отправная точка

Абсурдность ситуации вот в чем, понимаете. Они вместе пьянеют от «бомбея», записывают на листочке количество испробованных сортов и двигают бёдрами навстречу друг другу под The Weeknd. Но когда ей, как суке по окончанию течки, хочется эфирной любви, чтобы засыпать среди зефира и целоваться только в лучах голден аурс, она уходит. За призмой неона розовых стрелок едва фокусируется взгляд, молящий о стабильности и отпущении грехов (и в этом абсолютно нет ничего святого). За время ее отсутствия он съедает четыре Гавайских пиццы и три чизбургера с макдрайва, выпивает около семи литров шведки, ломает около тринадцати блистеров успокоительных и заканчивает просмотр «Двух девиц на мили» в одиннадцатый раз. Он ее ждёт, как обычный цепной пёс, мучается с голодухи и скулит под автострадный шум. А когда она возвращается, он по заевшей пластинке преданности лижет ей руки. Он чувствует себя тряпичной куклой в руках искусного кукловода. Она в этом театре нелепости занимает почётное место сценариста, режиссёра и главной актрисы, и с каждым днём он все больше ассоциирует себя с декорацией на фоне ее не угасающего фейерверка жизни. – Кэллс, ты посвятишь мне хотя бы одну песню, когда я уйду? Колсон смеётся, наигранно, истерично, надрывно. Она уже давно в его голове, засела плотно на задворках души, изгнала всех чертей из его омута и осталась царствовать там в одиночестве. Она в каждом новом куплете, в каждом абстрактном образе, и он не смеет ей признаться, что она уже давно главный лирический герой всех его текстов. – Эш, всему своё время. И вообще, куда ты собралась уходить? Бейкер не задумывается до последнего о том, что в какой-то момент сам заставит ее уйти. Когда-то они должны были добраться дна, заплыть далеко за буйки. Что-то должно было уже очень давно стать отправной точкой конца этого представления. Понимаете, в чем оксюморон: из-за постоянной нехватки ее присутствия, ее становится слишком много. Колсон душится шлейфом духов Эшли, который впитался в его постельное белье и оверсайз футболки. Он в захламлённой комнате спотыкается только об оставленные ею почтовые коробки, злится только на разбросанные на прикроватной тумбочке ее шпильки, бальзамы для губ и резиночки. Он с треском ломает винил с песнями блинков, разбивает о стену оставленную у раковины чашку, на дне которой ещё плескался недопитый ею какао, и смывает в уборной подаренные на годовщину их знакомства ролексы. Его раздражают ее песни в чартах, упоминания в инстаграм с их совместными артами, и в какой-то момент имя «Эшли» начинает тянуться на языке вязкой ядовитой слюной, которую он цедит между стыков кафеля на крыльце. Он скуривает двадцать пять пачек «лаки страйк», заводит девять новых знакомств (одно из них уже собирает чемоданы в его дом), дописывает пять песен прежде, чем Холзи снова возвращается. Она держит в руках разросшийся фикус (Боже, как же он ненавидит фикусы), смущённо поправляет козырёк своей шляпы и улыбается, точно режет острым ножом по натянутым нервам; улыбается, будто бы не столкнула его с американской горки вниз, летя на дикой скорости по рельсам; улыбается, пока он не упирается рукой в дверной косяк и не выдавливает: – Пришло твоё время уйти. Убирайся из моего дома. Пожалуйста.