hOWLing

Впервые Кейджи замечает её, когда они с Кенмой выходят из книжного магазина. У Бокуто и Куроо, как у любых приличных (читать с вопросительной интонацией) лучших друзей (читать с ещё большим сомнением в голосе, ведь разве у Бокуто нет другого лучшего друга?), сегодня свои планы. И заключаются они в, кажется, походе в кино на премьеру какого-то фантастического фильма, которую они оба так долго ждали. При мысли о том, что эти двое сейчас наверняка сидят посередине зала – нет-нет, он не будет думать о задних рядах, даже не смей – и, по очереди запихивая в рот попкорн из, разумеется, просто огромного, как эго Ойкавы, ведра, залипают на ещё более огромный экран с полными восторга глазами (и Куроо даже не гогочет по-гиеньи в своей привычной манере), у Кейджи вдруг холодеет вдоль позвоночника. Будто снега насыпали. Он поводит плечами и прикрывает глаза. "Ты не должен так себя вести", обращается парень мысленно к самому себе. Прохладный мартовский воздух пахнет мокрым асфальтом, весной и булочками никуман. — Акааши? — едва слышный голос Кенмы взрезает тишину. Удивительно, что на улице настолько спокойно в далеко не самое позднее время – любой уголок Токио всегда гудит пчелиным ульем. Кейджи делает глубокий вдох, прежде чем открывает глаза. Первое, что попадает в его поле зрения – сова. Крупная сипуха с белоснежным лицом в виде идеального сердца, окаймленного перьями потемнее, и такой же белой грудью с мелкими бурыми вкраплениями, сидит на ветке вишневого дерева. И смотрит Кейджи, кажется, в самую душу своими чёрными глазами. Почему-то вопрос "что на оживленной столичной улице позабыла сова?" становится второстепенным. Кейджи волнует только то, почему она невозмутимо прожигает его взглядом. — Акааши? — повторяет Кенма чуть громче, чем в прошлый раз, и Кейджи дёргано поворачивается к нему. — Да? — Я хотел спросить, всё ли ты взял, что тебе было нужно, — произносит сеттер Некомы, на целые три секунды оторвав взгляд от экрана приставки и бегло оглядев своего спутника с головы до ног; Кейджи заторможенно кивает – он хотел купить одну книгу, что ему посоветовал преподаватель литературы (у них довольно хорошие отношения, ведь Кейджи любит литературу и в целом прилежный ученик), и он это сделал. — Ты в порядке? Кейджи невольно оборачивается обратно к дереву. Среди розовых соцветий не наблюдается никаких сипух. Парень озадаченно моргает, затем легко трясёт головой из стороны в сторону, словно избавляясь от морока, и натягивает слабую улыбку. — Да. Вполне. По домам? Кенма соглашается, не поднимая головы. Судя по огромному злобному дракону и путающемуся у него под лапами чуваку с копьём на экране чужой пиэспи, Кенма рубится явно не в энимал кроссинг. Сову Кейджи воспринимает как взявшуюся с бухты-барахты псевдогаллюцинацию и не придаёт ей никакого значения. Когда Кейджи уже успевает благополучно о ней забыть, сова появляется во второй раз. Спустя примерно полторы недели. — Акааши-и-и, — капризным ребёнком тянет Бокуто. Кейджи чуть улыбается краешком рта; табун мурашек по коже не проносится – приловчился. — Произведение, которое нам задали по современной литературе, такое ску-у-учное! Я прочитал всего четыре страницы и уже хочу повеситься от уныния. Почему тебе так нравится литература, Акааши? Кейджи какое-то время молчит в трубку. Ему нужно дорешать последнее уравнение, а Бокуто не впервой вот так ждать от него ответа. Все одноклассники, сокомандники и прочие знакомые верят, что Кейджи неразговорчив, спокоен и, в принципе, довольно безэмоционален, поэтому он не всегда отвечает на чужие вопросы или делает это, выждав определенное количество секунд или минут. И, на самом деле, они правы. Но с Бокуто всё немного по-другому. Кейджи нравится целенаправленно игнорировать его, потому что Бокуто – великовозрастный ребёнок. Если не дать ему то, что он хочет, к примеру, да, всё тот же ответ на вопрос, он тут же включит режим «оскорбленно пыхтеть и выкатывать слезы», что делает его просто очаровательным. К тому же, Кейджи знает, что его друг никогда не обидится на него серьезно. Бокуто Котаро банально не способен на такое. — Ака-а-а-аши-и, — снова принимается ныть Бокуто, выждав почти две минуты. — Ты так жесток, Акааши, ты вообще в курсе этого? Я практически одной ногой на том свете, а ты даже не интересуешься, как я себя чувствую! Ты совсем не любишь меня, Акааши! Поначалу, когда Кейджи только поступил в Фукуродани и, соответственно, стал членом волейбольной команды, звучание собственной фамилии из уст этого филина-переростка его напрягало и даже отталкивало. Будучи необщительным, но всё же вежливым, он считал подобное обращение чрезмерной фамильярностью, мол, ты старше, однако, будь добр, вкладывай в свою речь чуть больше уважения, мы ведь не друзья. Понятное дело, он далеко не сразу понял, что в этом и есть весь Бокуто. Что его фишка и заключается в такой нелепой открытости, чуть навязчивом дружелюбии. Своими незамысловатыми окликами он, возможно, сам того не осознавая, пытался располагать людей к себе. И, стоит признать, в отличие от капитана Аобаджосай с его поистине идиотскими кличками, у него это получалось. Потому что Кейджи настолько привык к звучанию своей фамилии громоподобным голосом Бокуто, что теперь ему аж малость неприятно слышать её в исполнении многих других людей. То, как капитан Фукуродани резковато, но при этом будто ласково растягивает букву «а» в «Акааши», кажется ему особенным. И, признаться честно, в большинстве случаев он просто делает вид, что его раздражает то, с насколько частой периодичностью Бокуто зовёт его. "Вот бы он звал меня по имени". — Ты вовсе не умираешь, Бокуто-сан, — ровно отзывается Кейджи, на этот раз не задерживаясь с репликой – он уже решил уравнение. – Это всего лишь книга. Её нужно прочитать. Ты умеешь читать. Не вижу ничего сложного. — Но она такая ну-удная, — упрямо скулит Бокуто. — О каком произведении вообще речь? — «Танцовщица». Огай Мори. Кейджи по-прежнему второгодка, а в их программе «Танцовщицы» нет, но он повесть читал. И ему понравилось, хоть от повествования и веяло каким-то европейским романтизмом. Вопрос нравственного выбора всегда интересовал Кейджи, будь то правильное или неправильное, добро или зло, долг или свобода, честь или деньги, любовь или карьера, собственная жизнь или чужая, ведь, боже, в мире так много противоречий. Главный герой «Танцовщицы» – скромный парень, маленький человек, который может любить и может быть любим, но не может свои чувства защитить, и есть в этом что-то… неожиданно родное. Кейджи не знает, в чем причина этого ощущения, да и важно ли это? Он просто школьник с постным лицом и тонкой душевной организацией. Нельзя осуждать его за любовь к философии. К тому же, он и сам не знает, его чувства к Бокуто являются действительно чувствами или это лишь блажь? — Хорошая повесть, Бокуто-сан. Она стоит прочтения. Просто пересильте себя, — миролюбиво говорит Кейджи, тут же получая страдальческий стон в ответ. Нет, Кейджи, держи мурашки в узде. — Ну, разумеется, ты её читал. Я мог бы и догадаться, — бурчит Бокуто и замолкает секунд на десять. — Чем занят? Кейджи закрывает учебник по алгебре, выключает настольную лампу и садится, подтянув колени к груди и положив на них подбородок. — Только что закончил делать домашнее задание по алгебре, — улыбается, потому что реакция Бокуто очень предсказуемая, а ещё потому, что его никто сейчас не видит. — Есть лишь одна вещь, которая убивает меня больше, чем современная литература, и это проклятая математика! — взвывает Бокуто. Они немного обсуждают проблемы третьегодки с математикой и планы на завтрашнюю тренировку, после чего Бокуто не стесняясь зевает прямо в телефон и говорит, что ему нужно