Артефактор

      Цветовой шум. Пятна плывущие перед глазами словно масляная краска на сковороде. И шум, чуть глухой, чуть гулкий в ушах, бьёт по голове изнутри, скоблит и вгрызается прямо в плоть.               Руки затекли, онемели даже. Чувствую, что сижу, а голова вниз висит, как игрушка — остального просто не могу ощутить. Связали?               Дыхание спёрло, комом встало в горле и не хотело выходить вздохом наружу. С секундами приходило и осознание ситуации. Пальцы начали поддёргиваться, пытаться выбраться из плена и сбежать.               Было бы куда, знать собственно это «куда» и от кого.               Шум нарастал, сердце отскакивало свой сумасшедший ритм.               Глаза завязаны. Повязка не «тлеет», не «испаряется» и не «окисляется. Она попросту невосприимчива. Что с причудой?               Колени дрожали с секундами всё сильнее и сильнее, глоток воздуха оказывается внутри, иголками оставаясь в горле. Хочется кашлять.               И то, что пришло извне пугало не меньше: грузные шаги, сначала далеко, но с каждой секундой нарастающие.               Надо притвориться спящей!               Всхлип вышел непроизвольно, тело дрожало уже как пару этих… Секунд, минут, часов, сколько я была в сознании?               Дверь заскрипела и сердце ухнуло в пятки.               — О, не спит, — сам себе проговорил мужской голос. — Э-эй, она очнулась!               А ещё он кого-то звал.               Жесть.               — Как сжалась то, поглядите, — засмеялся всё тот же голос. — Тебе не больно так сгибаться? Руки и ноги то связаны.               Больно, конечно. Только хотелось сжаться сильнее, но дальше уже некуда.               — Будь пай-девочкой, отвечай на все вопросы, хорошо?               Ткань уже была мокрая. Если наплачу ещё океан слёз, может, и свойство, не дающее мне использовать причуду, рассосётся?               — Я же попросил, — нагло процедил похититель. И встал поближе, зашуршал брюками, отчего я была готова закричать, но лишь присел на корточки. — Будешь хорошей девочкой?               Надо ответить.               Соленые губы прилипли и слова, что роились в голове, выходили лишь ничем. Блеянием.               — Хоть промычала, молодец.               Устало вздохнул, потрепал себя по голове и усмехнулся.               — Папаша держит документы дома?               Покуда мне об этом знать то?               — Молчишь, — цокнул. — Три. Два-а…               — Не знаю, — на выдохе ответила.               — Умница! — он взял за щёку, потрепал, словно ребёнка. Желчь прилипла к стенке гортани.               Послышались новые шаги, ещё одно лицо, тот, кого звал данный индивидуум. За медлительность был уколот.               — Долго жирком трясёшь.               — Я бы на тебя посмотрел, в моей ситуации, умник, — хруст желвак, перестук челюсти и противный шажок ближе. Это что может так во рту хрустеть? Щёлк. — Милашка вблизи.               Я умру быстрее от остановки сердца, чем меня прирежут.               — Эй, стесняшка, — язвительно протянул этот «щелкунчик». — Парольчик от телефона какой?               В голове месиво из сплошных нецензурных, бранная мантра из всевозможных известных слов. Меня сейчас точно вывернет всем, чем только можно…               — Один, пять, ноль, семь.               — От банка?               — Отпечатком пальца.               Этот же мужчина грубо обошёл, схватил за ладонь и разблокировал телефон. Склизкий пот от чужих ладоней остался на мне и ком в горле стал только гуще.               Продолжался их тихий диалог несколько минут. Для меня же это было сровни часу, даже больше. Разум пытался уловить момент и услышать, что же они говорят, но страх пропитывал весь организм и не получалось ровным счётом ничего. И дрожь конечностей, и неспособность адекватно воспринимать реальность пугала.               Что-то мешало. Кажется… Думать. Да-да, точно.               Определённо. Дерьмо, я уже не могу даже составлять предложения.               Ситуация не из лучших.               