Причина полюбить кофе

1. Девушка слышит тихий смех и поднимает голову — удивлённо осматривается и растирает затёкшее запястье. Тайком ощупывает тонкий тёмно-синий пиджак и краешек клетчатой юбки. Потягивается, но привычной боли в спине нет. Покосившись на девочек за соседними партами, через проход справа, дотрагивается пальцами до голой коленки, наклоняется и поправляет гольфы: один натянут на икре чуть выше, чем другой. Учитель продолжает объяснять что-то про производные, а девушка замечает на запястье левой руки стрелку вверх. Лезет в рукав пиджака и достаёт смятую бумажку. На ней написано: «Ты Лина, ост. в рюкз., чёрн. дневник». Тихо-тихо, чтобы никто не услышал, девушка расстёгивает молнию на светло-синем рюкзаке, что стоит на полу у ног, и вытягивает пачку тетрадей, и среди них — дневник. Разноцветный, с популярной певицей на обложке. Не то. Мимолётные мгновенные воспоминания — она идёт по горячему песку, песок обжигает босые ноги, она в рубашке и в купальнике телесного цвета, и друзья решают сначала, что она голая, застывают, и лишь разглядев, шутят и смеются; в магазине у пляжа, всё так же босиком и в рубашке, взгляды и паузы в разговорах; девушка улыбается — она помнит то, чего никак не может помнить,— и нащупывает в рюкзачке записную книжку — чёрного цвета. «Долго писать текстом, нужно поговорить лично. Ты Ангелина Райс на ближайшее время, откликайся на это имя». И три восклицательных знака. — Райс! Девушка улыбается учителю и кивает — да, я вас слушаю; он тут же перестаёт обращать на неё внимание и продолжает писать на доске. «Сразу же беги на Центральный, 14, квартира 15 на четвёртом этаже. Я всё расскажу. Не теряй времени» — крупными буквами на целую страничку. Ещё бы я не побежала, думает девушка. Знать бы только, где этот Центральный. Проспект? Рынок? Вокзал? Она вздыхает. До конца урока ещё пятнадцать минут — целая вечность. Ещё воспоминание: широкая дорога, голубые цвета, раннее утро, слепящее солнце сквозь лобовое стекло — скорость под сто, так, что ногами упираешься в пол, словно можешь сбросить скорость; мимо — торговые центры, заправки, рощи и посёлки. Посёлок с цветочным названием — каким? Сложно вспомнить. Но девушка почти зримо ощущает сладковатый аромат белых цветков. Звенит звонок, наконец-то! Откуда эти воспоминания? Девушка хватает расстёгнутый рюкзак и, на бегу засовывая в него тетрадки и дневник, вылетает из класса. — Лина! — Но она не обращает внимания, выбегает на улицу, щурится от майского солнца, и поскольку тело, не слушаясь мыслей, поворачивает направо, она бежит направо, по аллее, зеленеющей, усыпанной бумагой, листьями, цветами и тонкого плетения тенями; запыхавшись, девушка стоит перед высоким домом на Центральной улице — или Центральном проспекте, не поймёшь; глубоко вздыхает и поднимается на четвёртый этаж. Дверь в подъезд распахнута. Квартира пятнадцать на четвёртом этаже; а сердце грохочет так, что по всем лестничным пролётам слышно. Девушка звонит; потом стучит; потом, притихнув, садится на корточки, прислонившись спиной к прохладной стене. Юбка задирается так, что видны бледно-зелёные трусы, обычные, но это почему-то смешит девушку; она вскакивает, поправляет юбку, и тут её осеняет: чёрный дневник снова в руках, пальцы листают потрёпанные странички, и — конечно: «Ключ во внутреннем кармане в рюкзаке, самый большой. Никуда не отлучайся! В холодильнике полно еды…» — на следующем развороте; и девушка уже вставляет ключ, поворачивает его, чувствуя себя неуютно и странно, и входит в просторную прихожую. Защёлкивает дверь, разувается тихо, словно может кого-то потревожить, и проходит в единственную комнату; по левую руку — кухня, узенькая и крошечная, и перед ней ванная, совмещённая с туалетом. «Терпеть не могу читать чужие дневники» — но желание читать дальше никуда не уходит, поэтому она прячет чёрную книжечку поглубже в рюкзак. В гольфах жарко, в пиджаке душно — подумав, снимает пиджак и вешает его на стул в комнате, расстёгивает верхнюю пуговичку на блузке. Каждый раз шаги в подъезде заставляют вздрагивать, но она уже понимает, что ждать нужно девушку — едва ли старше её самой. Квартирка крошечная, наверняка арендованная, со старой мебелью, но, впрочем, всё в порядке: чисто и аккуратно, разве что юбка — такая же, как у неё, даже размер тот же — брошена поперёк кровати. На столе тетрадки и книги, и не только учебники: пара книг на французском языке, атлас звёздного неба, очень старый, растрёпанный. На стене громко тикают старомодные часы. Девушка садится на край кровати и тут же вскакивает, услышав стук каблуков на лестнице; но шаги смолкают гораздо выше. Ангелина. Лина. Она пробует имя на вкус. Пожалуй, нравится. Лина встаёт и идёт на кухню: есть не хочется, слишком жарко, но вот во рту совсем сухо, и девушка выпивает стакан за стаканом целый кувшин воды. Ставит кувшин на место — лучи солнца оставляют на лакированном столе солнечные зайчики с цветными разводами, как в весенних лужах. Ополаскивает стакан под краном и ставит его на полочку рядом с единственной чашкой с красной вишенкой на боку. Закономерно хочется в туалет, и девушка боится, что именно там её и застанет хозяйка дома. Но сил терпеть уже никаких нет, она бросается в ванную, запирается изнутри, проверяет защёлку и через пару минут ощущает себя самым счастливым человеком в мире. Разумеется, так никто и не пришёл. Девушка обнаруживает, что в холодильнике много вкусного: ветчина, маринованная рыба, хлебцы, несколько видов сыра, банка с горошком, неведомые марсианские фрукты, две коробки шоколадных конфет, кастрюлька с пловом и несколько коробок с разными соками. Через два часа, разогревая в небольшой сковородке плов, девушка думает уже о совсем отвлечённых вещах: нужно подпилить ногти, зацепляются за полотенце; после обеда стоит подмести или протереть полы, потому что под босыми ногами то и дело оказываются крошки — гольфы давно уже сняла и куда-то положила, и блузка расстёгнута совсем, и у пупка обнаружилось крошечное серебряное колечко пирсинга; звёздный атлас оказался ужасно интересным, его даже за едой полистать приятно. Девушка моет посуду, протирает полы на кухне, в прихожей, в комнате и даже в ванной и на балконе. Прибираться, правда, не сильно хотелось, но когда она вышла на балкон, на цыпочках, чтобы не следить потом пыльными подошвами в комнате, и полчаса разглядывала окрестности, то поняла, что дальше ждать без дела не