дочитать эту тягомотную «Танцовщицу». Парни желают друг другу спокойной ночи, хотя на часах ещё нет одиннадцати, и Бокуто кладёт трубку первым. Вопреки предрассудкам, вызванным его не самой энергичной натурой, Кейджи не любит тишину, и повисшее в атмосфере его комнаты безмолвие мгновенно окутывает парня сродни незримой липкой паутине. Родители уехали отвозить мамину сестру и её шестилетнего сына к ним домой, ибо в гости они приехали на автобусе, а в столь позднее время общественный транспорт уже не ходит, так что Кейджи дома один. Совершенно один в этой пугающей тишине. Кто бы мог подумать, что у такого парня, как Акааши Кейджи, имеются такие нелепые страхи? — Надо включить что-нибудь для фона на ноутбуке и найти себе занятие, — рассуждает Кейджи вслух. Скорей всего, он остановит свой выбор на очередной документалке с энимал плэнет или одной из записей с лекций по истории Японии того крутого профессора. А потом приступит к чтению книги, что приобрёл неделей назад с Кенмой – до сих пор у него не было подходящего настроения, чтобы в самом деле насладиться процессом. Его размышления прерывает звук уведомления о новом сообщении. Кейджи вновь берет в руки мобильник. От кого: нянька всея карасуно ( ´ ▽ ` ) хЭЙ Ах да. Чат сеттеров. Вернее, чат «pretty setter squad». Иногда Кейджи успешно забывает о его существовании. От кого: самый pretty (⌒▽⌒)☆ приветики, бодрячок-кун ! как твои материнские дела ?? Ах да. Ойкава-безграничное-эго-Тоору. Иногда Кейджи забывает ещё и о том, что он одновременно состоит в чатах капитанов и сеттеров. От кого: нянька всея карасуно ( ´ ▽ ` ) испытываю небольшие трудности с Хинатой и Кагеямой, они сегодня такие неугомонные, но в целом хорошо! От кого: самый pretty (⌒▽⌒)☆ уф.. кагеяма.. почему речь опять о нём, я ведь специально не добавлял его в этот чат От кого: Акааши Кейджи Привет, Суга-сан Привет, Ойкава-сан В чем дело? От кого: самый pretty (⌒▽⌒)☆ о, и тебе не хворать, скучный парень ! Кейджи корчит гримасу, будто Ойкава может его видеть в этот момент. От кого: нянька всея карасуно ( ´ ▽ ` ) добрый вечер, Акааши! (╯✧▽✧)╯ я просто хотел узнать, как у всех вас дела! От этих бесконечных каомодзи у Кейджи побаливают глазные яблоки, но Сугавара слишком хороший парень, чтобы сообщать ему об этом. Кейджи отправляет в чат сухое «неплохо» и возвращается к ноутбуку – он всё же больше склоняется к документалке. На сайте предложено несколько роликов, в том числе о красных пандах, мотыльках бражниках, волках и совах. Первый Кейджи уже смотрел, бражник на обложке видео выглядит, как тарантул с крыльями, так что упаси господь только не это, а сова является символом их академии, поэтому выбор делается именно в её пользу. Он краем глаза улавливает движение сбоку от себя ровно в тот миг, когда щёлкает на ссылку в названии видео. Сипуха сидит на напольной вешалке и глядит на него чёрными бусинами глаз. Кейджи перестаёт дышать. С полминуты он неотрывно смотрит на сову, всё ещё не смея производить ни звука, затем обрывает визуальный контакт и вскакивает на ноги. Рука сама по себе находит тетрадь по алгебре и сворачивает её рулоном. Он заносит руку за спину, словно собирается принимать мяч, и понимает, что никакой совы на вешалке уже нет. Только белоснежный диск её лица всё стоит перед глазами. Кейджи рвано хватает ртом воздух. Голос ведущего умиротворенно вещает о рационе сов, боже правый, надо срочно выключить эту документалку. Телефон вибрирует от наверняка уже целой сотни сообщений от этих социальных бабочек аки Сугавары да Ойкавы. В груди Кейджи впервые за последнее время поднимается волна глухой тревоги. — Акааши! Бокуто звучит обыкновенно громко, но вовсе не зло. Скорее, обеспокоенно. — Прости, Бокуто-сан! Я буду внимательней, — Кейджи быстро массирует виски и вновь поднимает руки над головой. Ему определенно нужно собраться и перестать подавать отвратительные пасы. За всю прошлую ночь он поспал от силы часа два. Естественно, ни о каких роликах про сов, да и вообще о каких-либо других птицах или животных, не шло и речи. После того, как сова пропала, Кейджи просидел за столом ещё добрых полчаса, тупо пялясь в пустоту и переосмысливая своё психическое здоровье. Возможно, он переутомился. Возможно, было бы полезно начать ложиться спать раньше. Возможно, ему стоит перестать так много думать о Бокуто и накручивать себя. Но дурацкая тяжесть в груди уже вылилась в общую скованность всего тела и теперь Кейджи передвигается по залу, как сонная муха, не в состоянии даже как следует ударить по мячу. Это заставляет его ужасно злиться на себя. Почему Бокуто не злится? Почему у него такое взволнованное лицо? Это неправильно, Кейджи ведь стопорит всю игру. — Акааши! — кричит Коноха, отбивая мяч так, что тот летит Кейджи прямо в раскрытые ладони. Парень внутренне подбирается, настроенный на то, что должен сделать хоть один нормальный пас за всю сегодняшнюю тренировку. Однако едва он ощущает грубую кожу, которой обтянут мяч, на кончиках своих пальцев, как перед глазами проносится вихрь из белых и бурых перьев и он подбрасывает мяч слишком быстро и слишком низко. Бокуто в прыжке загребает рукой воздух. Мяч огибает дугу в нескольких сантиметрах над его головой. Кейджи безумно хочется осесть на пол и провалиться сквозь него. Всеобщее молчание прерывает деликатный кашель в кулак Широфуку-сан. — Акааши-кун, подойди ко мне, пожалуйста… — Нет! — Бокуто не глядя выставляет перед собой руку в жесте «подожди» и одним прыжком оказывается возле бледного Кейджи. — Хэй, Акааши, ты явно сегодня не в форме. Что-то случилось? Ты не заболел? Кейджи видит его озабоченное лицо, заломанные брови и две золотистые луны глаз совсем близко, и его на мгновение накрывает паникой. Он цепляет пальцы в замок и убирает руки за спину, не желая показывать Бокуто, что его мелко-мелко трясёт. Сокомандники наверняка шокированы – обычно их сеттер всегда собран и невозмутим. И сегодня, кажется, первый случай за два года, когда он играет из рук вон плохо. — Я-я в норме, — лепечет Кейджи, но на следующих словах добавляет силы в голос. — Не выспался, скорей всего. Засиделся допоздна. Прошу прощения за свою безалаберность, Бокуто-сан. Такое больше не повторится. Простите, ребята! — добавляет он, обращаясь уже ко всей команде. Бокуто немного расслабляется, но не выглядит полностью убеждённым. Рядом возникает Широфуку. — Акааши-кун, ты точно не хочешь сходить в медпункт? Мне кажется, тебе стоит прове… — Всё хорошо, — с напором говорит Кейджи, стойко выдерживая её проницательный взгляд. Широфуку вздыхает и поправляет лезущие в глаза короткие пряди каштановых волос. — Упрямец, — ворчит она, впрочем, беззлобно. — Ладно, иди. Но чтоб сегодня выспался как следует! Увижу тебя завтра в таком же состоянии – тут же выпну из зала в медкабинет, понял? — Понял, Широфуку-сан. — Вот и славно. Девушка указывает двумя пальцами сначала на себя, затем на Кейджи, мол, я слежу за тобой, и технично удаляется. Кейджи, сумевший таки унять дрожь, осторожно касается плеча Бокуто. — Я думаю, мне лучше потренироваться одному. Капитан выгибает бровь. — А я думаю, тебе лучше переодеться и пойти поесть со мной онигири. Возражения не принимаются, — прежде, чем Кейджи успевает сказать что-либо, Бокуто разворачивается и объявляет команде, что на сегодня тренировка закончена и все могут расходиться. Пара первогодок изъявляет желание остаться и побросать друг другу мячи, и Бокуто великодушно даёт им на это добро. Кейджи вяло сопротивляется, пока его лучший друг и, по совместительству, безнадежный краш, тащит его в раздевалку практически на буксире. Чёрная четверка на чужой спине вытесняет из головы все иные образы. Они переодеваются молча, но Кейджи на подсознательном