча, но молчит — не расскажет, не хочет грузить. Зато выслушает, поддержит и возможно поможет, подскажет как разрулить ситуацию. Потому что в свои студенческие годы из какого только дерьма Миша не вылезал. Но в голове цепи с замками — не пустит, а в груди зияющая дыра. И Даниле так хотелось, чтобы этот угрюмый, но самый хрупкий бородач просто был счастлив хотя бы на пару мгновений. Но вместо этого непроизвольно нагружает его своими проблемами, очередными выкидонами и просто своим существованием. Хотелось провалиться под землю, но, к сожалению, это было неосуществимо. Данила уронит голову на ладони, закурит и сядет на московский бордюр, а не питерский поребрик. Поток мыслей, он неостановим каждую ночь, будь юноша трезв или не очень. Просто алкоголь его чуть-чуть смягчает. С треском над его головой погас уличный фонарь, но он не обратит внимания. В его жизни есть проблемы намного посерьёзней. Нерассказанные проблемы, которые гложут его каждый день. Перед ним тормозит машина — даже голову не надо поднимать, чтобы узнать чья она. Водитель откроет свою дверь и похлопает рыжего по плечу. — Пошли, — Миша скажет. Немного сердито, но всё равно заботливо. — Давай выпьем? — Дань, издеваешься? Какое выпьем, четвёртый час утра, мне вставать через пару часов, а я торчу здесь, рядом с тобой! И ты снова пьяный! Да когда ты уже повзрослеешь? — Не кричи, — Данила морщится. Признавать свою неправоту с его характером всегда было сложно. — Пожалуйста, — он добавляет. — Лезь в машину. Живо. Данила не тушит бычок и просто бросает его на асфальт, как когда-то бросил все свои мечты и надежды, просто оставил позади, словно ребяческие шалости. Сухой, треснувший, грустный московский асфальт — Данила чувствовал с ним какую-то связь, что было глупо. У Миши потухшие глаза — юноша замечает это, стоит только самому поднять взгляд. Конечно же, а как же иначе, когда ты в какой раз подбираешь своего далеко не трезвого друга буквально с обочины, словно какую-то противную псину. Данила был псиной, скорее щенком: самодовольным, эгоистичным, делающим вид, будто повидал жизнь, строящим из себя непонятно кого. А Миша был старым котом, который пошипит, но не укусит. — Ты под чем? — парень спрашивает. Берёт веснушчатое лицо за подбородок, не давая вертеть головой, но заставляя прятать глаза. Ведь они — зеркало души. — Смотри на меня. Я спрашиваю: ты под чем? — Ни под чем. — Врёшь. И это не просто травка, — он предугадывает слова и действия, потому что пьяный Данила предсказуем. — Тебе какое дело? — Да никакого. Только чёрта с два я в следующий раз приеду забирать тебя по твоему пьяному звоночку, потому что ты опять накидался. Буду выслушивать херню, которую ты несёшь. Впущу тебя к себе в дом, дам проблеваться и подлатаю. А потом на утро буду выслушивать твои речи о том, как тебе жаль, как сильно ты себя ненавидишь. И делать вид, будто ничего не было. Хотя, блять, на самом-то деле многое было. Когда ты уже вырастешь, Поперечный? И это лишает слов. Данила смотрит в упор, но ничего не видит. Миша не то что бы злой, скорее просто уставший и раздосадованный. Картинка мыльными пятнами кружится перед глазами. Ощущения, будто бы он падает, падает глубоко, долго, далеко и в неизвестность. Наблюдающий за этим парень не выдерживает и хватает рыжего за ворот футболки и пихает на переднее сидение. — Садись в машину и не дури. И постарайся не блевать. Дорога недолгая, но из-за затянувшегося молчания кажется вечной. У Миши напряжённые руки и дёрганый стиль вождения, потому что сам он ещё не до конца проснулся. У Данилы пьяный угар в глазах и недосказанность на кончике языка. Начинать сложно, но он начинает: — А знаешь почему я такой? — Дань, не сейчас, — пытается прервать его Миша. — А когда? Я постоянно останавливался и не говорил. Но что ты обо мне знаешь? — То, что ты редкостный долбаеб. — Отъебись, а. Ты, блять, не представляешь, что я чувствую. — Не представляю. Но знаю, что ты не способен принимать верные решения и постоянно предлагаешь