сможет. Поэтому она отряхивает ноги, ищет швабру, находит какую-то большую тряпку и ею протирает всю квартирку. На часах уже почти семь вечера, от ожидания почему-то немеют ладони, и Лина, сидя на полу, рассматривает иллюстрации в книгах по археологии — шкаф стоит раскрытым, и девушка уже приготовила для себя следующие книги. Потом она принимает душ. Долго стоит под струями, моет голову, наносит на волосы бальзам, растирает жёлто-розовой мочалкой тело докрасна, выбрав самый ароматный гель, и, оставляя на полу мокрые следы, голышом уходит в комнату: промокает волосы, вытирает тело и забирает волосы в полотенце — фена нигде не видно. И стоит у зеркала, рассматривая себя. Прикосновения к груди вызывают очень странные ощущения, приятные, но неожиданные. Девушка изучает себя всю, сидя на прохладном стуле — ветер в раскрытую балконную дверь свежий, но Лина и не думает её закрывать. Ей нравится ощущать своё тело целиком, настолько, что она щипает себя за икры и царапает ногтём по бедру: остаётся тонкая светлая полоска, которая постепенно краснеет. Выбившиеся из-под полотенца волосы щекочут шею и плечи, и девушка заправляет их. Грудь небольшая, рядом с левым соском крошечная родинка. Лина дотрагивается до родинки, чуть приподнимает и сжимает грудь ладонями и улыбается, потому что так грудь кажется больше. Оборачивается, глядя на себя сзади, рассматривает в зеркало спину, талию и ягодицы. Сев на пол, исследует ступни и пальцы на ногах — откуда-то царапина на левой косточке, и под коленкой почти заживший синяк. Всё это ужасно странно, думает она. И быть такого совсем не может. Та боль в спине, которая преследовала её на протяжении всего последнего времени, исчезла без остатка. А ведь из-за этой боли она не вставала с постели. Почему — она не понимает. Только постель и боль, и кисельная суета сквозь пелену в глазах, и всё. Ничего больше нет в голове. Девушка встряхивает головой, полотенце слетает, и она, засмеявшись, снова повязывает его на влажных волосах — волосы короткие, чуть отросшее каре, шоколадно-каштановые, и нос курносый, едва заметные веснушки, и смеющиеся глаза, и губы, чуть потрескавшиеся. Лина снова осторожно выходит на балкон, зачем-то тоже на цыпочках, не одеваясь, прикрыв только ладошками грудь — впрочем, только первые полминуты, потому что кому на четвёртом этаже что-то будет видно? Она высовывается немного и смотрит вниз, в оживающий двор — старушки, дети, молодая женщина с коляской, вся в бордовом, и коляска у неё тоже бордовая, и только пакет чёрный. В какой одежде ребёнок в коляске, с четвёртого этажа не видно. Приезжает вишнёвого цвета машина, но из неё так никто и не выходит, и когда Лина, почувствовав запах сигаретного дыма, видит слева высунувшегося в окно соседа, она ужасно смущается и бежит внутрь, садится на кровать с ногами и обнимает свои коленки, прижав их к груди. Глаза закрываются; девушка, вытерев досуха волосы, вешает полотенце на балконе. Потом стаскивает с кресла тонкий плед с бахромой, ложится на кровать, отодвинув брошенную юбку, и накрывается им. Бахрома путается в пальцах ног, поэтому девушка высовывает ступни из-под пледа и быстро засыпает. 2. Во сне она видит собственное отражение в зеркале, но отражение почему-то — мальчик. «Дэн», говорит отражение и смеётся — вообще постоянно улыбается и смеётся. Ему лет шестнадцать или семнадцать, и он мог бы быть одноклассником. «Это как Денис или как Данил?» Он мотает головой: просто «Дэн». И как пламя свечи, изгибается в складках зеркала, превратившись насовсем в фотографию, да и та где-то между страниц книг. А просыпается оттого, что в замке поворачивается ключ; в прихожей загорается свет, и Лина, вспомнив, что совсем голая, спешно оборачивает плед вокруг себя и съёживается на постели, но в комнату, к счастью, входит совсем юная девушка, тоже лет пятнадцати или шестнадцати, с улыбкой, усталой, но довольной, рыжая и веснушчатая без всякой меры, босая, в лоскутно-разноцветной рубашке и в таких же шортах, с симметричными ссадинами на коленках — она ставит какие-то бумажные пакеты у стены и садится прямо на пол. — Я совсем поздно,— говорит она, кивая на часы на стене — и правда, уже ночь, два часа, снаружи веет свежестью, и старательно сверчки поют свои странные песни. — Привет… — Привет,— смеётся девушка,— меня можно звать Анной, но это временно. А ты Лина, можешь не представляться. — Ага.— Лина не может придумать никакой подходящей фразы, и остаётся только ждать продолжения. — Идём чаю попьём. Слушай, ты убралась, здорово как. Спасибо! Идём, я чайник поставлю, буду тебе всё рассказывать, а ты обещай не падать в обморок и не сильно удивляться. — Сейчас,— кивает Лина,— я только оденусь.— Смущаясь, она отворачивается и берёт в руки свою одежду с кресла. — Да вообще необязательно,— говорит рыжеволосая Анна.— Я про тебя всё знаю, и уж голой тебя видела тысячу раз. У тебя родинка рядом с левым соском, пирсинг в пупке и прыщик на попе. Лина краснеет и смотрит на неё умоляюще, от чего Анна ещё больше смеётся, вскакивает, хватает Лину за руку и тащит за собой на кухню, и девушке остаётся только, путаясь в бахроме, придерживать плед, чтобы не слетел по дороге. Анна, хоть и выглядит невероятно уставшей — тени под глазами, руки тонкие, а волосы растрёпаны, словно спать пришлось в полицейской машине,— но деятельна чрезвычайно: заваривает свежий чай, находит заварные пирожные, до которых не добралась Лина, на все вопросы смеётся и качает головой: — Погоди, погоди,— и лишь когда они садятся за стол, приглаживает рыжие волосы, собирает их в хвост и, с аппетитом откусив сразу половинку пирожного, начинает: — Итак. Лина, едва отпив глоток чая, ждёт. Не выдерживает и тоже откусывает от пирожного: себе Анна взяла помятое, а ей оставила целое и невредимое. — В общем. Ангелина Райс, шестнадцати лет, десятый класс, это ты всё уже успела выяснить. Лина кивает и уверенно продолжает расправляться с пирожным. — Кстати, ты хорошо поспала? Отлично. Это здорово, потому что твоя голова уже успела кое-что переварить. Куда идти, ты не знаешь. И что было вчера, тоже помнишь только в общих чертах. Лина откладывает пирожное, делает большой глоток чая и замирает: — Вообще не помню. Только ощущения. — Да. Ангелина Райс — это не ты. Это я.— Рыжая девушка вдруг кажется на пару лет старше, потому что она уже не улыбается, смотрит серьёзно, и только крем из пирожного на губах да безудержные веснушки напоминают, что это та же смешливая девочка.