уровне знает, что Бокуто не сводит с него глаз. Стоя к нему спиной, он может позволить своим щекам предательски вспыхнуть. Кожу меж лопаток немного жжёт. — Может, я кажусь незрелым и невнимательным, — неловко начинает Бокуто, когда пара друзей выдвигается к школьным воротам. — Но сенпай из нас двоих по-прежнему я. Ты ведь знаешь, что всегда можешь обратиться ко мне, если тебя что-то беспокоит, верно, Акааши? От его совиного взгляда хочется спрятаться, и Кейджи ужасно стыдно за такие мысли. Он не подаёт виду. — Конечно, Бокуто-сан, — бесцветно. — У тебя всё хорошо дома? — Более чем. — Может, с учебой возникли проблемы? Хотя, ты же Акааши, о чем я вообще говорю, у тебя ни один предмет не вызывает трудностей... — Ты сам ответил на этот вопрос. — Ты точно не заболел? Наша весна настолько обманчиво тёплая, что можно и самому не заметить, как простудился. Кейджи останавливается, переводит дыхание и поворачивается к Бокуто, чуть склонив голову к плечу. Капитан больше похож не на филина, а на большую, почему-то побитую и виноватую собаку. — Я уже объяснился, Бокуто-сан, — Кейджи старается говорить по обыкновению строго и при этом достаточно мягко. — Я просто совершил ошибку, засидевшись до четырёх утра. Это единичный случай. Ни у кого, особенно у тебя, нет серьезного повода переживать за меня. Бокуто прикусывает губу; Кейджи невольно задерживает дыхание. — Ладно, я тебе верю, — на его лице мелькает последняя тень сомнения. — Но если завтра я узнаю о том, что ты слёг с пневмонией, то моего гнева тебе не избежать, ясно тебе, товарищ-сеттер? — Так точно, капитан, — шутливо отдаёт честь Кейджи, впрочем, тут же возвращая своей физиономии отрепетированное сосредоточенное выражение. У них скоро весенние отборочные. Кейджи хотелось бы верить, что Бокуто так изводится от волнения за лучшего друга, а не из-за вероятности облажаться на игре без сеттера из основного состава. Прежде, чем друг утягивает его за собой в их любимую забегаловку, Кейджи видит, как чертова птица с черными впадинами глаз следует за ним взглядом. Знакомая трясучка моментально возвращается. — Бокуто-сан? — осторожно спрашивает. — Ага? — Ты тоже её видишь? Бокуто в недоумении хлопает ресницами. — Кого? — Сову. Кейджи титаническими усилиями сдерживается от желания подорваться с места и сбежать куда-нибудь далеко-далеко. Не домой – он помнит, что даже в своей комнате, его так называемом месте силы, от совы не спрятаться. — Какую сову, Акааши? Рогатую?* — Бокуто усмехается, довольный каламбуром. Кейджи пропускает шутку мимо ушей. — Сипуха. Белая. С бурыми перьями на голове и крыльях. — Сова? Здесь? В Токио, на оживленном перекрёстке? — Бокуто явно пребывает в замешательстве. Внутри всё сжимается. Кейджи чувствует, как его желудок буквально сворачивает в узел. Сипуха, сидящая к ним спиной, разворачивает голову на сто восемьдесят, демонстрируя темный затылок. — Вон же, прямо там, на светофоре через дорогу… — уверенность в своих словах утекает из его голоса, не оставляя под конец фразы и капли; кажется, он сходит с ума. — Ты правда ничего не видишь? Бокуто отрицательно покачивает головой. "Он её не видит, он не видит сову…", пульсирует у Кейджи в висках. — Акааши, в чем дело? Снова взволнованные нотки в грубом голосе. Кейджи нервно приподнимает уголки губ – он разберётся с этим позже. Не при Бокуто. — Должно быть, я перечитал вчера детских энциклопедий с племянником, — оправдывается парень, запуская пятерню в волосы и слегка оттягивая. Ему срочно нужно около двенадцати часов здорового сна. Капитан недоверчиво щурится, но не спорит (что само по себе удивительно, он обычно и вполовину не такой проницательный). Просто обхватывает запястье Кейджи и ведёт его за собой, как младшего брата. И Кейджи более, чем уверен, что именно так он его и идентифицирует в воображаемом списке людей, с которыми взаимодействует. Бокуто покупает им обоим по одному онигири. Обычно у Кейджи при виде любимого блюда аж зрачки расширяются, но сегодня он зажимает рисовый треугольник между пальцами и чувствует, что ему и кусок не полезет в сухое горло. — Почему не ешь? — спрашивает Бокуто, откусывая сразу половину онигири. — Не хочется, — деланно равнодушно пожимает Кейджи плечами. — Прости. Ты купил, а я тут нос ворочу. Я верну тебе деньги. — Может, ещё натурой расплатишься? — фыркает Бокуто и склабится, когда Кейджи маскирует внутреннюю мини-истерику под присущее ему раздражение; унять бы участившееся сердцебиение. — Шутка. Не нужно ничего мне возвращать, мы же друзья. Друзья. От друзей ведь неправильно скрывать всякое, верно? Кейджи разумно полагает, что ему всё-таки следует скрывать определенную страницу его жизни. Не скажет ведь он ему: "хэй, Бокуто-сан, иногда мне мерещится гребаная сипуха, появляющаяся буквально из ниоткуда, и, думаю, она знает все мои грехи и хочет заставить платить за них, что думаешь по этому поводу?". Бокуто решит, что он псих. Кейджи не хочет, чтобы Бокуто считал его психом – слишком дорожит их дружбой. Пусть даже эмоции, которые он испытывает по отношению к нему, довольно трудно назвать чисто дружескими. — Я уже говорил, что мне нравится твоя серёжка? — произносит Бокуто с набитым ртом, и Кейджи на автомате тянется к своему левому уху и прокручивает гвоздик. — Примерно четыре раза. — Что ж, ты всегда был лучше меня в математике, — смеётся Бокуто. Кейджи безбожно залипает. Ему часто говорят, что он красив, и Кейджи не пытается это отрицать – у него отличные гены, да и занятия волейболом делают своё дело. Однако его собственная красота, несмотря на наличие крепкого телосложения, видится ему самому какой-то хрупкой, не мужской. Его натренированные руки и бёдра не идут ни в какое сравнение с мускулами аса Фукуродани, а узкие, точёные черты лица и изящные изгибы проигрывают волевому подбородку, широкому разлёту бровей и литым мышцам по всему телу. Но самое главное – глаза. У Бокуто они яркие, цвета блестящего в лучах солнца янтаря. Полные энтузиазма и решимости. А у Кейджи серая, тусклая радужка, и, наверное, безжизненности в ней столько же, сколько в темных провалах преследующей его сипухи. — Больно было прокалывать? — любопытствует Бокуто. Парни присаживаются за стойку внутри магазина. — Ты и об этом спрашиваешь вот уже в пятый раз, — Кейджи показушно закатывает глаза. — Нет, вовсе не больно. Явно не больнее, чем удар мячом в нос через всю площадку. Бокуто забавно морщится. У Кейджи дергаётся рука. Так и тянет прикоснуться к чужой пепельной с чёрными корнями непослушной шевелюре и взъерошить её больше прежнего. — Я вот, может, тоже ухо проколоть хочу, — выкатывает Бокуто грудь колесом, вызывая у Кейджи новый приступ тактильности. — Вдруг ты мне специально каждый раз говоришь, что это небольно, чтобы я потом орал во время процедуры? — Ты меня раскусил, Бокуто-сан, — говорит Кейджи и улыбается. Бокуто отсвечивает ответной лучезарной улыбкой. — Знаешь, Акааши, а ведь я почти дочитал «Танцовщицу»… Четвёртое пришествие пресловутой птицы происходит во время урока английского. Класс Кейджи разбирает новую грамматику. Парень аккуратно выводит в тетради правило, подчёркивая все should, may и might. На душе у него относительно спокойно, ибо сова не появлялась целых три дня. Учительница перестаёт диктовать, и Кейджи, отложив ручку, принимается смотреть в окно. Парк напротив академии так и пестрит прогуливающимися парочками. Кейджи изрядно подбешивает, что его взгляд натыкается исключительно на них. Знакомое белое пятно маячит где-то вдали, среди макушек деревьев. У Кейджи всё холодеет внутри. Сипуха пролетает над дорогой, ведущей ко входу в школу, и, судя по всему, несётся прямо к окну кабинета, где сидит Кейджи. Его сердце резко ухает вниз, когда сова