Что делать? Пожалуй, я могу сейчас только плакать и то, неадекватно тихо, словно и не я сижу рыдаю. А вдруг, если завою в голос, меня по голове опять тюкнут и я в отруб, но уже окончательный?               — Она отрубилась что ли? — мутно, расплывчато, но слова доходили до ушей.               — Вроде же мягко с ней, да и дозу меньше дали, — озадаченно пробурчал первый, не «щелкунчик». Он подошёл ближе, пальцами нащупал вену на шее. — Это её понесло просто.               Человечки зелёные вроде перед глазами не пляшут.               По щекам ощутимо пошлёпали.               — Приём, вызывает планета Земля! — щелкнули челюсти прямо напротив лица. — Сигнал пойман?               И кивать страшно, и молчать тоже.               — Да! — писк мыши, а не мой голос.              Они что-то говорили. Я сидела, выворачивая мироощущение наизнанку, соскабливая остатки мысли с черепа. Доза.              Я… Срань господня. «Бесплотность», «невидимость», «расщепление», «смерть» …              Ничего не работало. Это было следствие наркотика? Тряпка такая всемогущая? Эти мужчины имеют причуду как у Сотриголовы?              Я хотела подумать о чем-то другом… Что-то другое. Неприятно приятное, неожиданно ожидаемое, непечально печальное.              Щеку обдало жаром, шлепок звонко раздался по комнате, и пальцы твердо схватили за щеки, возвращая отбитое лицо на место.              — Я спрашиваю тебя, — по словам терпеливо проговаривал другой, не «щелкунчик». — Какой у твоего папашки распорядок дня?              Да откуда мне знать?              Я зажмурилась. Было ощущение, словно в глаза насыпали песок и включили свет, но стоило раскрыть глаза, как это всё оказалось лишь миражом. Было темно, страшно и душно.              — На свиданиях с Момо, — шевелила языком, пытаясь припомнить хоть что-то, кроме её истерики на кухне, кроме заливающегося Рэя с бутылкой и кроме так притягательного холода ночной улицы, босая и в одном пальто где-то в парке. — В основном. Потом… Потом на работе, до вечера. Два на два.              Что-то шептались, может, обсуждали информацию, может делали что-то ещё. Кажется, кому-то звонили, втолковывали недавнее. Моргнула только раз и оказалось, что прошли минуты. Кто-то из них настойчиво дышал прямо мне на лицо.              Волосы на загривке зашевелились — сталь прошлась по щеке, скользнула ближе к губам, отпечаталась противным запахом металла в носу.              — Ну, э-эй, хорош. Нам не заплатят, если ты с ней чего сделаешь, — заклацал «щелкунчик».              — Да ладно тебе, я только чуть-чуть. Ничего с ней не станет.              Ужас пропитал до кончиков пальцев, хотелось кричать, но я и смогла только, что подумать: «Если я вздрогну, то повязка расщепится».              Я вздрогнула. Повязка пропала, словно её и не было.              Свет резанул по глазам так же сильно, как и озадаченное выражение лица с короткой козлиной бородкой. Нож лежал на лице, но я не думала. «Кислотность». Его зелёный глаз превратился в зелёную кашицу, вопль саданул по ушам и час расплаты настал довольно быстро.              Нож проскользнул прямо по лицу, очертил стрелой щеку, резанул по глазу, улетел к углу верхнего века и отлетел к брови. Он бы резанул и дальше, но воздушный барьер и такая же микроскопическая прослойка не даёт дернуться дальше: мужик вопит, стоит руке по локоть оказаться оторванной от него.              Пелена. Свет пропал с правого глаза, отпечатавшись только болью, которая тут же не преминула удвоиться.              Свет был повсюду, он продолжал резать глаз и это всё смешивалось в один ком белизны, плеснувшийся кипятком в глаз и нервные окончания.              Вопль отдавался от стен и я краем сознания отмечала только то, что стенка из барьера, созданный мной на остатке мысли, не была закрытой. Если обойти, то можно достать до меня. Стул качнулся от моих судорог, завалился прямо на пол вбок, и сердце замерло ровно на секунду — если сейчас они обойдут её, то это будем моей прямой на тот свет.              