— А я, разумеется, не Анна. То, где сейчас на самом деле Анна, мы с тобой ещё выясним. Ну и, как ты догадываешься, ты не Лина. Ты вообще не девочка. Тебя зовут Дэн, ты мальчик. Лина так крепко держит чашку, что, кажется, сейчас отломится ручка. Чай перед Анной — в стакане. С посудой в этом доме бедно. И ещё спички просыпались, думает Лина. — Дэн сейчас в реанимации,— продолжает рыжеволосая девушка.— И сколько он там пробудет — совершенно неясно. Возможно… В общем, неважно. Ты примерно начала понимать, судя по глазам. — Мне сейчас Дэн приснился. — Я знаю,— кивает рыжеволосая.— Это часто так бывает. Когда оказываешься в новом теле, всегда спать хочется. Это чтобы в голове всё уложилось. И от старого сознания, и от нового. Постепенно, через несколько ночей, ты вспомнишь всё про себя. А сейчас защитная реакция, чтобы тебе не казалось, что ты сходишь с ума. — Значит, боли в спине… Ну, которые я помню… — Да. Он парализован последние два года. Диагноз так и не поставили. А сегодня вот… Так, ты в обморок не собираешься падать? — Девушка вскочила и бросилась к Лине. — Нет,— Лина попыталась улыбнуться,— просто нога затекла. — А, это бывает,— кивнула Анна и вернулась за стол.— Люблю сидеть с ногами на стуле, всегда нога затекает, причём только левая. — Да, левая. — Ну, и я об этом же. Девушки смотрят друг на друга мгновение, потом смеются и не могут остановиться. 3. Остаток ночи Лина проводит в кресле, а рыжеволосая Аня — в постели: она без стеснения сбросила всю одежду, упала на кровать, завернулась в одеяло до половины и тут же уснула. Лина собрала её одежду и развесила на стуле. Прикрыла девушку одеялом по-человечески. Распутала ей волосы, осторожно стащив резинку, и поправила подушку. Отыскала влажные салфетки и вытерла пыльные ноги Ани — в душ у той идти не было сил, это было очевидно. Девушка даже не пошевелилась во сне, а вот Лина почувствовала забавные ощущения в ногах. Проверила: провела ладонью по подошвам Ани от пяток к пальцам и отчётливо ощутила, словно что-то мягко скользит по её собственным ногам — щекотно. Покачала головой. Потом села в кресло и стала прокручивать в голове всё то, что успела узнать. — Я так поздно,— говорит Аня,— потому что пришлось бежать домой к настоящей Ане, успокаивать её родителей — дело осложнилось тем, что в гостях были брат и сестра папы, и все друг на друга похожи; я наелась, потому что глупышка Аня, оказывается, думает, что она толстеет, и поэтому перестала есть — ну вот и потеряла сознание; потом нужно было разыскать надёжную подругу, чтобы прикрыла — родителям я сказала, что ночую ближайшие дни у подруги, подруге призналась, что буду у своего парня, в общем, врун я, и не стыжусь. — И как мне тебя называть теперь? Лина? А я тогда кто? — Пускай ты будешь Линой, не звать же тебя мужским именем,— девушка беспечно машет рукой,— а я так и буду Аней пока. Дэн. Пока она помнит про него лишь пару ощущений. Никогда не прекращающуюся боль в спине. Затекающие пальцы рук. И едва — из сна — запомнила его внешность. Но образ ускользает. — А как так получилось? — Про тебя я узнала случайно. То есть про Дэна. Это всегда за доли секунды происходит. Аня стала терять сознание в подземном переходе — недалеко от школы, на Октябрьской. Я вижу, что она без сознания уже — упала, но удачно, ничего не расшибла, коленки только поцарапала,— девушка вытягивает ноги вбок, демонстрируя ссадины,— ну и я в неё переместилась, а сама на уроке сижу. Сделала вид, что устала и уснула. Пришлось быстро узнавать, кем можно своё тело занять. Ты оказалась ближе всех, в Третьей городской.— Она досадливо шлёпает себя ладошкой по губам.— Только не смей мчаться в больницу, тебя там не так поймут. Отвезут в другую больницу сразу же. Лина сидит за столом почти обнажённая, только ноги прикрыла пледом. С Аней так спокойно, словно она — сама Лина и есть, или наоборот. — А так все могут? — Нет, конечно. Это когда ты совсем на грани, да и то не у всех может получиться. Обычно непроизвольно, выбирать не приходится. — А как ты узнаёшь, кто… свободен и может занять твоё тело? — Эти фразы ужасно странно выговаривать, но других слов не находится. — Просто понимаю. Не знаю, как так. Думаю, так вообще мало кто может. Они доедают всё сладкое и выпивают весь чайник, по очереди бегают в туалет, Аня умоляет отпустить её спать, но Лина в тысячный раз просит её: — Последний вопрос, и всё! — Ну что ты как нетерпеливая школьница,— корит её Аня, и обе смеются. — Слушай. Чёрная записная книжка. Это ведь у тебя далеко не в первый раз? — Очень далеко не в первый раз,— серьёзно говорит девушка.— Прочитай её целиком. Я себя знаю, я невероятно деликатная. Так что ты наверняка прочитала первые две-три странички. И наверняка даже про ключ не сразу прочитала. Лина снова краснеет, а рыжеволосая Аня, пользуясь замешательством, бежит в комнату с криком: — Свобода! — и на бегу сбрасывает рубашку и выпрыгивает из шортов, а потом на пол летит и бельё. Голова кругом. Конечно, Лина достаёт чёрный дневник и читает его весь. «Если я так и не вернусь, найди синий дневник». Не сразу, правда, читает. Очень долго переживает и вспоминает ночные разговоры. — Аня. А если бы… Точнее, вот. На моём месте же уже были разные люди. Ты всем доверяешь настолько? Вдруг кто-то сделает с ним что-то… неправильное? — В больших городах случаются маленькие неприятности,— беспечно пожимает плечами Аня.— Да, было пару раз, но ничего такого страшного. Я успевала вернуться. Было смешно. Потом расскажу. «В больших городах случаются маленькие неприятности»,— думает Лина. Она думает над этой фразой минут двадцать. Она смотрит на город сверху вниз, стоя босиком на балконе и обернув плед вокруг бёдер; она тихо включает старенькое радио на кухне, не зажигая света — луна покрывает всё вокруг бледным светом. «В больших городах» — да ведь это фраза из фильма! Этот фильм она смотрела в позапрошлом году. Очень трогательный индийский фильм. Только не смотрела, а смотрел. И очень переживал, что кто-то узнает, что ему нравятся индийские фильмы. 