врезается в стекло. Он жмурится, ожидая звука удара и потеков крови вперемешку с перьями на прозрачной поверхности, но ничего не происходит. Кейджи с опаской приоткрывает один глаз. Сова исчезла. — Эй, Акааши, — шёпотом зовёт его Аоки, сидящий за соседней партой. Кейджи оборачивается на звук своей фамилии, вопросительно вздёрнув бровь. — Ты в порядке? У тебя кровь идёт из носа. Ровно в этот момент темно-красная капля падает на белый тетрадный лист. Кейджи впервые за два года старшей школы отпрашивается в туалет во время урока. Он торопливо плещет в лицо ледяной водой, закрывает кран и остаётся стоять, крепко цепляясь за края раковины и не поднимая головы. Кровь продолжает капать на дно раковины. Кейджи ловит себя на мысли, что боится взглянуть на зеркало и обнаружить возле своего отражения знакомый до дрожи по всему телу белоснежный диск совиного лица. Ещё через два дня он тратит весь вечер на доскональный разбор всей домашки на неделю вперёд – обычно Кейджи так делает перед тренировочными лагерями, потому что не любит выпадать из учебного процесса даже ради волейбола – и небольшую переписку с остальными сеттерами. От кого: самый pretty (⌒▽⌒)☆ вы бы знали, насколько ива-чан горяч, когда подаёт От кого: нянька всея карасуно ( ´ ▽ ` ) Плоскава, я всё понимаю, но ты вообще видел Дайчи ? От кого: семи-позовите-ширабу-я-в-него-плюну-эйта оу, суга, твой парень определенно горяч От кого: нянька всея карасуно ( ´ ▽ ` ) спасибо, Семи, я знаю !! (*≧ω≦*) От кого: самый pretty (⌒▽⌒)☆ ива-чан в 100500 раз горячее ! Кейджи удерживает себя от желания подлить масла в этот разговор, упомянув Бокуто, дожидается конца спора в качестве культурного зрителя и ложится спать как минимум на час раньше обычного. А потом просыпается посреди ночи от собственного крика, звенящего в ушах. Он убеждает прибежавшую и до смерти перепуганную маму в том, что ему приснился кошмар и всё уже хорошо, а когда она уходит, садится в постели, прислонившись взмокшей спиной к изголовью, вжимает подушку в лицо и давится хрипами почти до самого утра. Потому что его не покидает ощущение, будто от холодного взгляда совы каждая клеточка его тела каменеет. Прямо как во сне. Тренер Ямиджи берет тайм-аут. Кейджи знает, что это не из-за него, потому что он не даёт своим мыслям течь в каком-либо другом русле, кроме волейбола. Он сосредоточен на игре и не намерен преподнести Некоме победу на блюдечке с голубой каёмочкой. — Ватару! — рявкает тренер, и первогодка испуганно крякает. — Сколько раз тебе повторять: держи руки ближе друг к другу! На кой черт ты оставляешь между ними целые ворота? Такими темпами ты ни один мяч не остановишь! Блокирующий выпрямляется в струнку и несколько раз повторяет «да». Тридцать секунд истекают и команда возвращается на свои позиции. Кейджи перехватывает ободряющий взгляд Бокуто и топит свой в деревянной поверхности под ногами. Нельзя отвлекаться. Никто не обратит внимания на его отстранённость – он всегда предельно холоден к остальным. — Акааши! Кейджи без заминки отбивает мяч, делая почти идеальный пас Бокуто. Ас с силой отталкивается ногами от пола, замирает в воздухе на пару секунд и одним молниеносным движением руки делает атаку. Мяч с характерным грохотом впечатывается в пол, пролетев в нескольких сантиметрах от уха невысокого Яку. — Ах ты..! — Куроо оперативно зажимает ему рот ладонью и скалится в ответ на самодовольную ухмылку Бокуто. — Мы отыграемся. Судя по выражению лица Кенмы, уверенность капитана он не особо разделяет. — Отличный пас, Акааши! — Бокуто оказывается совсем рядом; его тяжелая ладонь падает Кейджи на плечо. Он тактично снимает её. Привычный жест, Бокуто не станет дуться. Фукуродани забирают первую партию. Вторая даётся чуть сложнее, ибо Ямамото, Яку и Инуока малость взбесились. Кейджи внезапно обнаруживает сову прямо на сетке, и атака этого двухметрового кошака Льва пробивает его блок. Перед глазами пляшут белые пятна. "Хоть бы кровь носом не пошла опять", повторяет Кейджи про себя, как мантру. Некома всё равно проигрывает тренировочный матч, но Лев выглядит жутко довольным и говорит Кейджи, что он крутой. — Акааши, если ты не занят, сходим… Кейджи переодевается и покидает раздевалку раньше всех, пробормотав Бокуто напоследок, что у него срочные домашние дела и он позвонит ему вечером. Коноха и Сарукуй обмениваются задумчивыми взглядами. "Только не оборачивайся". Кейджи позорно убегает и надеется, что нависшая над ним тень совы, раскинувшей крылья, ему просто чудится. За следующую пару ночей он спит в общей сумме около восьми часов. Одноклассники, и без того воспринимающие его как довольно мрачную личность, теперь при виде грандиозных темных кругов, пролегших у Кейджи под глазами, вовсю от него шарахаются. Во время обеда он по традиции помогает Бокуто делать домашку по математике. Никого из них не смущает тот факт, что Кейджи младше на год, но при этом он учит третьегодку, которому, внимание, выпускаться через семь месяцев, решать задачи на степенные функции. — Акааши-и, — заискивающе произносит Бокуто, и Кейджи уже знает, к чему он ведёт. — Мы ведь уже разобрались с этим, Бокуто-сан, — ворчит Кейджи, тыкая кончиком карандаша в чужие записи. — Нужно всего лишь упростить выражение, а потом разложить числитель на множители… Он внимательно наблюдает за тем, как Бокуто решает. Увидев выведенный им правильный ответ, ободряюще улыбается, точнее, предпринимает попытку это сделать и не выглядеть, как Джокер. — Акааши, я не перестаю поражаться тому, насколько ты умный! — Бокуто чуть ли не расцветает. — Быть умным и быть перфекционистом – разные понятия. — Как же славно, что ты умный перфекционист, — если не знать Бокуто так, как знает его Кейджи, может показаться, что широченная улыбка этого филина чересчур наигранна. Вот только в Бокуто фальши, как ртути в воздухе, то есть ничтожно мало. Сипуха бесшумно покачивает бурыми крыльями, удерживая себя прямо над затылком Бокуто. Кейджи не успевает задержать дыхание, тем самым выдавая свою реакцию: глаза распахиваются в ужасе, из легких будто одномоментно выбивает весь воздух. Кейджи кашляет, задыхаясь. С лица Бокуто моментально пропадают все признаки веселья. — Акааши? Все школьники, что находятся в коридоре, сосредоточивают своё внимание на содрогающемся всем телом Кейджи и посеревшем лицом Бокуто. Последний судорожно соображает, не зная, что ему делать. Кейджи становится легче дышать – самую малость – и явно ободранное горло больше не обхватывают невидимые тиски, но теперь съеденное на завтрак и заодно все внутренности просятся наружу. Он мажет взглядом по насмерть перепуганному Бокуто и срывается в сторону в туалета. Согнувшись в три погибели над унитазом в незапертой до конца кабинке, Кейджи пытается унять дрожь и не думать о том, что теперь ему точно не отмазаться от Бокуто со своей легендой про недосып. Кажется, будто ему перья набились в глотку, и он снова заходится мучительным кашлем. Проклятье. И в какой только момент всё пошло наперекосяк? Кейджи поднимается на ноги, жмёт на кнопку смыва и неосознанно осматривается. Параноик. Нет ничего удивительного в том, что, когда он, пошатываясь, буквально вываливается из кабинки, Бокуто уже дожидается его. — Акааши, ты обязан сказать мне, что с тобой происходит, — когда Бокуто сбрасывает свою клоунскую маску и становится серьезным, это одновременно ужасает и заставляет испытывать к нему уважение. В такие моменты он похож на настоящего капитана, а не на «ребёночка» команды с неустойчивым графиком настроения. Сейчас они не на волейбольной площадке. Кейджи нервно сглатывает, тут же морщась от боли – горло нещадно дерёт. — Вероятно, стресс, — деланно небрежно выдаёт он, проходя мимо друга к раковинам. — Акааши. Звучит, как