Тело ударилось об пол, судорога продолжала выгибать суставы и драть горло криком, но лезвие, кажется, не вошло глубже, хотя и лежала я прямо рядом с ним. Оторванная по локоть рука мужчины продолжала дёргаться, я бросила «стабильность», боясь, что лезвие вновь ударит по мне. Натёкшая лужа крови из идеально ровного среза кости и плоти натекла такая, что вся сторона лица, на которой я лежала, была запачкана этой отвратительной горячей кровью.              Рефлекс — я воссоздаю барьер прямо на том месте, куда влетели щупальцы с когтями того бородатого. Козлина. В попытке заткнуться, прокусываю губу. Хорошо, что не язык.              По итогу, события приходят к виду старой плёнки: картинка не успевает проникать в мозг, фиксируя только стоп-кадры.              Первый кадр — «Щелкунчик» с огромной костяной мордой на лице, поворачивается в сторону единственной хлипкой двери этого закрытого подвала без единого окна или даже вентиляции. «Козлина» же пытается рубить барьер, загораживая половину обзора своими ногами.              Второй кадр — «Щелкунчик» схлестывается с кем-то в бою, «Козлина» отвлекается и разворачивается.              Третий кадр — бинты оплетают уже «Козлину», и знакомый мешковатый костюм виднеется на краю… Зрения. Непривычно видеть одним глазом. Пострадавший то я зажмурила, видеть им сейчас было невыносимо больно. Больно…              Четвертый кадр… Картинка приходит в движение.              Сотриголова грязно ругается, барьер пропускает его как родного, не спешит отвязывать от стула, падает лицом на чёртову лужу крови, откидывая подальше отрубленную руку с ножом, и всматривается без тени типичной для себя сонной неги в раненный глаз... Опять ругается.              Молотит губами что-то. Моргнула, а я уже развязана. Отключилась на секунду?              — Очнулась? — я слышу дрожь, но тактично игнорирую. — Глаз видит?              — Да. Больно.              Нашла силы ответить, вздрогнув, когда меня тут же подхватывают за плечи и усаживают. Айзава и сам сидит рядом, всё пилит и пилит взглядом этот сжатый до боли глаз, продолжающий нарастать зудом и огнём, и дрожит.              Скашиваю взгляд ему за плечо — два тела лежат спеленатые наполовину у входа лицом вниз. В глазах мутнеет. У того «Козла» руки по локоть нет и даже бинты не останавливают кровь.              — Не смотри, — хватают меня за щеки, держа прямо напротив чужого лица. — Глубоко вздыхай и выдыхай. Старайся соблюдать ритм. Давай. Вдох.              Я вздыхаю воздух носом. Глубоко, как только могу. Захлёбываюсь.              — Выдох.              Рыдания тут же поглощают меня, разум, остатки здравомыслия, силу воли и гордость. Ощущение безопасности было словно призрачным, готовое рассыпаться от одной только мысли.              Объятия кажутся чуждыми, словно мне это кажется. Какой наркотик мне вкололи? Стало мутить, голова кружиться и слёзы, пропитавшее всё лицо, жгли раскалённым углём. И, нет, кажется текла ещё слизь с глаза, кровь из порезов смешивала всё это в один ужасный коктейль. Господи.              — Больно-больно-больно, — сорвавшийся от крика голос хрипло шептал одно слово как мантру, будто бы это помогало. — Больно-больно…              — Всё будет хорошо, — попытка выглядеть спокойно у него не удавалась от слова совсем. Гладящая волосы рука то и дело срывалась и начинала судорожно дрожать. Да и глаза у него, как у того, кто пережил все ужасы мира. Нервы поди у того натянуты, как струна. Моя уже порвалась. — Сейчас подоспеют остальные и всё будет хорошо.              Не верила. Как можно верить в хорошее, когда из глаза течёт слизь, немыслимо боля?              Спокойствие нахлынуло неестественной волной, что-то умиротворяюще гнилое. Ожидание чего-то.              — Я в порядке, — сипло отозвалась, дрогнувшими руками отталкивая Сотриголову за плечи. — Вам не надо встретить остальных?              Мужчина на секунду задумался, но коротко кивнул. Половина его лица была в крови и, наверняка, мы с ним были похожи на маньяка в его лице и его же жертву в лице меня.              Он поднялся, развернулся и сделал было первый шаг, как резко вспомнил кое-что:              — Я дебил, — Шота пытался в шёпот, но вышло настолько тухло, что даже я, с мозгами набекрень, расслышала. — Давай, уведу тебя отсюда.              