4. «Если я так и не вернусь, найди синий дневник. Всё время забываю, куда его засунула, но в кладовке или на антресолях в прихожей». Есть ли смысл сейчас искать синий дневник? Лина сидит, свернувшись в кресле, как окаменевшая ракушка из раскопок, и вспоминает всё, что помнит Дэн,— зеленеющий шумный сад за окном, и неизбежное чувство стыда, когда мыли, меняли бельё, и добрую медсестру Таню — откуда в ней столько терпения? И недобрую медсестру Евгению — через четыре месяца он почувствовал, как катятся слёзы, когда она, раскричавшись, всё выложила, и про больного сына, и про мужа, и про свекровь, и про долги. Вечером потолок в палате желтеет, и трещины в нём глубже и выразительнее. Утром он голубой и нежный, и даже трещины поэтичны, словно сосны в китайских свитках. Из китайского почти ничего не может вспомнить, язык быстро выветривается. Зато из итальянского и португальского помнит. Ещё бы, на португальском переписывался с девушкой из Бразилии, звала в гости. Дэн. Аня запретила идти и навещать его. Да и как, если он в реанимации? Но посмотреть на себя со стороны — сколько раз это ей снилось! Лина массирует затёкшую ступню — левую, конечно, выбирается из пледа и, обнажённая, идёт на кухню, захватив чёрную записную книжку. Останавливается у зеркала и смотрит на очертания своей фигуры. Или не своей, чёрт уже разберёт. Прикасается к груди, к животу и ниже. Поправляет на голове волосы, непослушные и капризные. Пьёт воду в темноте, в лунном свете, садится за стол и смотрит в окно — спать совсем не хочется, хотя завтра в школу. Может, прогулять? Она рассеянно перелистывает дневник, раз в двадцатый, наверное. Девушка раскрывает окно настежь и смотрит на ночной город, не стесняясь обнажённой груди. Это так странно, ощущать себя сразу двумя людьми. Дэн недавно посмотрел корейский фильм про человека, который считал себя семью разными людьми. Лина обожает книги Дэниела Киза. Но всё это нисколько не похоже на то, что она ощущает: одновременно она и Лина, со всеми её привычками, скромностью и жизнерадостностью, запасливостью и дюжиной дневников, датами дней, когда болит живот, слабостью к пирожным, симпатиями и любимыми книгами, и Дэн, наивный и трогательный, безнадёжно влюблённый в рыжеволосую девушку… 5. — Не смей в меня влюбляться по-настоящему! — серьёзно говорит Аня. Она сонная и растрёпанная — впрочем, ничего нового. Но даже серьёзной она ухитряется излучать свет и тепло, и быть весёлой, и помогать Лине, которая решила приготовить на завтракообед китайскую лапшу с яичницей и беконом — раз уж школу безнадёжно проспали, в обнимку и вместе. Лина, устав ночью бродить по квартире, легла на краешек кровати, а Аня обняла её, не просыпаясь, и Лина, едва проваливаясь в дремоту и снова выныривая на поверхность, не шевелилась, чтобы не потерять эти ощущения — сейчас она, конечно, больше Дэн, чем Лина, и впервые чувствует объятия обнажённой девушки, и внизу живота очень странные ощущения. И как бережно её Аня будила утром — до сих пор мурашки по ногам. Утром, конечно, условно: в начале двенадцатого.— По крайней мере, пока ты девочка. Аня умеет говорить так, что ни серьёзно, ни в шутку её не воспринимаешь, всегда как-то посреди. Лина спрашивает: — А проверить это как-то можно? — Конечно,— отвечает Аня беззаботно, отдраивая сковороду от прилипших кусочков еды — Лина знает, что девушка не любит забитую мойку.— Просто переместись на время обратно и проверь, это действительно была та Аня или нет. Лина так и делает. Не просто же так она читала остаток ночи чёрный дневник, а потом отыскала и внимательно изучила синий дневник — благо, Аня спала очень крепко, не проснулась даже тогда, когда с антресолей полетели с грохотом пыльные коробки, и Лина снова мыла полы. Дэн щурится, толком ничего не может различить в слепящем свете ламп, но Аня в его мыслях всё та же, только более спокойная и почти не улыбается — ей нельзя, она слишком красивая и худеет. По крайней мере, для одноклассников нельзя. Дэн снова прикрывает глаза. — Лина… Лина! Лина!!! — Аня тормошит её, и Лина улыбается, только вместо Ани, кухонных шкафчиков и плиты перед глазами Аня и потолок. На полу жёстко и неудобно. — Это точно ты.— Губы не сразу слушаются, и она повторяет: — Это точно ты, Аня. Дэн называет тебя Анюта и Анюточка. В своём дневнике. Тоже ведёт дневник. — Балбес ты, Лина. Ты меня так напугала. Аня стоит перед ней на коленях, в руках стакан, и обе забрызганы водой — майка Ани основательно мокрая, и Лина поправляет её: — Развратная Аня. Стоило мне отлучиться на пять минут. — На пять…— ворчит Аня.— Ну да, на пять. Только это было очень неожиданно. Ты что, получается, можешь так же свободно перемещаться? Лина садится и подтягивает ноги к себе. Во всём теле слабость, и она решает облокотиться на дверцу холодильника. Удивительно, но Аня тут же помогает ей, словно понимает её движения. Хотя что тут может быть удивительного? — Не знаю, Анюта. Я же пока только один раз попробовала. — Знаешь, меня радует, что ты говоришь о себе в женском роде,— замечает Аня, и девушки смеются наконец-то. Аня достаёт пузырёк с йодом и обрабатывает Лине свежие ссадины на запястье и на бёдрах: — Полёт со стула был феерическим. Лапшу они едят в молчании. Наконец Аня не выдерживает: — Ты готовишь вкуснее, чем я. — Можно сказать, что ты готовишь лучше, чем ты сама,— и Аня улыбается, а потом снова вскакивает и моет посуду. — Какие были ощущения? — Дикая боль в спине. И ускользающее сознание. Как будто тело уезжает куда-то вбок и вниз, а я остаюсь, и то в форме киселя. И ничего больше не чувствовала, ни рук, ни ног. Ужасно. — Ужасно,— соглашается Аня. — Там всё очень серьёзно? — Да,— отвечает Аня и едва успевает поймать мокрую тарелку — та выскользнула из рук. Лина смотрит на свои пальцы и вспоминает, что так и не подпилила ногти. Но не хочет двигаться с места. — Чай? — спрашивает Аня. Лина пожимает плечами. Аня молча наливает чай в чашку и стакан, придвигает чашку Лине и достаёт откуда-то несколько маленьких шоколадок. Разворачивает одну, вкладывает в пальцы Лине, и та машинально откусывает. Аня смотрит на девушку, пока шоколадка не заканчивается, и разворачивает для неё ещё одну. И придвигает ей чашку ближе. Лина отпивает чай, но даже не может понять, сладкий он или нет, холодный или горячий. Аня терпеливо ждёт, едва вспоминая о своём чае, легко тормошит девушку, подвинув свою табуретку ближе, пока чай и шоколад не заканчиваются. Вытирает салфеткой Лине губы, поправляет ей мокрые волосы, тревожно вглядывается в её сухие глаза. — Идём,— наконец, говорит Аня. Лина идёт в комнату, ищет гольфы, но Аня хватает её за руку. — Нет, ничего не ищи. Прямо так. Она в своих фантастических шортах и в мокрой серой майке на голое тело; Лина в длинной клетчатой рубашке на три