дурацкие идеи. И ещё пьёшь без повода. — Да, блять, ты! Ты — мой повод, понятно? И в это мгновение мир будто остановился. Даже Миша, жмущий на педаль, как-то поменялся в лице. Атмосфера накалилась, а Данила чувствовал, будто ему нет места, будто его пропустили через шестерёнки и выплюнули в этот ожесточённый мир. Он уже начинал карать себя за сказанные слова, которые были сдёрнуты невесть откуда взявшейся агрессией. Он уже жалел, и было ясно, что ещё больше он будет жалеть с утра. Потому что как бы те слова не были желанными, но сказаны они были, увы, не вовремя. — Что ты сказал? — как будто бы Миша не расслышал. Он постарался избежать той неловкости, но, кажется, сделал всё только хуже, переспросив. Сейчас юноша был на распутье: рассказать всё, что так долго гложет, или свести всё в шутку. Но лёгких путей он никогда не выбирал. — Что сказал, то и сказал. Тебе какое дело? Я ведь наутро пожалею об этом, — он попытался передразнить Мишу, попытался задеть его за живое. Но вот машина уже заезжает в знакомый двор и паркуется на то же место. Напряжённое молчание остаётся. Им ещё предстоит обсудить этот вопрос, когда они вернутся домой. Ну или когда Данила протрезвеет и поймёт, чего наговорил. Его заталкивают в подъезд, а чуть после — в лифт, потому что преодолеть полосу препятствий в виде ступеней Данила сейчас точно не в силах. Перед лицом открывается дверь, а кот уже приветственно потирается о ноги. — Разувайся. Чай, кофе? — даже когда Миша был не в настроении, он всё ещё сохранял заботливый настрой. — Чай, — чай Данила не любил, но вот ради Миши выпьет и его. — И поговорить. — Да, — бросает Миша в пустоту. Рыжий стоял в ванной, безуспешно пытаясь хоть немного протрезветь и собраться с мыслями. Поговорить-то он предложил, только в голове было пусто. Так он и провёл пару минут: без представления о возможном. Всё это было похоже на какой-то дерьмовый роман, слишком сюрреалистичный сон. Приходилось убеждать себя в реальности происходящего, ущипнув себя за руку и похлопав по щекам. Он не тряпка, он справился. — Может, ты пойдёшь спать? — первое, что слышит Данила, стоит ему только войти на кухню. Не самое приятное, но самое ожидаемое, исходя из ситуации. Миша стоит у окна и упирается бедром в тумбу. Юноша не хочет видеть его глаза, но ему это нужно. — Ну уж нет. Я наконец решился. — Решился на что? — парень греет руки о кружку, взглядом уткнувшись вдаль. Хотелось закричать, начать рвать на себе волосы, тормошить того за плечи. Лишь бы обратил внимание на ураган бушующих чувств внутри другого. — Рассказать. — Рассказать о чём? — допрашивает, пытается достучаться, сбить с толку. Он поворачивается и смеряет Данилу взглядом: самым недоверчивым, самым недосказанным. Но долго не задерживается и продолжает мутузить фонарь за окном. — Да не перебивай ты меня, блять! — хотелось ударить кулаком по столу, но это собьёт весь настрой. — Ты правда ничего не понял? — Миша мотнул головой. Оставалось только вздохнуть, взять себя в руки и вывалить на парня всё то, что так долго гложет. Всё то, что казалось таким неправильным при первой мысли, но обдумывание приводило в тупик. Как быть, и что ему делать? — Я люблю тебя. Да, вот так вот просто. И все переживания становится перенести легко всего лишь в одно слово. Он готовился, вот только зачем? Миша сёрпает в этот момент и на секунду останавливается. Он не хочет поворачиваться, потому что знает, что провалится. С треском сломает тот равнодушный образ, делая вид, будто всё в порядке. Будто так и должно быть. — Не делай вид, будто не слышал. Люблю. До последнего вздоха. Ты поселился в каждодневных привычках и любой мысли. Ты поселился в моём сердце, и сидишь там уже не первый год. Ты мерещишься везде: на улице, во снах. И это очень сильно не даёт мне покоя. Вот почему я пью. Потому что без тебя — дурак и пьян. И время будто застыло. Рыжий неспешно, боязливо подходит. На него могут накричать — он готовится. Могут просто выставить за дверь. А могут — Данила не