И поднял меня, схватив за подмышки и тут же поставив на ноги.              Наконец-то. Это закончится как страшный сон. Я выйду из этого подвала и поеду домой, где меня будет ждать целый холодильник еды, приготовленный Момо, и эта сладкая парочка будет отвратительно приторно ворковать у телевизора.              Я не боялась. Не боялась, когда шла шаг в шаг за спиной Айзавы, держа взгляд на том «Козле», который наверняка скоро подохнет здесь на полу от кровотечения. Я не улыбалась. «Кислотный».              — Вот дура! — заорал Айзава, закрывая мне глаз своей ладонью. Тут же плоть начала шипеть, слезая кожей вниз. «Отмена», «регенерация»!              Сотриголова матерился со вкусом, тряханул со всей дури за плечи, чуть не свернув мне голову, и зло прошипел:              — Если кого убьёшь, то тебя никто не будет больше прикрывать! — морщился от боли в ладони, глаза загорелись. — Ока, не беси меня и делай только то, что тебе скажут!              Разве ты считаешь, что это меня остановит?              — Что значит больше не будет? — свист, а не голос. — Я уже убивала?              Мужчина тут же прикусил язык, нахмурился и, сжав пальцами плечо, грубо поволок на выход.              — Кого я убила? — я схватила его за руку, пятками упёрлась в пол и старательно не давала ему себя вывести. Комната понемногу покачивалась в глазах, но, в целом, кажется всё не так плохо. — Айзава, кого я, мать твою, убила!              Ему было всё равно. Он молчал, злобно сверкал глазами, поджимал губы и продолжал пихать вперёд. Когда же мои вопросы превратились в вопли, походящие на крик задушенной чайки, схватил за талию и закинул себе на плечо, да так, что его худое плечо больно садануло по ребру.              Шагал он быстро, спешил пройти узкий коридор, пропахший сыростью и тленом. Мы где-то под землёй? Мельком заметила трубы. Понятно.              Понятно…              — Это были те Злодеи, которых я похоронила в цементе? — я вспомнила и бездушно констатировала этот факт, закрывая ладонью пробитый глаз и слушая, как сердце в груди желает выскочить. — Или это были те, которых я, по-вашему же приказу, заживо закопала в земле?              — Это уже не имеет никакого смысла, — Шота холодно ответил, наверняка больше сосредоточен на другом, а после, всё же остановился. И слышно только, как мелкие капельки из труб падают на сырой камень. Кап-кап. — Тебе повезло, что многие заинтересованы в тебе. Но это не даёт тебе права нарушать гласные и негласные правила Героев.              Хмыкнул. Сердце сжали будто в кулаке.              — Многие Герои убивали, нарочно или нет, но лишь единицы из них остались на свободе и, тем более, на своём месте. И я не хочу, чтобы твоя удача когда-нибудь закончилась. Не испытывай её. Ты уже влипла куда-то, куда не стоило.              И всё. Через минуты три неспешного шага мы вышли из этих катакомб. Точнее, вышел то Айзава, а я так, попутчик на плече.              Рычащий голос, казалось, вновь вернул чувство страха в тело и волосы чуть не обрели волю:              — Как Ока-чан? — кажется, это был Герой Гончий. — Скоро будет помощь. Полиция уже рядом.              — Их было двое. Заказные, я думаю. Спеленал, лежат в комнате: коридор направо и третья дверь слева.              — Пойдёшь сам?              — Да, я точно, гм, — смущённо запнулся Айзава. — Не сравнюсь с твои профилем. Ока, не дёргайся.              Меня спустили, показали милому огромному пёсику в наморднике, и Шота, взмахнув волосами, удалился обратно, спускаясь в подвал заброшенного здания. Судя по всему, мы где-то в малонаселённых углах города, где должны были стоять офисные здания, но половина дома под перестройку была полуснесена, и улица была практически неживой, не считая каких-то совсем уж редких огней чуть вдали. Наверняка все, кто здесь обитают — люди без дома. Темно, холодно и, что уж говорить, неестественно. Меня тут быть не должно.              — Ока-чан, покажи, пожалуйста, глаз, — у этого мужчины голос с нотками рычания. Это даже забавно. Послушно даю рассмотреть глаз, пускай даже незначительное освещение продолжало резать по нервам, но я закусила губу. — От света болит?              — Ага.              — Ты не волнуйся, — участливо уверял меня в безопасности Гончий. — Судя по всему, тебе задели только роговицу глаза. А как порез? Болит?              Ах да, ещё же рубанули по лицу. Я подняла руку, чтобы потрогать лицо, но мужчина заботливо остановил меня на полпути, перехватив за запястье.              — Лучше не трогай, — он пошуршал в складках своего мехового костюма и вытащил телефон, включив камеру. — А, точно, сейчас вспышка тебе не желательна…              Неловко помолчали. Мигалки полицейских машин уже звенели в ушах.              — У меня мама умерла, — неожиданно призналась я Герою. — А меня похитили.              Гончий всё равно оставался детским психологом, так что можно было безразлично выпалить любую ахинею, в надежде, что это мне поможет разорвать узел эмоций в груди.              — А ещё я чуть не убила человека, — и чуть тише добавила самой себе. — Ну, не в первой, оказывается.              Полицейские уже приехали, в фуражках выпрыгнули из салонов машин и начинали свои танцы с бубнами.              Гончий заботливо сказал:              — Я поговорю с директором о начале наших сеансов.              — Спасибо.              Глаз скрыли за бинтами после первичного осмотра. Всё оказалось не так плохо:              — Удар прошёлся по касательной, потому роговица не повреждена глубоко, — говорил врач, куда меня отправили на машине скорой помощи. — Наложим повязку, выпишем антибиотики и за пару дней сама зарастёт.              Порез от щеки до брови попросту свели причудой, не оставив и шраму. Я вообще везучая, если так посудить: от закона прикроют, не изнасилуют и даже не покалечат сильно, так, шутки разве. Удар по затылку остался только шишкой, но там уже сказали, что само пройдёт, только мази мажьте регулярно.              Да и в палате оставили одиночной на эти самые пару дней, пока заживает роговица. Я думала, что меня отсюда домой погонят, но нет.              — Почему меня не выписали? — спросила у лечащего врача, пришедшего на следующий день проверить глаз.              Мужчина криво улыбнулся и промолчал.              Медсестра и того не знала.              Мобильник мне вернул Айзава тоже следующим днём, но уже к обеду. Учитывая, что вчера меня доставили сюда ночью, я здесь всего пару часов. И то, половину этого времени я провела в кровати.              — Хотите мне что-нибудь сказать? — Сотриголова сидел на стуле у кровати и не спешил уходить.              — Хочу тебя разочаровать, но твой обидчик всё ещё на этом свете.              Говоря это, он бесстрастно смотрел в мои глаза. Я видела — он читал, что я думаю по этому поводу.              — Я была не в себе и, к тому же, это была самозащита.              — Правильно, — кивнул он. — Тебе стоит выучить эти слова, ибо никогда не знаешь где они пригодятся.              Конечно, обиделся! Грустно улыбнулась, падая головой на подушки. Господи, как ребёнок.              — Давай не будем оставлять между нами недосказанность: ты разочарован во мне? Недоволен? — моя голова повернулась вбок, прямо в его сторону. Он мог бы валяться на кушетке, прямо как я, не будь меня на полигоне Тринадцатой. — Я хочу выслушать всё прямо и в лоб, чтобы не ощущать себя дурой, которая ничего не знает.              Ага, струны я рвать любые умею: и гитарные, и нервные. Айзава тяжко вздохнул, зарываясь ладонью в волосы на лбу, трепля пряди.              — Ока, ты невыносима. Тебя уважению ко взрослым никогда не учили?              — Знаешь, семья не супер, чтобы такие мелочи воспитывать, — хмыкнула ему в ответ. — Давай, я же вижу, как ты сдерживаешься.              — Как скажешь, — легко он согласился, будто только этого и ждал. — Но я не питаю к тебе ненависти, что бы ты ни думала. Я больше зол на себя.              То есть, извиняться он не будет. Да и ладно, я даже не запоминала обиды.              — То, что школьница опять влипает в неприятности? — иронично подняла я брови. — И что эту школьницу приходится спасать?              — Как проницательно! — ухмыльнулся. — Но разве тебе сейчас не плевать на то, что я чувствую?              