.:и умер твой ангел-хранитель.

Джонни сломан. Разбит где-то глубоко в душе, а больно уже настолько сильно, что, кажется, через пару ближайших секунд душа Джостара перестанет что-то чувствовать. Сердце ноет, и парень опускается на землю, спиной прислоняется к большому дереву. Осознав, что нет сил даже держать голову, Джонни затылком касается грубой коры, тихо шикнув от неприятных ощущений. Что-то внутри не признаёт этого всего. Просто не хочет, а, возможно, просто не может. Потому что это не похоже на правду. Это просто не может быть правдой. Джостар растерянно оглядывается, прикусывает ноющую губу, мысленно вновь и вновь отказывается принимать то, что он больше не прикоснется к непослушным длинным волосам, которые на солнце отливали голубым и платиной... Не подвернётся возможность мягко прикоснуться к сильным рукам, даже если просто кончиками пальцев. Не будет больше горячего кофе, того кофе, который мог сварить только Джайро, но совсем не все мастера этого мира. И не получится лишний раз мимолётом взглянуть в зелёные глаза, в такие яркие зелёные глаза. В них ведь всегда отражалось что-то далекое, великое, будто недосягаемое, но недосягаемое исключительно своей близостью. Джайро хотел многого... Он мог сделать ещё очень многое. Ближе всего оказалась лишь Смерть. Тяжёлый вздох вырывается сквозь стиснутые зубы, а все попытки сдержать внутри противный ком оканчиваются лишь болезненным стоном. Джонни не может этого не признавать, нет, просто не может, но ему наверняка придётся это сделать. Джостар слабо трёт шею, которая ещё пару дней назад не была обделена вниманием мягких губ итальянца... Ком в горле уже не сдержать. Слёзы, прозрачные капли, настолько крупные, как никогда раньше, падают с подбородка, приземляясь на кофту, падая под неё и щекоча чувствительную кожу. Джонни плачет. Снова не скрывает этого, снова стыдится и снова надеется, что вот уже точно никто не увидит этого. Потому что доверять больше некому. Потому что от всего, что Джонни имел, остаётся лишь жалкий фантом, несуществующее в реале ощущение. Это накрывается одиночеством. Длинным, нет, просто бесконечным одиночеством. Как и раньше. Как это было, есть и ещё будет. Джонни берёт гитару. Потому что он больше не может терпеть, потому что хочет отдать дань уважения осторожным пальцам Цеппели, которые умело перебирали струны и аккорды. Потому что Джайро умел это делать. И потому что Джонни тоже может что-то сыграть. Он попытается, честно постарается. Не для себя. Не в первую очередь. Джостар не знает слишком много о гитаре, он не практикуется в игре и с трудом припоминает те простые аккорды, которые ему когда-то показывал Цеппели. Теми ночами, когда им не спалось, а для всего остального они были слишком измучены. Теми самыми ночами Джайро рассказывал о бесконечных рассветах в Неаполе, говорил, что любил раньше играть на гитаре и сидеть на берегу моря... »Ты был на море, Джонни?« — самым живым и настоящим голосом разливается по памяти. Джостар трясёт головой. И вот у него что-то получается. Почти несуразное, нелепое, но по каким-то непонятным причинам становится чуть-чуть легче, совсем немного. Слёзы текут по щекам, уголки губ дрожат, но ощущение невыносимой тошноты медленно покидает Джонни. Музыка лечит. Не время, не часы и минуты, проведённые наедине с болью, невыносимой и тяжелой, нет, только не секунды. Те лишь заставляют привыкнуть к боли. Но музыка — это совсем другое. Мелодии сшивают раны, заполняют их, отвлекают. Помогают покрыться шрамами, а не кровоточащими трещинами. Джонни тихо поёт. Он не умеет петь, но сейчас его это не волнует. Совсем не волнует.

Над палящим огнём аризонской пустыни Каньон облетал зоркоглазый орёл Револьвер у виска, моё сердце остынет

- И в полдень ты вспомнишь, как я был влюблён... и как болен... как был болен... теперь будто перекати-поле... свободен на воле, только кроме... А что ещё ему остаётся? Остаётся лишь поднять голубые глаза, поглядеть в небо, присмотреться к облакам и разглядеть мелкую золотую пыль. Джонни плачет, но одновременно с тем улыбается. Устало, но по-другому он не может. Не может и не ответить на сияющую улыбку Джайро, который сейчас больше похож на блеск солнца посреди белоснежной сахарной ваты бесконечных облаков. И вот они, непослушные волосы, которые отливали голубым и платиновым, вот они, те руки. Те горящие глаза, что не потеряли свой блеск, и пухлые губы. И тот самый голос, который Джонни запомнит навсегда. - Я мёртв, как перекати-поле.