Sweet man

      Они не сходились ни в одной точке.       Она отбивала подушечками пальцев летящий стаккато…       — Что такое стаккато?       Щелчок по носу.       — Ауч!       — Не перебивай меня, Арлекин!       …прерывисто дышала, дрожала от страха. Думала о каких-то жалких мелочах: о своих милых детях, своем милом муже, милой работе, милой собаке…       Она хотела жить.       Ему было на жизнь наплевать. Он даже не помнил момента, когда ему было наоборот.       Он мог слететь с крыши в чан химикатами и смеяться, смеяться, смеяться… Это эффектно — смеяться. Эффектно — когда на это смотрит его лучший, совершенный враг и хочет, но не может помешать. О, он испытал бы оргазм во время полета… Он не мог вспомнить и её, эту дрожащую нимфу, что смотрит на него оленьими глазами и шепчет:       — Джозеф… Джозеф…       Скучно. И что за Джозеф?       — Да. И что ещё за Джозеф, Пирожочек?       Недовольный рык.       — Я говорю, молчи! И не называй меня Пирожком!       Один из его помощников подошел к нему.       — Босс, эта баба может нам помешать.       — Что еще такое?       — Да причитает всё, на вас смотрит, видно, ненормальная какая-то. Может её — того — засмолить?       — Засмолить, тоже мне, — презрительно выговаривает он. — Заложников не трогаем, пока я не скажу, ясно?! Дай я посмотрю, что за дамочка. А ты иди, помогай складывать деньги!       И вот он стоит перед маленькой и хрупкой женщиной с опухшим от слез лицом. Она посмотрела на него, словно видела не впервые. Без ужаса, но с испугом.       — Что с тобой стало?       Голос у нее тонкий, простуженный. В банке очень холодно, а до конца ещё так далеко…       — И ты отдал ей свой плащ? Как это ми…       Хлоп! Умиленное щебетание прервалось. Щека вспыхнула красным.       — Я тут пытаюсь историю рассказать. И всё должно быть в одном жанре, ясно?       — Но у тебя же…       — Что — у меня? — подозрительно.       — Да романтично всё как-то, я думала, это будет романтичная история.       — Это драма! Без соплей, тупая ты дура! Слушай дальше…       Джокер её не узнал. А потому вопрос представился бессмысленным. Он заговорил издевательским тоном:       — Что со мной стало — когда? Вчера или сегодня? Или, может, после обеда?       — Джозеф Напьер, я Дженни, твоя прежняя жена. Мы с тобой жили когда-то вместе…       Джокер расхохотался, заглушив её слова, и смех эхом загулял по церквушке, по старинным сводам тяжело прокатился гул.       — Но ведь всё происходило в банке!       — Не учи рассказчика, Арлекин.       — Просто ты забываешь, что говорил две минуты назад!       Рычание.       — Ну, всё, ты достала!       Звуки потасовки.       …по старинным сводам тяжело прокатился гул. Джокер смеялся истерически, страшно. Потом вдруг остановился.       — Моя прежняя… кто?! Она мертва, вместе с моим маленьким сыночком. Такая жалость! — свёл он брови на переносице. Шутовская гримаса была пугающей в своей беспощадной фальшивости.       — Ты не помнишь даже моего лица?       Правда была в том, что он не помнил. Не имел потребности помнить. Память сводила с ума…       — О, это такая трагичная история, Пирожок! Не могу слушать…       — Арлекин, мой милый Арлекин… — мягко.       — Что? — с нежностью.       — Прошу тебя… ЗАМОЛЧИ!       — О, Дженни-Дженни-Дженни… Каким же ты меня помнишь? — сардонически улыбнулся он, зло сверкая глазами. — Неужто и нашу засаленную квартирку помнишь, и гроши, что я едва доносил до дома, в неудачные дни отдавая их местным уголовникам? И мои смешнейшие шутки? И мою… темную шевелюру?! — он уходил все дальше и дальше в абсурд, в бред, в фантомные боли от потери чего-то важного.       Оказывается, память можно воскресить…       Дженни отвела взгляд, кажется, испугавшись его нервных движений, лезвия в его руке, концентрированной злобы.       — Когда нас отпустят? — спросила она, съежившись от ужаса, едва шевеля губами.       — Как говорила Алиса, милая Дженни: у нас выдача варенья только вчера или завтра, и никогда — сегодня!       — Пирожок, но это же говорила Белая Королева… И при чем тут варенье!.. А-а-ай! Больно! Пусти ты, надо воспринимать критику спокойно… М-м-м!       — Отвечай: что ты обо мне помнила?       Дженни отодвинулась, и, смотря в пол, ответила:       — Я помнила милого мужчину…        — My man is a sweet man, my man is a kind man… [1]       <i>— Что ты поешь?!       — Мне кажется, это даже очень подходит, Пирожочек!       — Не строй мне глазки, Арлекин! Все должно быть в одном жанре, — прорычал он.       — Но всего одна песня… — жалобно.       Злое сопение.       — Ладно. Может быть…       Сообщники вдруг затянули грубыми голосами:       My man is a sweet man       Мy man is a kind man       I know he`s a fine man       And he`s mine, all mine…       Джокер щегольски закрутился на месте. Защелкал пальцами, замахал тростью. Откуда-то загремели барабаны, оркестр вторил учащенному сердцебиению.       Whenever I need him       He`s always around       I don`t have to go       Searching all over town…       Дженни побледнела. И упала в обморок.        — Как — в обморок?! По законам жанра, они должны были станцевать вместе!       — Это была моя история! А ты её испортила, превратила в водевиль! Все, я закругляюсь.       — Но скажи хотя бы, ты её отпустил?       — Кажется, отпустил, — лениво.       — О, как романтично!       — Или пришил, — мрачно.       Пауза.       — Так ещё романтичнее!       — Ты невыносима, Харли, пошла вон!