Он хитро продолжал улыбаться, смотря через упавшие пряди волос на лицо, стоило ему убрать руку со лба под подбородок.              — Тебе больше интересно другое. К чему тогда сейчас играешь?              Ах да, у кого же, кроме него, может быть намётан глаз на выпытывающих информацию людей?              — Кто мой неизвестный помощник?              — Откуда мне это знать?              — Это Незу или правительство? Вместе?              — Знаешь, Геройские Академии нужны ради того, чтобы искать перспективы. Ты — одна из лучших. Но ты всё равно лишь возможная будущая выгода. Даже если будешь знать своих покровителей, разве тебе чем-то это поможет? С тобой никто не будет связываться, Ока, и никто не будет тебе ничего предлагать: ни помощи, ни условий, ни контрактов. Даже приказов не последует, поскольку ты — никто. И чем больше ты пытаешься лезть туда, куда тебе не следует, тем больше эти люди будут задаваться вопросом, а так ли ты нужна им.              Вот оно как. Хорошо, это довольно ценный жест.              — Спасибо, учитель.              Улыбка с него давно слетела. Больше не было натянутой атмосферы и попыток уберечь от чего-то. Всё было ровно так, как и надо.              — Рано благодаришь. Мне не следовало тебе вообще ничего говорить, надеюсь, ты понимаешь о чём я говорю.              Даже если он будет скрывать свои чувства, их видно и так, по словам и его жестам доброй воли. Защищает, а если не сделает этого — явно будет страдать. Я не Ширакумо в его жизни, но ребёнок под его ответственностью. И не ясно, что из этого страшнее.              — Что-нибудь расскажешь по поводу похищения? — всё же решила я рискнуть и задеть эту тему, отслеживая абсолютное спокойствие Сотриголовы. — Есть ли зацепки или что-то ещё?              — Опять лезешь, куда не стоит? — иронично спросил в ответ он. Еврей, блин. — Или у меня, по-твоему, есть доступ к такой информации?              — А своими мыслями не поделишься? Заказные наёмники там, все дела.              — Это были мои первоначальные мысли.              — А конечные?              — Что ты опять думаешь не о том, о чём нужно.              — Нашли заказчика?              — Они работали через посредника, с этим будет разбираться полиция. Удовлетворила любопытство?              — Ага, — уже счастливо ответила.              Он не знает о смерти Момо. Раз нет, то это не имеет отношения к похищению. Как она могла умереть? Самоубиться? Учитывая её психические проблемы, я бы не удивилась. Но то, что она умерла в один день, когда меня похитили — настораживающе.              — Не высовывайся лишний раз сейчас, пока идёт расследование. Социалку тоже не веди, сделай вид, что отдыхаешь или что-то в таком роде, — легкомысленно посоветовал, махнув рукой. — Я их не веду, так что это не ко мне. От школьных занятий тебя пока освободили, но ровно до того, пока тебя не выпишут из больницы. Тебе больше по душе электронные задания или распечатки?              — Электронные. Не хватало мне здесь гостей.              Сотриголова язвительно хмыкнул.              — Как скажешь. По почте или по LINE?              — По LINE давай.              И стоило нам распрощаться на приятной ноте, как я тут же стала набирать один номер.              — Твоих рук дело, что я торчу в больнице? — с ходу начала я.              С той стороны раздался громогласный вздох полный тяжелой участи, упавшей на его голову.              — Пока я разбираюсь с подготовкой к похоронам, пожалуйста, останься в больнице на пару дней.              Да-а, знатно же Рэя подкосило, раз даже голос его совсем охрип.              — Расскажешь, как она умерла?              — Ты точно хочешь знать это?              — Пап, пожалуйста, давай без вопроса на вопрос, мне уже этим мозги проели.              — Ладно. Её убили прямо дома, на кухне. Я вернулся с работы и, — он тут же осип, замолчав. — Потому, умоляю, посиди в больнице. Я улажу все дела и приеду к тебе, хорошо?              — Хорошо.              Помолчал ещё пару секунд в трубку и сбросил.              Прекрасно. Ситуация становится ещё дерьмовее.       

