Беспроводные

С тех пор, как Джастин и Хейзель перебрались в Тогенке, жили они уже, конечно, не так шикарно, как в Европе. Хотя, может, это и не было единственной причиной, почему их кровати стояли в одной комнате. С того странного вечера, с первого «пробного» поцелуя прошло, наверно, пара недель. За это время Хейзель из храма не отлучался, встреч никому не назначал (насколько Джастину было заметно), пытался и правда загонять себя физически… но помогало с переменным успехом. Иногда и правда засыпал без задних ног, стоило голове коснуться подушки, а иногда, видимо, навязчивые мысли побеждали даже усталость. Вот и теперь… Джастин, прикрыв глаза, старался сосредоточиться на музыке, но даже наушники не спасали, слишком отчетливо было слышно, как Хейзель беспокойно ворочается на постели. Да и видно, по правде сказать – несмотря на темноту. Впрочем, для Джастина, с его добровольным ограничением слуха, темнота давно перестала быть чем-то абсолютным. Ох, Хейзель, ну вот что ж он так… И даже ведь никого не обвинишь, такая натура, не пробуди сейчас кто-то все это в мальчике – это случилось бы позже, так или иначе, может, и вовсе само. Если честно, Джастин сам не мог понять, что он почувствовал, когда узнал: Хейзель все же расстался с невинностью. Была ли то ревность? Обида? Или, напротив, просто облегчение? Вот, мол, мальчик нашел что он хочет, к чему его тянет. То, отсутствие чего для самого Джастина было не обетом, требующим волевых усилий для соблюдения, а естественным состоянием души и тела. И этого состояния он даже не замечал никогда. Ритм любимой музыки отсчитывал минуты его служения – вот и все. И когда пару лет назад Хейзель огорошил своим признанием, Джастин в каком-то роде отсрочил решение, мол, тебе же не помешает проверить свои чувства? – и, признаться, просто позабыл об этом. Видимо, где-то в подсознании сидела уверенность – они в любом случае связаны накрепко, и никуда Хейзель от него не денется. А уж в каком качестве не денется и с кем он проводит время кроме – разве же это не десятое дело? Только вот для Хейзеля оказалось не десятым. Набравшись на стороне такого, о чем Джастин и думать-то не хотел (и не из ханжества, а просто никогда ничем этим не интересовался), его юный воспитанник теперь решился просить большего. И что теперь делать? Как объяснить, что большего он дать просто не может? А даже если бы попробовал – мальчик, скорее всего, разочаровался бы? Только и оставалось сделать единственное – прилечь рядом, обнять, прижать к себе, как ребенка, баюкая, успокаивая. Позволяя ему уткнуться, тоже прижаться – все еще невинно, но очень крепко. Хейзель, на удивление ловко умудрившись даже не задеть провода, ткнулся лицом в шею наставника. В следующее мгновение Джастин ощутил прикосновение горячих, сухих губ, неумелое, но точно не случайное. Как и в прошлый раз. Только сейчас «доступ к телу» был проще. Мальчик все пытался что-то обозначить, зажечь своим неумелым огнем. Даже когда пытался лизнуть – это было совсем не влажно, так горел. Распаленный – и такой хрупкий, нежный, совсем еще ребенок. Пахнущий так по-детски цветами, вечно вплетенными в волосы, и молочной сладостью, той самой, которую недавно поедал прямо из банки, тайком пробравшись к буфету… Вот и что с ним делать? Не оттолкнешь, но и эти его порывы… И нет, не потому что помнишь его маленьким, просто слишком… слишком… Слишком уж близко! Но как отстранить его и не оттолкнуть при этом? – Хейзель, – тихим шепотом, – посмотри на меня. Послушался. Знал ведь, что Джастину надо видеть его лицо, чтобы понимать, о чем он говорит. Хотя послушался, надо признать, довольно своеобразно – перекатившись, лег прямо на Джастина, не отводя глаз. – О, ты, конечно, легкий, но… – но сам на бок почему-то не повернулся, одна рука осталась на талии воспитанника, другая под затылком. – Видите, что я говорю? Держу пари, плохо, отец Джастин. Вот и не давайте мне разговаривать! Потому что это надолго и толку никакого, просто оба расстроимся… Дело лучше слов, верно? – Да погоди же, ты мне дорог настолько, что и не представляешь, но я никогда не думал о тебе так. И я совсем не против, если ты найдешь кого-то, кому так же сильно нравятся плотские радости… но не настолько нравишься ты, чтобы не принять… что ты никогда не будешь с этим кем-то сердцем. Хейзель так и вспыхнул: – Вы правда могли подумать, что я пойду на такое? Что позволю кому-то другому, кроме вас, хоть на секунду ко мне прикоснуться, тем более – так? Да, я уже пал. Да, по глупому любопытству, пожалуй. Но я больше не могу, не