предупреждение. Кейджи игнорирует – не столько из желания выиграть время, сколько из банальной привычки. — Акааши. Бокуто натурально рычит. Кейджи перехватывает его полный праведного гнева взгляд в зеркале, янтарные радужки полыхают золотом. Собственное же отражение, бледное до синевы и с искусанными губами, глядит на него исподлобья. Чужая широкая ладонь сжимает его плечо. У Кейджи пульс барабаном грохочет в ушах, отдаётся острой болью в висках. Парень шипит сквозь зубы, из последних сил не разрешая себе повернуться к Бокуто лицом (иначе, видит Бог, он разрыдается): — Мне больно, Бокуто-сан. Пусти. — Мне тоже, блять, больно, что ты скрываешь от меня что-то важное, — почти выплёвывает. Кейджи напрягается всем телом, но разрастающаяся паника мягко окутывает сознание. От слов Бокуто желание плакать одолевает ещё больше – Бокуто больно? Почему ему больно? Кейджи ведь держится, Кейджи говорит, что всё хорошо, Кейджи даже улыбается… Он раскрывает рот, чтобы огрызнуться, но выходит только тонкий всхлип. Злость на лице Бокуто сменяется растерянностью. Акааши, его сильный и всегда сохраняющий чисто врачебный профессионализм Акааши… страдает от чего-то? И Бокуто, идиот, с легкостью позволял ему ограждать себя и бороться с этим в одиночку? — Я вижу её постоянно. Она преследует меня всюду, даже дома, даже в моей комнате, — сбивчиво шепчет Кейджи, с каждым словом будто уменьшаясь в размерах. — Я не знаю, откуда она взялась, и что ей нужно, и почему я продолжаю видеть её. Не знаю, что всё это значит. Наверное, я схожу с ума и мне вообще нельзя появляться в социуме, я… Он начинает яростно тереть свои глаза раньше, чем хотя бы одна слезинка успевает скатиться вниз по щекам, но Бокуто не зря считается лучшим. Его глаза округляются, и парень на эмоциях – Бокуто плохо контролирует эмоции – обхватывает Кейджи руками и притягивает к себе. Его руки лежат у Кейджи на лопатках и, черт, Кейджи снова чувствует себя хрупким. Он ненавидит это всеми фибрами своей души. — Прости, капитан, я расклеился, — Кейджи кладёт ладонь на чужую мощную грудь (сердце колотится, как безумное, сквозь слои рубашки и пиджака) и предпринимает попытку отстраниться от Бокуто, но тот настойчиво прижимает его к себе. — Бокуто-сан, необязательно вот так меня держать, нас могут увидеть… — О ком ты говорил, Акааши? — Бокуто пытливо смотрит ему в глаза, и три сантиметра их разницы в росте ещё никогда не казались Кейджи такими существенными. — Кого ты видишь? Кейджи моргает, не в силах отвести взгляд. — Сову. — Сову? — Да, — подтверждает Кейджи сухим и резким голосом. — Сипуха. Белая с бурым. Бокуто кривит губы, выдавая мыслительный процесс. "Сипуха, белая сипуха… Когда же, где – Точно!", Котаро вспоминает случай, когда он вёл Акааши полакомиться онигири после неудачной тренировки. Именно тогда Акааши спросил у него, не видит ли он сову, сидящую на верхушке светофора. И Бокуто точно помнит, что сказал «нет». — Акааши, — парень дёргается, и одна из его коротких чёрных прядей проезжается по щеке Бокуто. — Как давно ты начал её видеть и как это вообще происходит? — Недели три назад. Она просто появляется из ниоткуда. Либо сидит на чем-нибудь и смотрит на меня, либо парит в воздухе совсем рядом. Словно следует за мной тенью. Но растворяется в воздухе буквально через минуту. Бокуто молчит. Учитывая, что обычно Бокуто не затыкается, даже когда играет в волейбол, это нервирует. Кейджи злится на себя за всю сложившуюся ситуацию. За то, что начал видеть треклятую птицу; за то, что не способен скрывать свои чувства достаточно хорошо; за то, что создаёт проблемы, хотя его святой долг по определению является противоположностью – решать проблемы, которые вызывает взрывной характер Бокуто. Наконец, Бокуто вздыхает. — Я понятия не имею, что бы это могло значить. Но это стопроцентно ненормально. Нельзя замалчивать такое, Акааши. — Я не хочу прослыть психом. — Ты не псих, Акааши, — Бокуто качает головой. — И всё же с этой совой надо что-то делать. Ты не пробовал подходить к школьному психологу? Кейджи ни за что не станет распространяться о своих галлюцинациях. — Нет, и не собираюсь. — Акааши. Кейджи выпутывается из объятий Бокуто. Сердце скулит брошенным щенком. — Я разберусь со всем сам. Пока не знаю, каким образом, но разберусь. А ты не пытайся решить мою проблему за меня, кэп. И, ради всего святого, не говори никому об этом. Это всё, о чем я прошу, — надо бы остудить горящее лицо. Бокуто, человек-хамелеон, послушно кивает, не похожий на самого себя пятью минутами ранее. Кейджи заканчивает приводить себя в порядок и двигается на выход. — Акааши, ты синтоист? — Кейджи замирает в дверях. — Нет. — Просто подумал, может, — Бокуто мнётся, — хотя бы в храм сходишь? Помолишься? Кейджи хмурится, но быстро возвращает брови в нормальное положение и слабо улыбается. — Была бы вера, Бокуто-сан, — он выходит из туалета, — а боги найдутся. Очередная бессонная ночь. Кейджи глядит в расплывчатую тьму потолка воспалёнными глазами и устало проводит рукой по мокрому от пота лицу. Сегодня сова впервые явилась дважды в течение одного дня: после инцидента с Бокуто она обозначила своё призрачное присутствие во время семейного ужина. Кейджи едва не выплюнул собственное сердце в тарелку, однако виртуозно убедил отца с мамой в том, что просто подавился куском мяса. Ну уж нет, родителям о своей вероятной прогрессирующей шизофрении он не проболтается. Одного Бокуто хватает. "Бокуто", мысль делает круг в пределах черепной коробки, прежде чем Кейджи хрипло выдыхает фамилию вслух. Бокуто. Бокуто-Бокуто-Бокуто. Все проблемы Кейджи от сов. Одна убивает его психическое и, кажется, физическое здоровье тоже день за днём, фигурируя в поле зрения, снах и полных маниакального страха мыслях. А другая – рогатая – заставляет его ежедневно немножечко умирать внутри. Вот уже второй год. И что же тогда из этого, спрашивается, большее безумие? Утром он привычно отскабливает себя от кровати после двухчасового сна, содержание которого упорно не помнит. Мама подмечает, что в последнее время он выглядит весьма подавленно. Кейджи не нравится, когда на её переносице появляется эта некрасивая складка. — Устаю на тренировках, — самое правдоподобное, что он может ей сказать. Мама верит. — Тебе нужно больше отдыхать, Кейджи-чан, — женщина мягко улыбается и настаивает на том, чтобы он позавтракал с ней – отец уже уехал на работу. Кейджи идёт в школу, и смутная тревога мешает ему дышать. Совы нигде не видно. Парень останавливается у пешеходного перехода через дорогу от академии. О, боже, это что, Бокуто у ворот? Капитан ловит на себе взгляд Кейджи и энергично машет ему рукой. Пожалуй, да. Обладателя этой прически и манеры не заправлять рубашку в брюки до конца сложно перепутать с кем-либо ещё. Светофор наконец моргает зелёным. Кейджи покрепче сжимает свою сумку пальцами и двигается навстречу уже подошедшему к противоположной стороне дороги Бокуто. "Всё будет нормально", убеждает он самого себя. Сова появляется, как и всегда, из ниоткуда. Кейджи прослеживает взглядом траекторию падения её бурого с белыми вкраплениями пера. Сердце делает кульбит. Он мешкается всего пару секунд. — Акааши! Кейджи падает на спину, проезжаясь по асфальту. Его прикладывает о землю с такой силой, что из легких вышибает весь воздух, и он просто смотрит в небо, выгибаясь и открывая рот, как выброшенная на сушу рыба. В ушах сплошной белый шум – он не в состоянии идентифицировать ни единого звука. Позвоночник ломает. Легкие горят. Левая рука, которой он неосознанно пытался остановить падение, пульсирует тупой болью. Неожиданно способность дышать возвращается. Кейджи разлепляет губы и жадно хватает ртом морозный утренний воздух. Через