размера больше, под которой только её смешные зелёные трусы; рукава закатаны до локтя. — Хотя бы обуюсь… — Не надо. — Ноги же грязные будут,— слабо протестует Лина, но, если честно, ей всё равно, тем более, что Аня уже вытащила её на лестницу и заперла дверь — ступеньки под босыми ногами холодные и шершавые, Лина хмурится, а Аня заглядывает ей в лицо и всё настойчиво тащит за собой, крепко сжимая руку. На улице послеполуденное солнце, рукам и голым ногам тут же тепло — почти жарко; Аня достаёт из кармана заколку и забирает волосы в замысловатую шишку, а Лине волосы растрёпывает, и девушка недовольно пытается привести их в порядок. Она идёт к тротуару, но Лина снова берёт её за руку и ведёт прямо на газон, где трава ещё едва проросла, земля комковатая и немного влажная, россыпь веток, обломков каких-то детских игрушек и прочего мелкого мусора. Всё это больно колет и царапает ступни, и Лина спрашивает: — Почему мы не по тротуару идём? — А куда мы идём? — тут же спрашивает Аня. — Не знаю. Ты меня вытащила из дома. — Скоро поймёшь. Они оказываются на какой-то ленивой залитой солнцем улице, но вместо того, чтобы идти по дороге, Аня сворачивает в проулок и ведёт Лину прямо к невысокому заборчику. Повсюду голоса дачников — копают, что-то высаживают, и Лина чувствует себя немного неуютно: под рубашкой ведь почти ничего нет. — Перелезай. — Зачем? — Так короче,— терпеливо объясняет Аня, и Лина послушно ставит ногу на перекладину и пытается перелезть через деревянную ограду. В подошву у пальцев что-то сразу впивается, и Лина, пытаясь забраться выше, оставляет за собой капли крови на досках забора. Аня не выдерживает и задирает на ней рубашку, так, что спина у девушки остаётся голой, а бёдра тут же ощущают, какой свежий ветер на улице. — Ты чего! — сердито говорит она и тут же кубарем скатывается с противоположной стороны забора; Аня легко перемахивает следом и садится на траву: — Покажи ногу. — Ничего там страшного. — Покажи,— с напускной строгостью повторяет Аня,— не забывай, это и моя нога тоже. И Лина наконец-то улыбается. Протягивает ногу, сидя на траве, и Аня вытирает листком подорожника кровь, срывает ещё листок и прижимает к ранке. Обычно она облизывает на себе царапины, пока кровь не перестаёт сочиться, но сейчас думает, что если начнёт то же самое делать с ногой Лины, то девушка может это как-то не так понять. Всё-таки на своё тело очень странно смотреть со стороны — и знать, что оно не подчиняется импульсам и мыслям. — Царапина, пустяки, в общем. Идти сможешь? — Конечно,— кивает Лина.— Куда мы идём-то? — Это скоро увидишь. Садами они приходят к каким-то прудам. Запустение, покосившиеся остатки одноэтажных деревянных строений, вросших в землю. Тишина и едва уловимое жужжание насекомых. Вдалеке сизый лес, спокойный, как облака; и ни души вокруг. — Идём,— и Аня начинает на ходу раздеваться. — Там же вода холодная,— говорит Лина. — Тёплая,— убеждённо отвечает Аня,— стоячая, на солнце уже прогрелась. Она раздевается догола, а Лина так и стоит в рубашке, поставив ногу со свежей раной на пальцы. Аня расстёгивает на ней рубашку, стаскивает и кидает на траву. Под ними невысокий обрыв — метра полтора, внизу вода, спокойная, чуть подёрнутая рябью. — Можешь трусы не снимать, если стесняешься. — Намокнут же, потом в мокрых идти,— неуверенно говорит Лина. И, не дождавшись ответа, стягивает с себя бледно-зелёные трусы, чуть отвернувшись. Аня на корточках сидит на берегу и ждёт. — Прыгаем вместе? — Я не умею нырять,— отвечает Лина. — Умеешь. Ну, то есть я же умею, значит, твоё тело помнит.— Она берёт девушку за руки, они разбегаются — два шага — и прыгают в воду. Тут же Лина с распахнутыми до предела глазами появляется на поверхности, глотает воздух и выпрыгивает из воды по пояс: — Сумасшедшая! — Воздуха не хватает, и она глотает слова.— А говорила… Не холодная… Вода! — Она с воплем снова уходит под воду, а потом они уже вдвоём выплывают на поверхность, и Аня хохочет, подталкивает девушку чуть вбок, и Лина нащупывает ногами песчаное дно. Девушка сердита и тут же хочет выбраться на берег. Но Аня крепко берёт её за ладонь и сжимает так, что Лина кривится от боли.— Ты чего?! — Ты чувствуешь? — спрашивает Аня. — Что чувствую? — сердито огрызается Лина, хотя всё уже понимает. — Себя. Тело своё. Руки, ноги. Ранку на ноге. Холод чувствуешь? Мурашки? Злость, солнце, воду. Полёт с берега. Камни под ногами.— Она берёт её за вторую руку.— Что ты живая, чувствуешь? — Да чувствую я,— говорит тихо Лина, и глаза её полны слёз. Она хочет обнять Аню и уткнуться в её плечо, но стесняется, потому что обе голые. Тянет девушку за руку, та показывает ей, где лучше подняться, и они, с трудом взобравшись по тропинке, где земля опасно осыпается под ногами, а камни впиваются в ступни, выбираются на берег. Аня растягивается на траве, подложив под голову свою одежду, и Лина, мгновение подумав, ложится рядом и прикрывает глаза. Солнце слепит даже сквозь прикрытые веки. Она неожиданно улыбается, хотя из глаз продолжают течь слёзы. 6. — Вот этой бабульке,— говорит Аня,— через несколько минут станет очень плохо. Давление. Мы должны успеть. Девушки бросаются в ближайший крупный магазин; Аня берёт с вешалки винно-красное платье, Лина — голубую и бирюзовую блузки, очень симпатичные; и девушки отправляются в ближайшую примерочную. Одежда летит в угол, Аня устраивается на невысоком пуфике и говорит: — Пора. И прикрывает глаза. Лина проверяет, удобно ли сидит подруга, поправляет ей задравшуюся юбку и неторопливо выходит из примерочной. Мельком смотрит на разноцветные платья на вешалках и выходит в холл на втором этаже торгового центра. Старушка в глухом синем платье в белый цветочек и с бежевой сумкой в руке неторопливо идёт вдоль магазинов и фотобудок; Лина начинает переживать: неужели ошибка? Но ровно в этот момент старушка хватается за ручку двери какой-то подсобки и медленно оседает на пол. Девушка бросается к ней, подхватывает под мышки — старушка ещё легче, чем она думала,— и тащит к лавке. На лавочке люди испуганно вскакивают, и лишь несколько секунд спустя кто-то догадывается помочь, подхватить старушку под колени и вместе уложить её на лавку. Звонят в скорую, и медики прибегают очень быстро, всего через несколько минут; правда, старушка уже очнулась, садится медленно и подмигивает Лине; потом вздрагивает, меняется в лице и, увидев, что Лина держит её сумку, хлопает девушку по ладоням и говорит сердито: — Не трогайте уже мою сумку! Лина покорно отдаёт сумку и со всех ног бежит в примерочную. Нервничая, массирует пальцы на руках Ани, пока девушка окончательно не приходит в себя; и обнимает её. — Ты по-прежнему в деле? — уточняет Аня, улыбаясь, хотя язык у неё едва ворочается. — Да, чудо ты в перьях. Идём скорее в кафе. Перемещения порой отнимают много сил, это Лина уже знает, и кофе с пирожными абсолютно необходимы. — Блузки милые. И платье,— говорит Аня.