Утопи меня в мёртвом море...

В этом мире так много песен о любви и любовных, любимых, влюблённых, любящих и любвеобильных, о глаголах «любить» и «влюбляться», короче, о влюблённых в любовь. Дым. Пепельные струйки тянутся к потолку, обволакивают разум и колотой карамелью оседают на потертой, израненной жизнью одежде. Боль льется, током сладким, приятным, охватывая слабое тело, которое устало терпеть это надоедливое напоминание о отвратительном ком-то. О ком-то, кто с утра пьет холодное молоко и заедает мелкие обиды лимонными леденцами, забавно морща нос и тихонько смеясь. О том, кто всегда опаздывает на пары и мечтает о чувстве легкого, птичьего полета. Полета в зефирных, сладких облаках, которые словно сахарная вата будут мягко налипать на тело и приклеиваться на одежду. По крайней мере, так думает чудной и странный кто-то. Федор тихонько смеется и выкидывает бычок от сигареты куда-то вниз, туда, где в чрезмерной, сумасшедшей спешке ходят люди. Те самые люди, которые никогда не улыбаются, никогда не смеются и ни-ког-да не живут. Им некогда, вот и всё. Кстати, этот кто-то носит звучное имя Николай и любит напиваться в баре, на другой стороне обшарпанной, бетонной улицы. У Николая звучный, мягкий баритон, сиропом льющийся из уст и мягкая, бархатная кожа, с кучей ярких, золотистых веснушек. Он любит пить виски и слушать песни под гитару, тихонько, фальшиво подпевая. Он любит... Стань полноценным и полным, заполнив себя кем-то. Всё остальное бессмысленно, если ты не разделишь свою жизнь с кем-то. Найди незаменимую, незаменимого. И потеряй себя навечно в ней или нём. - Давай, расскажи мне свою любовную теорию, а то я слишком тупой. Но… Федор перегибается через подоконник и поджимает губы, подставляя бледное лицо порывам ветра. А какая, чёрт подери, разница, что он любит? Он — лишь янтарный отголосок соленого моря и пряной боли, порой даже агонии, которая посещает его тело сотни раз на дню. Улыбчивый, отвратительный ублюдок. /Ублюдок, одним лишь взглядом заставляющий жить, а не бездумно существовать./ Зачем люди любят? Достоевский возвращается в комнату и берет за горлышко бутылку коньяка, поднося её к губам и делая несколько глотков. Красиво прожигать жизнь не запретишь. Тонкие пальцы скользят по клетчатому пледу и из губ вырывается приглушеный вздох —людям нравится страдать, вот и всё. Человеку нужен человек. Но где же вы людей смогли разглядеть, в толпе трупов и блядей? Их нет. А есть желание любить. Не чувство, а именно желание. Желание ревновать, бить посуду, говорить о вечности, которая на деле — лет десять с хвостиком, если повезет. Короткая вечность, несущая в себе тягучее слово «не люблю». И что потом? Поиск, страдания, слезы и воспоминания, которые горят ярче этой продажной, пластиковой луны. Утопи меня в мёртвом море, запишись на кружок квадратов и насыпь мне в сахар соли, будь на свете всех оригинальней. Но я не стану беречь тебя, не стану любить тебя, не стану дышать тобой, как об этом написано в книге любовной любой… Потому что я такой. У людей не осталось чувств. Осталась лишь овечья погоня за чем-то, что ищут все, за тем, что почему-то стало смыслом короткой, человеческой жизни. Любовь. О ней все мысли, книги и песни, о ней наша ничтожная, муляжная жизнь. И что же? Она защитит вас от боли? Федор слабо усмехается. Он каждый чертов день чувствует боль, которую причиняет человек, дарованный ему самой судьбой. Фатальной сукой, которая думает, что может решать, что должен и обязан делать человек. В сущности, зачем мы любим? Не знаете? А может быть, боитесь сказать? Скажу я — мы любим, потому что так надо. Человек должен любить. Должен-должен-должен, причинить вред ещё хоть кому-нибудь, кроме себя. Одному страдать ведь до шизофрении скучно. - Слушай песни, стихи, рассказы, в которых так мало правды. Главное, чтобы от каждого било по лёгким и так хотелось заплакать, словно в мире ничто не осталось. Страдай так, чтобы воздух сжимался. А потом повзрослей и найди в себе силы желать себе счастья. Назови всю инаковость травмой, строй с ней планы, води в рестораны, чтобы дети, весна и зарплата... Неужели об этом ты не мечтаешь? - Нет. Книги лгут о любви. Это простая истина и чем быстрее вы её примите, тем легче будет жить. И дышать сразу станет легче. Федор закрывает глаза и делает вдох, ехидно про себя замечая, что принял он эту истину ещё пока не до конца. Лед внутри издает тихий треск и шепчет о чем-то, длиною с млечный путь. Ну и пусть. Знаете что надо любить по-настоящему? Нет, даже не себя. На кой черт себя любить, если в сущности — ты тварь земная, обычная, одна из великого множества таких же тварей. Дрожащих. Надо любить мир. Ночи, холодный воздух, пряные осенние листья, запах духов мимо проходящей девушки и чей-то тихий голос, читающий стихи. Надо любить свежий кофе, картины, неумелые рисунки и царапины на бледных, тонких руках. Но не человека, нет. Мало тех, кто прибежит к вам, упадет на колени и примет всех ваших чертей, всю эту геенну огненную, которая случайно сжигает людей. А если и примет... То надолго ли? Эта песня не о том, что больна моя любовь. А о том, что все давным-давно больно любовью. Слёзы и кино, песни, книги и любовь, как большой круговорот, что обязан быть с тобою. Федор знал, что постигнув вселенную, человек становится свободным. И свобода была. В алкоголе, душной комнате и жемчужном дыме от сигарет, который разъедает кожу. Расщепляет на атомы, смешивая тело с космосом, вечным и чернильным. Космосом, который действительно никогда не умрет, не бросит и не предаст. Но...боль возвращает на землю и перед глазами плывет чья-то счастливая улыбка. Искусаные губы и запах лимонных, кислых леденцов, которые словно стеклышки падают из рук Николая на грязный асфальт. И в этот момент Достоевский уже почти точно верит, что не любит. Или просто хочет в это верить. Я б отдал тебе всё то, что я дать готов, но ведь это всё не то, что хотела ты запомнить. Каждому - своё. это каждый должен знать. Не проси у меня то, что я не могу дать... Не могу дать тебе. Не могу.