несколько секунд он чувствует, что может встать. Почему-то это кажется очень важным, пускай по ощущениям каждая косточка в его теле сломана. Кейджи приподнимается на локтях и жмурится от пронзившей руку вспышки боли. Под закрытыми веками всё взрывается белыми молниями. Хочется выть. Выждав полминуты, Кейджи открывает глаза, и первый порыв – закрыть их вновь и притвориться, что ему всё ещё снится кошмар. Потому что в нескольких метрах от него лежит, свернувшись калачиком и прикрыв голову руками, Бокуто. Он не шевелится, а вокруг него, чуть ли волосы себе не выдирая, носится какой-то мужчина. Внезапно звуки возвращаются, наполняя голову Кейджи мелодией адских колоколов, но первое, что он отчетливо слышит, это свой собственный пронзительный вопль. — Молодой человек, — медсестра наклоняется к Кейджи, задевая его лицо хвостом волос, перевалившимся через её плечо. — Вы знакомы с пострадавшим? Можете позвонить его родителям или опекуну? Кейджи не уверен, что его самого нельзя тоже назвать пострадавшим, но, вот ведь парадокс: он сидит в больничном коридоре, места себе не находя от всепоглощающего беспокойства и ломая пальцы, а Бокуто – перемещается из кабинета в кабинет, проходя обследование за обследованием, узи, анализы и рентгены. Кейджи настолько страшно за него, что о травме руки – вероятно, вывихе кисти, судя по отёку и покрасневшей коже, – ему напоминают лишь пятна крови на светлом рукаве пальто. К непрекращающейся боли он уже успел привыкнуть. — Д-да, мы друзья, — отвечает Кейджи медсестре, с трудом ворочая языком. — Я позвоню им немного позже. Когда будут известны результаты хотя бы одного обследования. Не хочу, чтобы они тоже сидели здесь и сходили с ума в ожидании. — Если считаете, что так будет лучше, хорошо, — девушка выпрямляется. — Но слишком тянуть время тоже не советую. Обстоятельства могут сложиться по-разному. А что насчёт Вас? Беспокоит что-то? Мы осмотрим Вас тоже, если можете пожаловаться на боль. Кейджи в полной мере понимает, что поступает по-идиотски, но про вывих решает промолчать. — Ах, нет, спасибо, со мной всё в порядке, — он даже умудряется болезненно улыбнуться, натягивая рукав до самых кончиков пальцев. — Вы очень бледны, — роняет медсестра, сканируя его внимательным взглядом. Кейджи, безусловно, рад, что местным работникам действительно не плевать на пациентов и потенциальных пациентов, но конкретно сейчас проницательность этой леди только доводит его до точки кипения. — Вас не тошнит? Голова не кружится? Может, воды? От дальнейших расспросов и оценки его внешнего вида Кейджи бы отказался, а вот от стаканчика воды – дайте два. — Было бы отлично. — Тогда я принесу Вам воды и таблетку пустырника, — Кейджи снова растягивает губы в улыбке, точнее, её чуть агрессивном подобии. Да ему этот пустырник банками жрать надо. Что произошло на дороге – тайна, покрытая мраком. Кейджи помнит лишь бокутово истошное «Акааши», толчок в грудь, и вот он уже летит на землю, ударяясь всей поверхностью спины одновременно. А затем Бокуто, крики, скорая, истеричные просьбы водителя авто записать номер его телефона и держать его в курсе, больница, Бокуто… Прошло, должно быть, около часа, а он как будто всё ещё крутится в этом водовороте. От страха за Бокуто заходилось сердце и скручивало морскими узлами другие органы. По крайней мере, друг был в сознании, дышал, мог говорить и даже ходить. — Хорошо, что ты в порядке, — проговорил Бокуто, сумасшедше улыбаясь, когда их обоих загрузили в машину скорой помощи. Кейджи впервые наорал на него за всё то время, что они знакомы. Как вообще проявлять чудеса невозмутимости в такой ситуации? — Да чего ты так взбесился? — неприсущим ему успокаивающим тоном спрашивал у него Бокуто. — Я же живой. И ты живой. Мы оба живы. Разве не хорошо? Этим он заслужил вторую волну ругани. Кейджи прежде и не знал, что у него такой богатый матерный запас. Санитары скорой помощи многозначительно помалкивали. Бокуто в самом деле выглядел так, будто ничего не произошло. Его выдавали только разодранные в кровь ладони. И Кейджи мог бы верить, что всё действительно не так страшно, каким кажется на первый взгляд, но увиденное – абсолютно беспомощный и неподвижный Бокуто посреди проезжей части – у него, кажется, на подкорке отпечаталось. Чудес не бывает. От такого столкновения невозможно отделаться легким головокружением и царапинами. — Вот, Ваша вода и успокоительное, — вернувшаяся медсестра протягивает Кейджи пластмассовый стаканчик. Он с кивком благодарности принимает его и быстро запивает таблетку. Дверь кабинета магнитно-резонансной томографии распахивается, и на пороге возникает неловко чешущий затылок Бокуто. Кейджи мгновенно вскакивает. — Бокуто-сан! — он оказывается перед другом раньше, чем успевает осознать это. — Акааши, — Бокуто сверкает знакомой улыбкой. — Что, что показал рентген? Что сказали врачи? — Какой нетерпеливый, — усмехается Бокуто, но глаза выдают его взволнованность и усталость. — Пока что ничего. Придётся подождать ещё немного. Кейджи вспыхивает от возмущения. — Ты болтаешься по всему отделению уже больше часа! И они говорят, что нужно подождать ещё? Неужели нужно сделать что-то сверхъестественное, чтобы понять, есть переломы или нет? Бокуто прикладывает палец к его губам, призывая к молчанию. Сегодня они, вне сомнений, поменялись ролями. Кейджи стискивает зубы аж до боли в челюсти. — Не кричи, пожалуйста, — просит Бокуто и ведёт его за собой обратно к сиденьям, на которых Кейджи просидел последние полтора часа. — Это никак не поможет. Но мы можем помолиться. "Опять со своими религиозными замашками", мысленно фыркает Кейджи. Однако он бы соврал, если бы сказал, что не готов сейчас молиться любому богу, что мог бы уберечь Бокуто от непоправимых травм. — Акааши, — Кейджи вскидывает голову. — Всё будет окей, вот увидишь. Знаешь, давно хотел тебе сказать: я оборотень и умею регенерировать. Потусуюсь здесь до вечера, а завтра снова в строй, — Бокуто бьет себя в грудь кулаком, сразу же кривясь. Кейджи несильно шлепает его по коленке, тоже морщась. Кисть сильно распухла и болит даже в статичном состоянии, не говоря уже о попытках подвигать ею. Но, конечно же, он об этом и не заикнётся, пока не станет известно, что с Бокуто. — Дурак, — с чувством резюмирует он. Бокуто не вернётся в строй. У него перелом лучевой кости с деформацией предплечья и смещением. Парня ждёт закрытая репозиция, а после – неделя в больнице, полтора месяца в гипсе и три месяца полной изоляции от волейбола. Весенние отборочные заведомо пролетают мимо команды Фукуродани. Бокуто почти круглосуточно волком воет в своей палате, но не смеет и речи заводить о пропущенных матчах при Кейджи, который почти безвылазно торчит у его кровати уже второй день. — Это я во всём виноват, — безапелляционно заявляет Кейджи, тупо уставившись на пакетик с мятными леденцами на тумбочке у кровати Бокуто. Наверняка девочки из школы передали, едва узнав о случившемся и выяснив адрес больницы, в которой Бокуто лежит. Бокуто поджимает губы. — Не говори глупостей. Ты же умный. Ты не должен говорить такие вещи. — Я был бы действительно умным, если бы не стал рассказывать тебе про чёртову сову и не спровоцировал тебя тем самым на лишние беспокойства и, соответственно, жертвенность, — Кейджи чувствует, как его переполняет раздражение. Бокуто пострадал из-за него. Бокуто сбила машина из-за него. Бокуто, неспособный ровно сидеть на пятой точке больше пяти минут, вынужден целую неделю провести на больничной койке из-за него. И отборочные вся команда пропустит тоже из-за него. Кейджи с головой закапывается в чувство вины, не заметив, как на глазах выступают слёзы. — Акааши. — Это должен был быть я. — Не говори так, — повторяет