— Может, примерить? — У тебя силы есть? — Нет, но они такие красивые… — Денег всё равно мало,— рассудительно говорит Лина. Аня грустно вздыхает, и девушки, кинув прощальный взгляд на платье и блузки, идут в кафетерий; Лина осторожно придерживает подругу. В кафе шумно и весело, какой-то праздник, и музыканты поют на разных языках; но, по счастью, в самом углу оказывается свободный столик, и девушки заказывают по большой чашке кофе с амаретто и горячим шоколадом и по пирожному. Лина не то чтобы лишена сил, но очень переживает за Аню. — Когда старушка подмигнула, это ещё ты была? — спрашивает она, и Аня, с набитым ртом, довольно кивает.— А когда про сумку сказала, уже не ты? Аня торопливо дожёвывает кусочек: — Про сумку? — Я держала её сумку, а она подумала, что я хочу её стащить. Аня смеётся так, что чуть не сползает со стула: — Крепись,— говорит она,— ещё и не такую реакцию увидишь. Какой-то малыш лет трёх в цветном комбинезоне берёт со стола родителей ломоть торта, тут же испачкавшись в креме по локти, и отправляется в путешествие по проходам между столиками; засовывает в рот слишком большой кусок, давится и замирает с испуганными глазами — не может ни вдохнуть, ни выдохнуть. Лина прикрывает глаза, осторожно перемещается в мальчишку, заставляет его задержать дыхание полностью и с силой откашляться, не вдыхая: злополучный кусочек торта — с орехами и хлопьями — тут же вылетает и оказывается на полу; малыш начинает реветь, и тогда только родители бегут к нему, а Лина открывает глаза: Аня щёлкает её по носу пальцем и сердито шепчет: — Ты чего? У всех на виду? Лина показывает ей язык и продолжает расправляться со своим пирожным: — Чёрт. У него вкуснее. Аня улыбается и добавляет тихо: — Но молодец. Оперативно. Я даже не заметила. Это всё потому что ты мужик, мужики всегда сильнее. Лина едва не опрокидывает кофе от смеха. 7. «Самое тёплое воспоминание за всё время — самое мимолётное. Я переместилась в тело какого-то двадцатипятилетнего юноши, который неудачно экспериментировал с веществами, и попала в переделку: поехала развеяться и подлечить тело, но по дороге встретилась с молоденькой девочкой, лет четырнадцати. Она опоздала на поезд, потеряла багаж, сумела сбежать от каких-то ночных идиотов. Мы нашли её багаж — ночью, под дождём, обежали десяток учреждений; посадили на поезд, и всю дорогу девочка не садилась, а стояла около меня: одну ладошку положила мне на плечо, а вторую на голову, прижав к себе, так, что я боялась (боялся) дышать. И руки у неё тёплые-тёплые. Она улыбалась не столько мне, сколько своим мыслям. Но, увидев маму, бросилась к ней, едва не забыв чемодан». Когда Аня ночует у родителей Ани, Лина читает и перечитывает синий дневник. В нём хранятся почти три сотни коротких историй, и девушка никак не может уложить в голове, как всё это могло получиться, если Ане — тогда ещё Лине — не больше шестнадцати лет. А потом понимает, что и до Ангелины эта удивительная девушка была где-то. Вот бы найти её более старые дневники? Удивительно, но почерк везде почти одинаковый, ровный, но чуть торопливый; и маленькие смешные рисунки на полях. В лунном свете странички дневника ещё более таинственные. Лина запоминает все истории дословно. И неторопливо пьёт остывший чай, не включая свет на кухне. — Если будет нужно не идти в школу, в верхнем ящике стола куча справок: просто подделай подпись,— как-то сказала Аня. Поэтому в школу Лина который день не ходит — точнее, один раз попробовала, но ничего нового для себя не узнала, да и внимания на неё почти никто не обратил. На следующий день — Аня ушла в школу, а Лина нет — девушка стоит на балконе и смотрит, как молодая женщина в бордовой одежде гуляет с привычной бордовой коляской. Солнце печёт очень сильно, и хорошо, что гуляют они с ребёнком в редкой тени деревьев у дома. Но — чёрные как смоль волосы наверняка раскалённые — женщина садится на корточки, и Лина понимает, что не просто отдохнуть. Марина, её зовут Марина, вспоминает она, из третьего подъезда; девушка ложится на пол прямо тут, на балконе, чтобы не удариться, и прикрывает глаза; видит коляску в мареве, заставляет себя на аллейке подняться на ноги, вся мокрая от пота, тащит коляску за собой, в тень от дома на газон, и тогда уже садится прямо на траву. Прохладная от тени трава приятна рукам и ногам, и дыхание постепенно выравнивается; Марина возвращается в сознание окончательно, а Лина открывает глаза на балконе и, осторожно поднявшись, смотрит: через десять или пятнадцать минут женщина в бордовом тихо возвращается домой и катит перед собой коляску. 8. Льёт дождь, погода хмурая и серая, не майская совсем; и неожиданно Лина чувствует сильную боль в спине, такую, что хочется лечь и не вставать, и Аня испуганно смотрит на неё, прибежав из ванной, вся мокрая. — Спина заболела, а потом всё отпустило. Это значит, что всё? Аня ничего не отвечает. — Ответь мне. Это значит, что меня больше нет? Аня подходит и обнимает её, чувствуя себя неловко: она не успела даже полотенцем обернуться. Но Лина крепко прижимает её к себе, и Аня понимает, что говорить ничего не требуется. — Нам необходимо напиться,— сообщает Лина. — Да,— горячо поддерживает Аня,— только у меня дома ни капли спиртного. И у Ани дома тоже, всё родители с собой забрали. — Что же делать? — тихо спрашивает Лина. — Доверься мне. И Аня уже одевается, наскоро вытершись полотенцем. Через пять минут прямо по лужам в ботинках на толстой подошве шагают две девушки — только брызги вокруг летят: одна в цветных полосатых гольфах, короткой синей юбке и синей же кофте с карманами, с рыжими волосами, забранными в хвост; другая — с голыми ногами, в такой же короткой юбке, но тёмно-зелёной с рыжиной, и курточка у неё тоже зелёная, с капюшоном и болтающимися шнурками у расстёгнутой спереди молнии; она мокрая и блестящая; на шоколадных волосах её капли, и на носу, и на насупленных бровях; у обеих руки в карманах, потому что на улице зябко. Та, что в зелёном, садится на мокрую лавку, а та, что в синем, подкарауливает у магазина молодого человек лет двадцати семи, длинного и нескладного, но с добрыми серыми глазами. — Понимаете, моей подруге очень необходимо напиться. — И вы обе несовершеннолетние,— проницательно говорит молодой человек — он гармонирует с обеими, потому что ветровка у него синяя, а штаны с шестнадцатью карманами — тёмно-зелёные в рыжину.