хочу так! Я желаю только вас! – Помоги мне, Боже, – Джастин все же уложил его на бок, пока, впрочем, не отпуская. – Пойми, Хейзель, я только ради тебя еще живу, дышу и пребываю в здравом рассудке, разве этого мало? – Отец Джастин… – зашептал мальчик неверяще, – это ж неужто… – Да. Когда пробудился Кишин Асура и я впервые его увидел – очень близко разминулся с безумием. Мне говорили – мол, я никогда не поддамся такому благодаря моей вере в Господа моего. Но вот не она стала тогда моим щитом. А то, что ты ждешь меня дома, что пропадешь без меня. Я бы никогда не рассказал тебе, мальчик мой… Но сейчас понимаю: нельзя молчать о том, кто ты для меня на самом деле, ты сердце мое, ты свет в любой тьме, и я всегда вернусь к тебе, буду с тобой, что бы ни случилось! Джастин сам от себя не ожидал такой возвышенной тирады, но ведь не соврал же ни словом… Понятно, конечно, что Хейзель не ожидал такого тем более. Только губы его шептали – Боже, Боже… и даже Джастин понимал – беззвучно. И даже темнота не скрывала, как наполнились слезами темно-голубые глаза. Хейзель всхлипнул – и слезы ручьями потекли по щекам. От этого зрелища защемило сердце, и Джастин сам не понял, как руки его крепко обвили вздрагивающие плечи, а губы скользнули по горячей щеке, стирая, сцеловывая слезы. Горючие, горючие… невыносимо… сам такой сладкий, а… и уже не поймешь, как это на тебя действует, не поймешь, пока не выпьешь все слезинки до самой последней… вот из какого разряда эти ощущения… какая разница, главное утешить… – Вы… совершенны, – снова всхлипнул Хейзель. – А я… Я ничтожество в сравнении с вами, я недостоин даже целовать ваши следы, что я о себе возомнил? – Хейзель, во имя Господа моего, ты перестанешь нести чушь? – вышло громко, но почти в самые губы, а в следующий миг Джастин уже осознал, что закрыл ему рот поцелуем. То есть сделал именно то, на что его и подбивали. Но сердиться на Хейзеля сейчас совсем не получалось, ведь поцелуй… О, он был совсем непохож на прошлый – никакого трезвого рассудка, никакой холодности. Губы горели огнем, мысли плыли, и тот раз казался просто глупой шуткой, а не настоящим поцелуем. Да и был ли он настоящим? Сколько-то Джастин еще осознавал себя, мог наблюдать за собой как бы со стороны, и думалось – что, любовная лихорадка приходит вместе с потрясениями? Кажется, такая дрожь прежде била его только перед сражениями. А Хейзель, в прошлый раз, кажется, больше извинявшийся за свой порыв и ощупью искавший путь, сейчас распалился по-настоящему, и охвативший его жар вовсе не оставлял места смущению от отсутствия опыта. Мальчик просто отчаянно рвался навстречу, будто стараясь сплестись с Джастином, вплавиться в него… и теперь уже его завалить на себя. Будто и вовсе не чуя тяжести, сдаваясь, прогибаясь под чужими руками, одним только телом прося присвоить себе, сжать в объятиях, трогать властно и грубо, до отметин на коже. Джастин даже все это понял. Только вот… – Милый ты мой, я ж так не умею! Больше того, я боюсь тебя поранить. Ты знаешь, что такое мои лезвия. Так вот я на волос от того, чтобы потерять над ними контроль. Давай уж вся инициатива будет на тебе, – и перекатился так, чтобы Хейзель снова оказался сверху, и попытался чуть разжать, расслабить руки, стискивавшие хрупкое тело воспитанника. – Да, да… – исступленно выдохнул Хейзель. – Все будет так, как вы захотите, а все, чего хочу я – это доставить вам удовольствие! – Джастин тихонько рассмеялся его энтузиазму, но ведь в самом деле… – А лезвия я сейчас уйму, утихомирю! – Что ж, милый, тогда будешь сегодня моим Повелителем. Ты же знаешь, я всю жизнь был Оружием-одиночкой, но сейчас и не битва. Если мальчик что и ответил, Джастину было не видно. Дело и точно лучше слов – Хейзель резво соскользнул с него и, примостившись рядом, принялся деловито закатывать рукава Джастина. Лезвия под кожей притихли, пульсируя, отозвались на близкое присутствие Повелителя. Незнакомое чувство. И вообще, и Хейзеля Джастин давно уже сам не тренировал, держал подальше от его сущности. Может быть, конечно, это и было непростительным расточительством – не использовать все силы мальчишки, но Джастин всегда старался направить Хейзеля по узкой церковной стезе, лучше уж проповеди и взаимодействие с епархией, так оно гораздо безопаснее. Раз уж Бог Джастина повелел им обоим внедриться в людскую церковь, раз уж так близко опасность… О ней Джастин привычно вспомнил – но лишь на миг. Бешеная дрожь предвкушения сменилась блаженной истомой, хотелось век лежать вот так, прикрыв глаза, будто и нет больше