Бокуто. — Сова преследовала меня, и машина тоже должна была врезаться в меня. А ты… ты… Всё идёт наперекосяк. — Я всё испортил! — хрипит, чувствуя, как подступающие слёзы душат его. — Я так виноват! Я никогда не смогу простить себе то, что произошло с тобой! Я должен извиниться перед ребятами, перед Конохой-саном, Коми-саном, и Широфуку-сан с Сузумедой-сан, и перед тренером Ямиджи, и…! И перед тобой тоже, господи, Бокуто-сан, я так чертовски виноват перед тобой, почему ты вообще продолжаешь пускать меня сюда… — Кейджи. Кейджи на секунду замирает, но слёзы только начинают течь по всему его лицу с большей силой, и он прячется за ладонями, размазывая влагу по щекам и подбородку. Горло перехватило, и он может только выдавливать из себя неопределенные всхлипы и жалкий скулёж, продолжая захлёбываться в рыданиях. — Иногда я забываю, что ты младше меня на целый год, — Бокуто наклоняется вбок, переваливаясь за край койки, и притягивает к себе трясущегося Кейджи. Младший прижимается лбом к его груди, стараясь не задевать руку, что Бокуто удерживает в нужном положении (пока ему не произвели репозицию и не наложили лонгетную повязку). Футболка сиюминутно намокает. Они сидят в таком положении примерно три минуты. Кейджи выплёскивает эмоции и вскоре затихает, неровно дыша в тёплую ткань. Бокуто гладит его здоровой рукой по волосам, с трепетной бережностью поглаживая – при других обстоятельствах Кейджи бы обязательно залился краской до кончиков ушей и поспешил убраться куда подальше, но сейчас… Ему просто нужно время. — Я понял, что ты в опасности, уже тогда, когда ты сказал, что видишь сову, — начинает Бокуто, не прекращая перебирать пальцами с загрубевшей кожей чёрные волосы. — У нас в Токио не водятся совы, все это знают. Я вспомнил, как бабушка ещё в детстве рассказывала мне что-то о людях, которые видят сов. Очень смутно. Я не помнил, что именно она говорила. Но я так боялся за тебя, что сразу же после того, как пришёл домой, позвонил бабушке и спросил её об этом. Он делает паузу. Слышно, как в коридоре, за пределами палаты, ходят доктора и шаркают тапочками пациенты. — Она сказала, что люди видят сов перед смертью. И чем меньше становится промежуток между этими видениями, тем ближе… — Бокуто сглатывает ком в горле, — смерть. Кейджи резко отшатывается от него. — Смерть? — повторяет он одними губами. — Поэтому я дожидался тебя у ворот утром. Хотел убедиться, что с тобой ничего не случилось по дороге в школу. Не зря, однако… — он не даёт Кейджи отодвинуться, удерживая за локоть. — Это был мой выбор, Кейджи. И я о нём не жалею. То, как звучит его имя из уст Бокуто, пускает электричество по венам. — Вот в этом, — парень кивком головы указывает на свою сломанную руку, — нет и малейшей доли твоей вины. Черт, Кейджи, я бы не простил себе, если бы не кинулся тогда к тебе, сломя голову. Я бы сделал всё, что угодно, чтобы спасти тебя, знаешь? У Кейджи опять глаза на мокром месте. Он задирает подбородок, не давая слезам скользнуть вниз. Внутренний голос всё крутит несчастное «Кейджи, Кейджи, Кейджи» неисправным радиоприемником. — Если бы я не бросился на переход вчера, всё сложилось бы гораздо трагичней. Но погляди – я отделался всего лишь переломом, который не грозит мне полным отказом от волейбола, а ты сидишь передо мной, зарёванный, но живой и здоровый. Это настоящее чудо, — Бокуто солнечно улыбается. — Так что только попробуй ещё хоть раз назвать себя виновным. Я выгоню тебя и велю санитаркам больше не пускать, клянусь. Кейджи хочется от души его пнуть. Он немного расслабляется. Бокуто, в принципе, прав – всё обернулось достаточно благополучно, только пережитое потрясение ещё не скоро выветрится из подсознания. — Слабоумие и отвага, — бурчит Кейджи, цепляя одну мятную конфетку из пакетика и отправляя её в рот. — Герой кверху дырой. Глупый совень. — Эй! — Бокуто шутливо пихает его в плечо, и Кейджи делает вид, что падает со стула и корчится от боли. Когда они оба перестают с облегчением смеяться, а Кейджи возвращается на стул, он с ноткой нервозности уточняет: — Ты ведь больше не видел ту сову, верно? — Кажется, нет. И вправду. Сипуха не потревожила его ни разу за последние два дня. Кейджи думает, что в обратном случае он бы уже выпилился от стресса. — Значит, всё закончилось! Мы обманули её! Теперь ты снова сможешь жить в спокойствии! — радуется Бокуто. — Я спас тебя от совы, Кейджи. Я твой рыцарь. Кейджи незамедлительно краснеет, но его спасает лечащий врач Бокуто, заглянувший в палату, чтобы напомнить о предстоящей вечером процедуре репозиции перелома. Оока-сан также интересуется у Кейджи, не болит ли у него кисть – он лично вправлял ему смещённые кости вчера и накладывал гипс. Благо, вывих не осложнённый, а связки не разорваны, и операция не потребовалась. Кейджи заверяет доктора, что с рукой всё в норме. Когда Оока-сан покидает помещение, а Кейджи крадёт ещё одну конфету, Бокуто неожиданно впивается в друга острым, строгим взглядом. — Напоминаю: что прошло, того не воротить, и вообще, у нас всё прекрасно. Не мучай себя зазря. — Да, капитан, — Кейджи натягивает излюбленное невозмутимое выражение, но, поколебавшись, добавляет: — И… Котаро? — голос позорно даёт петуха, Кейджи стыдливо отворачивается. — Да? — Спасибо. Бокуто восстанавливают форму повреждённой кости и накладывают гипс. Он тем же вечером позвонил Кейджи и во всех красках поведал, как это было больно и как он верещал и едва не лягнул помощника хирурга. За следующие три дня его навестили, помимо родителей и Кейджи, ребята из команды во главе с Широфуку и Сузумедой, парочка девочек-первогодок ("И сюда пробрались", ворчал Кейджи) и, разумеется, убитый горем Куроо с Кенмой за шкирку. — Бро-о-о! — театрально вскрикивает Тецуро, едва оказавшись внутри палаты. — БРО! — так же трагично взвывает Бокуто, картинно протянув другу здоровую конечность. Кейджи с Кенмой молча наблюдают за этими большими детьми, фальшиво рыдающими друг у друга на плечах, со стороны. Наконец, им надоедает, и Куроо присаживается на стул, который обычно занимает Кейджи. — Я так пересрался, когда узнал, что за беда с тобой приключилась, Бо! — Кейджи справедливо подозревает, что у этих двоих громкость попросту не регулируется. — Ты прикинь: сижу я, значит, на социологии, и тут мне приходит смска от Яку, он там с кем-то из твоих контачит, мол, капитана волейбольной команды Фукуродани сбила машина прямо у школы! Сказать, что я знатно охуел, ничего не сказать… "По крайней мере, понятно, почему они лучшие друзья, даже коммуницируют на одной волне", мелькает в мыслях у Кейджи, созерцающего сей персональный цирк. "Хотя Куроо, надо признать, тот ещё интриган", дополняет он свой вывод. Парни болтают, делятся друг с другом энергией и крепко обнимаются. Кейджи обменивается парой реплик с Кенмой, затем последний желает Бокуто скорейшего выздоровления, Куроо обещает опять припереться за день до выписки и в кои-то веки уходит в закат. Едва два кошака покидают палату, с лица Бокуто стремительно исчезает улыбка. — Устал? — Кейджи опускается на нагретый пятой точкой Тецуро стул. — Безумно, — Бокуто зевает во весь рот и чуть сползает по подушке вниз, принимая полулежащее положение. — Вчера приходил тот водитель. Опять извиняться. Я уже объяснил ему, что понял всё ещё три дня назад, когда он выводил мне тут неземные заунывные и полные раскаяния рулады о том, что у него не сработала педаль тормоза. Но нет, он снова нарисовался, хотя уже оплатил больничные расходы! Сил моих больше нет. Кейджи безмолвно принимается массировать его здоровую руку. Обычно это отчего-то успокаивает их обоих. — Я еле уговорил маму не заводить дело и доводить разборки до суда, — бормочет Бокуто. — Зачем? — искренне