— Причина серьёзная хоть? — Там ужас просто. Через десять минут он выносит пакет, как-то по-осеннему тепло позвякивающий, а от денег отказывается: — У меня сегодня день рождения. Пусть это будет подарок. Только лучше дома напивайтесь, чтобы я за вас не волновался. Девушка в синем встаёт на цыпочки и целует его в щёку, а потом молодой человек исчезает за тоскливо моросящим дождём. — Представляешь, они нам даже бесплатно достались,— растерянно говорит Аня. — Или ты была очень убедительной, или парень очень чуткий. — Хочется верить, что второе. В пакете пара бутылок отменного грузинского вина, в меру сладкого, но ноги от него сразу приятно немеют до самых пальцев, и Аня развешивает разноцветные полосатые гольфы по квартире, кружась в танце и натыкаясь на стулья, а Лина сидит на полу, вытянув голые ноги, всё ещё в зелёной юбке и куртке, и напевает песенку, чтобы Ане было под что танцевать. Потом музыка всё же находится: старенький проигрыватель с бесконечными «Пинк Флойд», очень в настроение, в раскрытые окна летят капли дождя, и в какой-то момент Лина, с мокрыми щеками у окна, повторяет вновь: — Меня ведь теперь больше нет совсем, да? — Глупая,— сердится Аня, но щёки у неё тоже мокрые за компанию; она наливает ещё грузинского вина, рубинового и едва терпкого, драгоценного в ускользающем свете дня,— вот ты здесь, вся целиком.— Она запускает пальцы в волосы Лины, массирует ей плечи, пытается щекотать и тормошить девушку, но та лишь грустно говорит: — Не надо, всё хорошо.— И снова смотрит на мокрую улицу. — Пойдём гулять? На полутёмной улице с колышущимися тенями неожиданно тепло — ветер стих; Лина разувается и бродит по лужам босиком, пытается держать равновесие на бордюре, встав на цыпочки, и Аня ловит её снова и снова. — Простудишься. И Лина послушно идёт домой, взяв подругу за руку. Только дома становится совсем тоскливо, и Аня не оставляет девушку в покое, и заставляет её говорить, и говорить, и говорить, несмотря на заплетающийся язык. — Он ведь тебя любил. Так любил. Не тебя, конечно,— я дурочка. Аню. А ходить не мог совсем не из-за неё, ты знаешь? Знаешь, конечно. Я не могу понять — я его чувствую внутри, а его больше нет, как так? Он на дороге поскользнулся, тогда давно… Наконец Лина не выдерживает и плачет, сначала безутешно, сморкаясь поминутно, потом тихо, всхлипывает, потом снова рыдает, уткнувшись в синюю кофту Ани, и Аня с облегчением обнимает её, потому что всё это было совершенно необходимо сегодня. День заканчивается, и больше Лина ничего не помнит. Разве что одно мгновение, когда в полной темноте, мокрой от дождя, её целуют в губы. Или ей это просто кажется. А может, и снится. 9. — Сегодня в реке могут утонуть три человека,— говорит Аня,— а мы с тобой хорошо плаваем. Понимаешь, к чему я клоню? — Я в деле, как обычно. — Супер. Река в пригороде, да ещё выходной, и девушки в полдень, запасшись провизией, едут в сине-белом выцветшем автобусе. На каждой кочке приходится подпрыгивать на сиденьях, расползшихся от старости, и сначала это смешит, но в конце концов они с облегчением выбегают на свежий воздух. Ещё десять минут вниз по тропинкам, древним, как Рим, между дощатых заборов, вишнёвых деревьев, угрюмых тракторов и ржавеющих катеров. Аня находит удобный пункт наблюдения под ветвями старой ивы. — Повод позагорать. Я всё равно почувствую. — Ага,— соглашается Лина.— Я тоже. — Никогда не привыкну,— ворчит Аня. Обе растягиваются на большом полотенце. Приоткрывая глаза, Лина искоса наблюдает за Аней. Она кажется полностью расслабленной: расстегнула бюстгальтер и перевернулась на живот, но Лина знает, что девушка прислушивается ко всем дуновениям слабого ветра. Листва ивы шумит, тени волнуются, и от этого одновременно и тепло, и свежесть. — Всё, я пошла,— говорит тихо Аня, едва Лина успевает подскочить на месте,— если долго не буду возвращаться, ныряй по-настоящему. Ты поняла, где? — От катера с жёлтым спасательным кругом двадцать метров. — Да.— Девушка сжимает губы и зажмуривает глаза. Лина внимательно смотрит на воду недалеко от катера. Вскоре там появляется голова с обвисшими кудрями — сначала кажется, что это девушка, но два-три взмаха руками, и понятно, что это подросток-мальчик. Он медленно выбирается на берег и садится на песок. Ресницы Ани подрагивают, и Лина дотрагивается до её плеча: — Ты тут? — Уже да. Думала, это девчонка. — Я тоже. Перевернись на спину, отдохни.— Она застёгивает на спине у Ани бюстгальтер, и девушка переворачивается и глубоко вздыхает, глядя вверх.— Поешь? — Сейчас, минутки через две. Это проще, чем та старушка, которая уже каждый день готовится попрощаться со всеми. И у мальчишки сил побольше. Лина чувствует, как по коже бегут мурашки. Правда, недолго: следующий — молодой мужчина, лет тридцати пяти: нырнул, а нога запуталась в каких-то древних тросах рядом с берегом, и Лина это отлично видит снаружи и изнутри, со всех сторон, поэтому спокойно распутывает верёвки — волна прибежала, и всё сразу стало видно,— рывком всплывает на поверхность; и через минуту уже открывает глаза, тяжело дыша. Аня хладнокровно поедает пирожок с клубничным джемом. Прожёвывает и говорит: — Это было мощно. Он так эпично вышел на берег, с болтающимся остатком верёвки на ноге. Ты смогла порвать канат сантиметров пять в диаметре. Я бы не смогла. Я впечатлена. Лина отбирает у неё пирожок и жадно откусывает: — Дай попить. Дышать там сложновато было. Аня достаёт бутылку, отвинчивает крышку и протягивает девушке воду. — Главное, никогда не волнуйся. У тебя всё под контролем. Ты всегда должна быть уверена, что всё сможешь. — Уговорила. — Ты лучше всех. — Согласна, я лучше всех,— смеётся Лина. — Правда, я ещё лучше. Лина пинает её ногой, но не спорит. Ещё часа два ничего не происходит, и девушки успевают искупаться по-настоящему, зато потом ещё троим — мужу и жене, а потом четырёхлетней девочке — они помогают выбраться на берег, и под вечер, совершенно измочаленные от усталости, ловят попутку, потому что последний автобус уже ушёл. За рулём суровая дама, которая всю дорогу выговаривает им, как опасно купаться в майской воде: запросто может свести ногу, потому что река ещё не прогрелась. Денег она с них не берёт, но Аня даёт ей пригоршню шоколадных конфет, и дама впервые за всё время улыбается. 