***

      На третьи сутки зажила роговица, постоянно сопровождаясь неприятными ощущениями. То зуд, то нечто, похожее на слизь, вытекающее из глаза. Бинты перестали быть нужны, так что их сняли с глаза. Ну, зрение не упало, но фокусировать глаз значительно сложнее. Обещали, что со временем пройдёт или же я привыкну. Особо это не мешало, в любом случае, я могла видеть мир в другом виде.              И на третьи же сутки я продолжала красиво молчать в любом виде: в сети, в собственной голове и в жизни. Говорила только с полицейскими, бравшими показания. На этом всё.              Молчала и на похоронах, все два дня, пока проводились церемонии. Были старики, но в основном ровесники Момо и Рэя.              — Здравствуйте, Ито-сан, — глубоко поклонился Рэй перед старой женщиной.              — Это ужасная трагедия, — печально произнесла старушка. — Когда единственная дочь умирает, так больно видеть её полную копию. Тэнши-тян, верно?              Ага, бабуля, так мы ещё и не виделись никогда. Настоящая Тэнши точно была бы зла. Я поклонилась, но не ниже Рэя.              — Здравствуйте, бабушка.              В основном, моей задачей было стоять наряженной в черный костюм куклой, с собранными в пучок волосами и неброским макияжем, подле отца Тэнши — Рэя, и приветствовать гостей в зале буддистского храма.              Слова выходили сухими и неискренними. Что я могла оплакивать, если чувствовала лишь облегчение? Будь моё желание, на процессе отпевания и захоронении меня бы и вовсе не было.              Я не видела ни единого знакомого лица. Все эти люди мне никто, но их знал Рэй и осторожно выбирал слова для каждого из них. Гости же не особо удосуживались подбирать слова, говоря одну и ту же избитую фразу:              — Мои соболезнования, вам наверняка сейчас очень трудно.              Я слышала её уже с десяток раз и она отпечаталась на подкорке мозга. Если я выйду отсюда и стану попугаем повторять это, даже не удивлюсь.              Молитвы, отпевания, чёртов запах ладана и конверты с деньгами.              Делала ровно то, что от меня требовалось, что от меня хотели и чего ожидали. Даже старалась кривить лицо в скорбящей гримасе, но находила в себе лишь эту лживую гниль.              Эта сказка не могла закончиться хорошо в любом случае. Я смотрела на Рэя, видела его скупые слёзы на пустом лице и всё равно знала, насколько ему тяжело. Но не смогу сказать ему: «Прости», — поскольку я не была ни в чём виновата. Это не моё тело, не моя семья и даже трагедия касается меня лишь тем, что оно как-то связано с похищением.              Единственное, что я услышала от Рэя, было предостережение:              — Держись подальше от Хэби-сана, — и украдкой он ткнул пальцем в сторону низковатого мужчины, худой, словно скелет. — Старайся уклоняться от всех вопросов или просьб.              Но это оказалось ни к чему, поскольку этот Хэби совершенно не отсвечивал всю церемонию.              Пили сакэ, ели считай одни суши, да подвыпившие посетители делились историями о покойнице. Как я и думала, большинство были либо одноклассниками, либо одногруппниками или коллегами Момо. Из родственников же явилась только бабушка.              А после закрытый гроб увезли в крематорий. К концу все гости покинули храм, оставив нас с Рэем и бабушкой в одиночестве.              — Как ваше здоровье, Ито-сан? — поинтересовался мужчина.              — Не смейся над усопшими, — Рэй прикусил язык. — Я знаю, что ты злишься, но я не могла поступить по-другому. После смерти мужа одиночество сводило меня с ума, так что забота о приёмном ребёнке отнимала всё моё время и внимание. Разве вы не вздорили с Момо?              Я продолжала молчаливо сидеть.              — Так было раньше.              — Ты уже решил, что будешь делать с долей бизнеса моей дочери?              — Да. Всё в силе, не волнуйтесь. Я предоставлю вам подарком после церемонии.              — Я всегда знала, что ты будешь хорошим супругом моей дочери.              Какое же гадство.              Прах Момо пришлось собирать в урну нам троим, цепляя палочками. Бредовая традиция. Хотелось поскорее домой, но всё равно оставалось странное ощущение — там убили Момо. Могут добить и меня.              Но когда всё закончилось и Рэй, везя нас домой, уверял, что всё в порядке: ни Злодеев, ни врагов в доме не наблюдается и больше не будет.              Только придя домой я видела растыканные по каждой комнате камеры, включая и мою. Спасибо, что не в ванной.              Я смирилась с этим ровно на ночь.