удивляется Кейджи. — Он обязан нести ответственность за произошедшее. Я точно помню, что светофор горел зелёным, у него не получилось бы выставить тебя виновным. Бокуто отвечает не сразу, словно разморенный ласковыми прикосновениями Кейджи. — Тебя бы обязательно загребли в суд в качестве очевидца, — говорит он, не глядя на друга. — Я не хочу, чтобы ты снова оказался втянутым в это дерьмо. Хватит с тебя этой нервотрёпки. Кейджи отвлекается от своего занятия. В животе как-то приятно тянет от осознания, что Бокуто боится за его моральное состояние, в то время как сам обладает эмоциональной стабильностью пятилетки (впрочем, в свете последних событий он удивительно хорошо держится в непредвиденных ситуациях, не впадая в эмо-режим, как на матчах). До Бокуто, прикрывшего глаза, не сразу доходит, что Кейджи больше его не трогает. — Акааши, ты чего притих? — он щурится одним глазом. Застанный врасплох с пунцовыми щеками, Кейджи с библейской скоростью тянется к своей сумке, которую аккуратно прислонил к тумбочке. — Я принёс ноутбук, — сообщает он и неуверенно предлагает: — Можем посмотреть что-нибудь. Бокуто оживляется уже на слове «ноутбук» и садится. — Охо-хо, вот это я понимаю! Что бы ты хотел глянуть, Акааши? — Я не так часто смотрю фильмы, поэтому мне без разницы, — Кейджи пожимает плечами. — Главное, чтобы не про пришельцев. От этого у меня сразу морда Ойкавы перед глазами и рвотные позывы. Они смеются. — Как скажешь, — Бокуто задумывается. — «Легенды ночных стражей»? — Поверить не могу, что ты в самом деле их смотрел. — Ну, да? — парень моргает несколько раз подряд. — Погоди, наверное, не стоит, я имею в виду, он же про сов, тебе будет некомфортно, я не подумал… — Это не проблема, Бокуто-сан, — отмахивается Кейджи. — Я ведь уже её не вижу. И у меня не развилась фобия. Ничто не помешает мне насладиться просмотром. Вообще-то, он маленько приврал. Своего рода триггером на сов Кейджи всё же обзавёлся. На сипух, если быть конкретнее. Догадайтесь с трёх раз, к какому виду принадлежит главный герой «Ночных стражей»? Вы вряд ли ошибётесь. Но Кейджи не хочет, чтобы Бокуто думал, что у него теперь что-то сродни дурацкой детской травмы, поэтому окончательно уговаривает его на мультфильм про сов. — К тому же, мне нравится Гильфи, — бормочет он себе под нос, уже открывая сайт и нажимая на плей. Бокуто кривовато улыбается. Они смотрят фильм, почти не разговаривая. Иногда Кейджи не удерживается и вставляет свои саркастичные комментарии (скрывая за фасадом иронии мимолетные приступы ужаса при виде сипух), а Бокуто пародирует реплики героев своим обычным голосом. Пару раз он прикалывается над Кейджи за его любовь к сычику-эльфу по имени Гильфи, когда та мелькает на экране. Когда появляются титры, Кейджи издаёт тихий вздох облегчения. Он тянется за мышкой, чтобы выключить фильм, но Бокуто перехватывает его руку, переворачивает внутренней стороной ладони вверх и переплетает их пальцы так быстро, что Кейджи не успевает даже словить шок. — Акааши, — висок опаляет тёплым дыханием; Кейджи вздрагивает и обнаруживает, что Бокуто придвинулся к нему поближе. — Давай честно. Я ведь не просто друг для тебя, а? Глаза Кейджи комично округляются, но он легко выдаёт реакцию в стиле «не понял». — Ну, если подумать, то да, иногда мне кажется, что я усыновил почти совершеннолетнего. Он ждёт, что Бокуто посмеётся, но тот не меняется в лице. Такой Бокуто заставляет коленки трястись. — Акааши, я тебе нравлюсь? Кейджи не сразу находится с остроумным ответом. Пауза затягивается. Сеттер понимает, что облажался, и поджимает губы в упрямую тонкую линию. — Осмелюсь предположить, что я прав, — Бокуто кажется довольным. — Айщ, Бокуто-сан, ну к чему это? — стонет Кейджи, возводя очи горе. Знал ведь, что от сов одни проблемы. — Хочу убедиться в том, что не один чувствую тягу. Погодите-ка. — Что? — Ты мне тоже нравишься. У Кейджи – бабочки в животе, как в дурацких девчачьих мангах, и немного когнитивный диссонанс. — Я? Нравлюсь? Тебе? — искренне удивляется, напрочь забыв про маску бесстрастности. — А как же фанатки? Девочки-первогодки? — Что-то я теперь не уверен, что мы с тобой лучшие друзья, — хмыкает Бокуто. — Я хоть раз говорил тебе, что испытываю хоть к одной из них симпатию? — Нет. — Вот и всё. Этот момент мы выяснили. Есть ещё что-то, что тебя смущает? Кейджи не сводит глаз с их рук. Ладонь Бокуто широкая, сухая и приятная наощупь. — Но почему..? — Знаешь, что испытывает мать, когда шестое чувство подсказывает ей, что её ребёнок в опасности? — на памяти Кейджи Бокуто никогда не был таким серьёзным. — В животе словно поселяется что-то склизкое, шипастое. Ты постоянно в напряжении, ждёшь отовсюду подвоха, не знаешь, куда ударят, — Кейджи отчаянно не понимает, к чему он ведёт. — Когда ты рассказал мне про сову, я ощутил нечто похожее, но не придал этому особого значения. А следующим утром я увидел, как прямо на тебя несётся на огромной скорости автомобиль, и всё вдруг прояснилось – я жутко испугался, что могу потерять тебя. Не отличного сеттера, не умного парня, который помогает мне с домашкой, даже не хорошего друга. А человека, которым я дорожу больше всего на свете. Я бы скорее отказался от волейбола, чем от тебя. И когда я побежал, мне казалось, что я в жизни не делал ничего правильней. Все слова, которые Кейджи подбирал и готовил, чтобы сказать, пока Бокуто говорил, осели горьким налётом на языке. Сердце меж рёбер бьется так гулко, так спешно, будто он бежит двадцатикилометровый марафон. — Я знаю, что не произвожу впечатление вдумчивого и, тем более, чувствительного человека, — Бокуто запинается, но продолжает. — И я понимаю, что тебе, мягко говоря, с трудом верится во всё то, что я только что наговорил. Но такое происходит со мной впервые, и… Кейджи не даёт ему договорить. Он подаётся вперёд и касается губ Бокуто своими раньше, чем его посещает мысль, что не стоит этого делать. Поцелуй продолжается секунд десять, после Кейджи в ужасе прижимает к своим губам подушечки пальцев и готовится сорваться с места, однако Бокуто дергает его руку на себя, высвобождает свою и кладёт ему на скулу, не давая и шанса сбежать. — Такое происходит со мной впервые, и я никогда чувствовал себя счастливей. Бокуто целует настойчиво и долго – полная противоположность самому Кейджи, у которого под веками снова всё полыхает, но на этот раз далеко не от боли. Кейджи боится лишний раз пошевелить губами, боится всё испортить, поэтому просто прижимается в ответ изо всех сил, задыхаясь от бестолковой нежности. Когда дыхание заканчивается, Бокуто отрывается и просто смотрит, продолжая держать его лицо в одной своей ладони. — Если бы ты знал, как сильно я боялся, что потерял тебя, — тихо, но совершенно четко говорит Кейджи. — Пообещай, что никогда – никогда! – больше станешь рисковать собой в порыве жертвенности, даже ради меня. Пообещай, что не полезешь в самое огнище, чтобы достать меня из пламени, даже если это будет казаться тебе самым разумным решением в твоей жизни. Пообещай, что не забудешь о том, что буду испытывать я, если тебя больше не будет рядом. Пообещай мне, Котаро. И он, не дожидаясь ответа, снова целует, снова накрывает губами рот Бокуто, впивается в него со всем отчаянием, и облегчением, и чем-то ещё – незнакомым, но уже почти родным. Он больше не будет думать о том, что его преследовала смерть. Не будет думать об упущенном шансе попасть на национальные. И о горе-водителе, чтоб его черти драли, и о пожирающем изнутри чувстве вины. Всё это растворяется в ощущении чужих гладких губ и того, как они размыкаются под его неожиданным напором. Прав был Сугавара, когда говорил, что любовь дарит крылья. Пусть птицы они разные, но полёт на всех один.