смеет об этом даже думать, поэтому конец мысли теряется. — Почему ты молчишь? — он вопрошает. На шее напротив бьётся жилка. Контролировать себя сложно — юноша опирается руками о тумбу, оковывая тонкое тело — не сбежит — и носом едва касается манящей кожи. — Ответь мне. Всё, что ты думаешь, скажи. Я уйду прямо сейчас и больше не появлюсь в твоей жизни. Обещаю. Проходит минута, может, две, может, больше — Данила был не силён в подсчёте времени. Он воспринимает это как отказ, поэтому не собирается больше тяготить парня своим присутствием и дыханием поверх тонких ключиц. Он пообещал — так рвано и не обдумывая, поэтому мысленно собирает список вещей и выбирает будущее место жилья — наверняка Питер. Хотя бы на первое время. — Не уходи, — Миша шепчет слабо, почти неслышно. Будто бы спугнёт, хотя здесь загнан в угол только он. Данила дёргается и смотрит. Смотрит на открывшееся сомнение в лице напротив. Смотрит на неопределённость в глазах. И, кажется, тонет, когда чужие, ранее бездействовавшие руки находят своё место на даниных плечах. — Пожалуйста, не уходи, — он повторяет это бессознательно, будто мантру. А потом немыслимое: тянется ближе, прямо к губам. Долго думать Данила не привык: видит возможность — хватается за неё. Как смазливо промахивается и впечатывается в чужой краешек губ. Как растерянно жмётся ближе. Не верит, но отпускать не хочет, даже если это сон. Даже если когда-нибудь им всё же придётся расстаться. Он, кажется, слишком пьян, не то что бы надеялся на что-то большее. Но даже сейчас Данила хочет остаться здесь, просто забыться в этом моменте. Только они с Мишей на его кухне, где рыжий начинает трезветь. За окном светает, но для Москвы это не показатель — ещё рано. Слишком рано. Прикосновения отдаются маленькими разрядами тока. Как будто больше ничего важнее в жизни нет, как будто вот она — конечная точка. В это не хочется верить, на это хочется надеяться. Когда ладони шарят по деревянной поверхности в смятении: он не знал куда себя деть. Казалось, что сейчас сюда, прямиком на кухню, в их маленький мирок, спустится сам Иисус и даст благословление. Оставалось только скользить губами по чужой шее и стараться не думать. Хоть когда-то не думать, отключиться и просто чувствовать. — Ты хочешь? — Данила спрашивает, но на самом деле пытает. У Миши дрожит всё: от ресниц на веках, до пальцев, что так с бездыханной надеждой цепляются за данину футболку. Холодный кончик носа скользит по бьющейся жилке. Борода колется, Данила обещает себе, что привыкнет. Миша медлит. Стонет, отворачивается. Ощущений слишком много: сердце трепещет, а сам парень тает под чужими прикосновениями. Он был как восковая свеча: тонкая, хрупкая, податливая. Но в правильных руках примет любую форму. Внезапно парень обнаруживает себя сидящим на своей излюбленной кухонной тумбе, откровенно открытый. И понимает, что время сбавить обороты. — Нет, — он отрезает. Но в этом нет ничего плохого. — Пока что нет. И Данила понимает. Возможно, им обоим стоит остановиться. Возможно, выпить ещё и продолжить разговор. И это вовсе не главное, что Миша ничего не сказал в ответ. Главное — чтобы им двоим было комфортно, пусть и в таком медленном, своеобразном ритме. Рыжий хватает парня под мышки, помогает слезть на пол, но со спины руки не отпускает. Миша никогда ни к кому не поворачивался спиной, как метафорично, так и физически. Боялся, что вонзят нож в самый неподходящий момент. Боялся довериться. Но сейчас, кажется, сломал все свои принципы. — Пойдём спать, — Данила шепчет. — Сегодня у тебя был тяжёлый день. — Да, — Миша вздыхает, позволяя себя раздеть, но вовсе не для утех. Домашняя романтика и уют — ключ для начала хороших отношений. — Очень тяжёлый. Они подходили друг другу как не все бывалые любовники. Они заботились, слушали, пытались понять и были рядом. Предельно рядом, теперь уже навсегда. Уже убаюканный, перед самым сном Миша спрашивает: — Почему ты звонишь мне, только когда ты пьян? Данила задумывается. И правда, почему же?