10. — Сегодня вернётся Аня,— говорит задумчиво Аня.— Я буду сейчас с тобой прощаться. — Погоди.— Лина забегает вперёд и останавливается перед девушкой.— Скажи, что ты пошутила. — Постарайся с ней подружиться. Можешь рассказать что-нибудь про Дэна. Она оценит. Она хорошая девушка, только родители непутёвые. Следи, чтобы она хорошо питалась,— продолжает Аня.— Фигура у неё и так что надо.— Она задирает футболку, демонстрируя стройный живот. — Аня! Подожди! — в ужасе кричит Лина, и прохожие удивлённо оборачиваются, ведь вторая девушка никуда не убегает.— Я не смогу так, я… Да чёрт! Почему так неожиданно? — А такие вещи обычно ждёшь? Аня говорит очень спокойным голосом, но в её интонациях и тембрах Лина уже научилась разбираться. Солнце заливают улицу, из подземного перехода то и дело выходят люди, тут же начинают щуриться на солнце, а девушки стоят в тени тополя на траве, обе в лёгких летних платьях, почти одинаковых — Аня в лёгких кожаных сандалиях, а Лина босая, потому что в кедах ногам слишком жарко. Лина опускается на траву и обнимает девушку за колени: — Я не хочу. Я так привыкла к тебе. Мы же столько всего ещё можем сделать? — Ты справишься,— мягко говорит Аня.— Ты очень сильная. И вообще, кто из нас мужик? — Гадкие шутки,— отвечает Лина в нос, силясь не заплакать.— Перестань. Аня опускается рядом с ней и мягко расправляет прядки волос на голове у подруги. — Ангелина. В конце концов, это тело Ани, правильно? Я же не могу в нём находиться долго. Она имеет на него чуть больше прав. — Но ведь у тебя есть тело. Вот.— Лина протягивает к ней руки. — Я решила, что оно будет твоим, Лина. — Анюта! Почему? — Потому что я так решила, и это не изменить. — За что? Чем я заслужила? — Я всё так же рада, что ты говоришь о себе в женском роде. — Аня… В этот момент Лина понимает, что девушку уже не переубедить — слишком серьёзный взгляд, и в этом она тоже научилась разбираться. — Идём,— говорит Аня.— Надо чуть подальше отойти. Там в сквере есть местечко, где никто обычно не ходит. Ты должна подежурить.— Она криво улыбается. Лина хмуро идёт следом за ней, держа свои кеды за шнурки. В глубине сквера Аня садится поудобнее у старого огромного дуба, прислоняется спиной к необъятному стволу, и Лина поправляет на ней платье, которое, как обычно, нескромно задирается. Кеды она бросает в траву. Ничего делать не хочется, и она садится чуть поодаль. — Ты обиделась, что я не предупредила? Но ведь это рано или поздно должно было случиться. Она где-то была всё это время, но сейчас ей хочется обратно. Лина ничего не отвечает, отвернувшись, только чуть дёргает подбородком, по которому катятся слёзы, солёные и щекотные. — Лина, ну поговори со мной. У меня осталось всего несколько минут. Ты сильная. Дэн был очень сильным. Ты будешь справляться со всеми делами лучше меня. О деньгах не беспокойся. Купи себе те разноцветные блузки и платье, которое мне понравилось. Ты видела, где записи о счёте? Лина кивает, поворачивается и придвигается поближе. Она придумала, что можно сказать. Но Аня, прикрыв глаза и приоткрыв губы, едва заметно размеренно дышит, и Лина понимает, что говорить что-то уже бесполезно. И просто размышляет. Надо начать новый дневник. Например, бирюзовый, или оранжевый, думает она. Написать там всё — о торговом центре, о реке, о Марине. О том, какая Аня. Лина даже мысленно не может выговорить: «какая была Аня». Ведь Аня перед ней, дышит; она жизнерадостно рыжая и веснушчатая. Веснушки на её лице — как самостоятельная галактика. Лина глотает слёзы. И говорит вслух: — Это нечестно, Аня. Так мало. Я твои дневники наизусть выучила. Я знаю, что ты любишь, что нет. Я знаю, что тебе нравится просыпаться в десять минут двенадцатого. И что ты пирожные не так уж любишь, просто нужно было. «Наполеон» был очень вкусный, и кофе я почти полюбила. И грузинское вино я раньше не пробовала. У тебя сзади на пояснице кожа немного содрана, потому что эти дурацкие лоскутные шорты тебе натирали в поясе. Ты не красишь губы и ногти, потому что тебе жалко терять на это время. Ты всё время думаешь, что каждый день ты можешь успеть ещё больше, чем успеваешь. Нечестно это, Аня! Свинка ты плюшевая. Как я без тебя буду? Да, конечно, будет ещё одна Аня, точно такая же, только совсем не такая. С кем я смогу начинать фразу, чтобы её можно было не продолжать? Слушай, ты меня поцеловала ночью, или мне приснилось? Ты ведь всё равно не слышишь, да? А я до сих пор думаю, это был поцелуй той Ани для Дэна, да? Мне всё равно, слышишь? Ничего мне не всё равно… Анюта, я куплю красное платье, но не буду его надевать, вдруг ты вернёшься, и я тебе его отдам, даже ценник не буду отрывать. Но проходит час, потом другой. Босые ноги совсем закоченели в тени, но двигаться не хочется. Аня всё так же размеренно дышит, и услышать это можно, лишь приложив ухо к её губам. И ещё полчаса: Лина тормошит девушку за плечи, за руки, дёргает за волосы, уговаривает очнуться, совсем не зная, можно ли так. И потом просто сидит, ссутулившись, уткнув лицо в колени и глядя вниз, на траву, на неторопливо ползущих букашек, и думает, что надо надеть кеды, а ещё — что Аня, наверное, не такая уж тяжёлая. И лучше вызвать кого-то или справиться самой, когда стемнеет? Ведь она может очнуться и ночью. Не оставлять же её тут: надо будет обязательно объяснить всё, накормить, проводить домой. Девушку кто-то легонько хлопает по руке. — Мы спорили,— начинает Аня, но, глядя на ошарашенную Лину, смеётся: — Всё в порядке, успокойся. Это снова я. Представляешь, она сказала, что не хочет, чтобы ты следила за её питанием. Говорит, что ты очень милая, но возвращаться не хочет. Нашла себе где-то, говорит, очень красивое и беспокойное тело, в Австралии или в Новой Зеландии. Поэтому её давно и не было. Лина, ты меня слушаешь? Отлично. В общем, я снова с тобой. Хватит уже плакать, а? В общем, это так странно и по-дурацки, спорить внутри своей головы, чувствуешь себя немного того… Успокаивайся, ну Лина, ты так смешно улыбаешься и плачешь одновременно, и нос вытри, пожалуйста, а то у меня сил нет. Сбегаешь за чем-нибудь сладким? Стой! Сначала обуйся, пожалуйста.