ничего в мире, кроме музыки и губ Хейзеля, медленно и нежно скользящих от локтя к запястью, строго вдоль лезвия, будто мальчик зашептывал, закрывал, зализывал рану… От последнего Джастин вздрогнул. Хейзель и правда проворно и нежно проводил языком по коже – одна рука, другая – при этом пытаясь втереться коленом между ног и направить пульсирующий жар от лезвий в более подходящее для этого место. Джастин будто со стороны наблюдал за тем, как пытается отозваться его тело. Помочь он тут никак не мог. И руки в плену, даже не приподнимешь подол, не облегчишь доступ… И сознанием такое не контролируешь, слишком непривычно. Правда будто и не с ним все. Хейзель тем временем все же отпустил его руки, напоследок особенно сладко поцеловав запястья – сперва одно, затем другое – и склонился, приникая разгоряченными губами к шее, к той небольшой ее части, что была свободна от строгой одежды. Как котенок, подумал Джастин в умилении. Недолюбленные котята вот так тычутся мордочками и лижут людей. И чего бы Хейзель ни добивался – то, что чувствовал сейчас Джастин, не было возбуждением. Захлестывали именно что умиление и нежность. Хотелось не ласкать исступленно, помечая собой, а лишь придерживать, гладить… Не мешая, однако, ему продвигаться к цели. Хейзель прошелся руками вдоль всего тела Джастина и в нерешительности замер, подцепив пальцами край рубашки. – Вы… дозволите? – Да, все, что ты захочешь… Все, что угодно! Джастин чувствовал, как ткань скользит вверх по ногам под горячими торопливыми пальцами, видел, как ярче разгорается румянец на мальчишечьем лице. Прохладный воздух лизнул кожу бедер, и тут распаленный Хейзель бросил смущенный взгляд на наставника. Джастин его понимал – дальше слишком уж много преград. Джастин кивнул, чуть приподнялся, готовый помочь, убрать крест под рубашку и удержать в ушах наушники. – Я пока так оставлю, – Хейзель давал ему видеть свои слова, но сам опустил глаза, будто смотрел на солнце. Или же просто его взгляд привлекло то, о чем недавно и грезить не осмеливался? Совсем по-кошачьи прильнул к животу – щекой, ладонями – плавно повел ниже. Снова, кажется, пытался перенаправить жар Оружия, претворить его в жар чресел. Кажется, что-то получалось, кажется, Джастин переставал себя осознавать. Слепящий белый свет затопил все, голова стала пустой и легкой. …Когда Джастин смог открыть глаза, Хейзель склонился над ним, волосы нимбом обрамляли преображенное удовольствием лицо, и такой приятной стала его теплая трепетная тяжесть, частью которой Джастин с замиранием сердца ощутил себя – так горячо, тесно до легкой боли и невероятно сладко… Губы Хейзеля дрогнули – но не стоном, понял вдруг Джастин. Благоговейно, словно в молитве, эти губы проронили его имя. Неужели же мальчику прямо сейчас так хорошо? Или просит о чем-то? Скорее, так, потому что Хейзель ловил его руки и отдавал в них свое самое сокровенное… Несколько раз бешено подался навстречу – и вот тогда уже Джастин воочию увидел его крик. …Чуть-чуть позже они лежали рядом, обнаженные – Хейзель успел раздеться, пока Джастин на него не смотрел, а наставнику помог освободиться от одежды уже после. Надо было бы встать и сходить вымыться, и почему бы и не тоже вместе, но сил на это у них не находилось. Они как будто еще только возвращались из далекой неведомой земли, понемногу приходили в себя. Хейзель покусывал губы, будто боясь задать главный вопрос. Но все же задал: – Любовь моя, вам же понравилось? – Ну, это был впечатляющий опыт и сильные ощущения, но все-таки, милый, для меня главное – то, как наслаждался этим ты. Мне ведь все равно, чем именно с тобой заниматься, главное – с тобой. И знаешь, ты бы мог позволить себе даже больше, у тебя были все права и возможности… самому сделать меня своим… – Ох, ну что вы, отец Джастин, не говорите так, я бы никогда не посмел, никогда, и в мыслях не было… – Зря. И от чего ты только уже не зарекался, мальчик мой, так что все впереди. – Ой. Это я долго буду обдумывать. А пока что я хотел сказать – когда вас раздевал, стало немножко грустно. Вспомнилась опять та слезодавительная книжка, там же моя тезка Хейзел Грейс не могла дышать сама и ее всегда соединяли трубки с аппаратом, и вот в ее первую и последнюю ночь с ее парнем это тоже было целое дело – помочь ей раздеться и при этом не лишить ее воздуха… Джастин невольно рассмеялся: – Хейзель, сердечко мое, я тебе уже говорил не брать в голову всякую беллетристику, нет? И в нашем случае это решаемо. Да, без музыки я не могу, но, кажется, мне пора подыскать себе беспроводные наушники!