Два безумца. Сумасшедшие гении, которые, объединившись, могут уничтожить весь мир. Остаётся только благодарить Бога за то, что эти двое с самого начала встали на тропу войны.
— Дазай-кун, зачем ты пришёл?
В темноте сверкнула ухмылка. Высокий силуэт вышел из тени на свет.
— Сделаем вид, что встретились случайно. — Засовывает кисти рук в карманы кремово-бежевого плаща и смотрит в фиалковые холодные глаза собеседника.
Достоевский прикрывает глаза и слегка приподнимает уголки губ. Случайно, да? Случайность, после которой кто-то из них может не вернуться. Русский встаёт с ограды и отряхивает свой плащ. Осаму стоит и безразлично на это смотрит. Его глаза сейчас цвета тёмного шоколада, и в них отражается ночное светило. Фёдор проходит мимо него и идёт вверх по улице. Японец выгибает бровь и следует за врагом. Врагом, который мог бы быть лучшим другом и разделять власть над миром. Усмешка на тонких губах, и шатен догоняет Достоевского.
— Дос-кун, куда мы идём?
— А сам не догадаешься?
— Наверно, туда, где очень много формалина, — хмыкнул кареглазый, улыбаясь и смотря сбоку на лицо оппонента.
Вечная война двух разумов. Кажется, что у неё нет начала и совсем не будет конца. Но она закончится. Не сегодня — завтра. А может и через год. Одному Богу известны её итоги.
— Как твой Бог?
Фёдор останавливается. Осаму замедляет шаг, оборачивается и жутко насмешливо смотрит в эти удивлённые глаза. Японец и не знал, что русского так легко отвлечь. Злорадная улыбка растянулась на губах. Достоевский пару секунд просто, смотря в никуда, потом ухмыльнулся и поднял на Дазая совершенно пустой взгляд. Шатен даже немного расстроился от такой быстрой смены лица.
— Бог не только Мой. Он никому не принадлежит. Пора бы это уже понять. — Брюнет продолжил свой путь, утягивая за собой невидимым поводком кареглазого.
— Но как же ты можешь поклоняться Богу, при этом убивая людей? — подаёт голос Осаму спустя около трёх минут.
— Я избавляю мир от грешников, не более.
— Но ведь все люди — грешники.
Аметистовые глаза зажглись, и по улице разнёсся тихий смех.
— Тогда я уничтожу всех, кроме младенцев.
— Во-первых, кто будет следить за этими самыми безгрешными младенцами, во-вторых, ты ведь тоже грешник. Что ты на это скажешь, Фёдор?
Русский тактично промолчал, сворачивая в тёмный переулок. Японец улыбается и не отстаёт от своего «приятеля». В голове у Дазая множество мыслей, плотным коконом оплетающих мозг. А Фёдор думает над словами Осаму, не придавая им всё же никакого значения. Безумный ангел не снизойдёт до не до конца исправившегося демона.
Минут через десять они всё же дошли до большого здания. Дазай пробежал по нему взглядом и улыбнулся. Старый заброшенный дом. Тут никто не помешает. Достоевский подошёл к двери, достал откуда-то ключ и открыл замок. Движением руки он пригласил гостя пройти внутрь. Осаму, не задумываясь, вошёл, не боясь, что Фёдор нападёт со спины. Брюнет никогда не опуститься до такого. Только спереди, честно и с честью.
Едва шатен зашёл, как в нос ударил сильный медицинский запах. Глаза заслезились, дышать стало трудно. Русский спокойно прошёл к лестнице и с усмешкой посмотрел на гостя. Тот с непониманием смотрел на сегодняшнего хозяина этого здания.
— Зачем тебе столько формалина? — Дазай достал из кармана платок и обвязал вокруг рта и носа, поднимаясь вслед за брюнетом. — Неужели ты решил не хоронить моё тело? — добавил он с усмешкой.
Достоевский холодно на него посмотрел и открыл дверь в большую залу. Глаза Дазая так и засияли.
— Ого-о-о, — провёл он кончиками пальцев по стене и посмотрел на потолок, — сколько балок. Я бы не прочь здесь покончить с собой.
Брюнет ухмыльнулся и сел за стол, на котором стояло всё для чаепития: чайник, чашки, тарелочки с печеньем и конфетами. Но Осаму это не интересовало. Его интересовал бассейн посреди залы. Сев на корточки, он коснулся поверхности жидкости.
— Откуда столько формалина?..
— Секрет, — улыбнулся Фёдор и налил себе чай.
Японец с интересом прошёл вокруг стен, осматриваясь вокруг, а после опустился на стул напротив русского, снял платок и положил голову на руки.
— Предложишь гостю чай?
Достоевский спокойно отставил свою чашку и налил оппоненту ещё парящуюся, пахнущую фруктами жидкость. Осаму, не задумываясь, запихнул в рот печенье и осторожно глотнул чай. Веки прикрыли его красивые глаза, и мужчина принялся жевать. Ему совсем не хотелось размышлять, зачем его сюда привели, что с ним случится и выживет ли он вообще. Сейчас был только чай, печенье и дурманящий разум запах медикамента. И всё же…
— Не хочешь утопиться в формалине?
Шатен распахивает глаза и усмехается. Кровавый оттенок начинает заполнять радужки.
— Было бы интересно попробовать. Только не будет ли это больно? В конце концов, он ирритант* и токсичен.
Фёдор ухмыльнулся и поднялся со стула, снимая с себя ушанку и плащ. Дазай тоже встал, но снимать с себя верхнюю одежду не торопился. Брюнет подошёл к бассейну и посмотрел в него.
— Как думаешь, с нашими рецепторами ничего не случится?
— Конечно, случится. Мы ещё рискуем и зрение потерять, — смеясь, говорит Осаму.
Достоевский снимает свои сапоги и разворачивается к врагу лицом. Сердце японца пропустило удар. Бледное лицо подсвечивало водой, а фиалковые глаза будто светились. Дазай прищурил глаза, а ухмылка сошла с его губ. Сегодняшняя игра реальна. Исход никому не известен. Ни тот, ни другой не смогут вычислить, кто сегодня отсюда не выйдет. А возможно, они оба выйдут. Медленно стаскивает с себя плащ и вешает на спинку стула. Наступая носками на пятки, снимает туфли. Если играть, то со вкусом.
Воздух холодит кожу и спирает дыхание. Оба смотрят друг другу в глаза, но ни у одного в голове нет ни одной мысли. Есть только глаза напротив и бассейн, полный водным раствора формальдегида и метанола. Яд в чистом виде. Яд, в котором хранят трупы и органы. Зачем Фёдор всё это задумал?..
— Видел, как люди погружаются в воду? — спрашивает русский, не отрывая глаз Осаму.
— Видел и сам имел возможность это сделать, — хмыкает кареглазый.
Достоевский неожиданно поворачивается к бассейну спиной и падает. Японец заворожено смотрит, как волны медикамента смыкаются над телом, а само тело медленно идёт ко дну. Аметистовые глаза распахиваются и смотрят на него с вызовом. Дазай не понимает, смеяться ему или плакать. Но смех лучше, поэтому он складывается пополам и тихое здание наполняется безудержным смехом. Фёдор касается ногами дна, отталкивается и всплывает, хватаясь тонкими пальцами за бортик. В его глазах нет боли и мучения, а кожа и глаза начинают краснеть. Осаму опускается на колени и берёт красивое лицо в руки. Пытается найти в глазах ответы на свои вопросы.
— Зачем тебе это всё?..
В ответ лишь всплеск. Шатен заворожено смотрит, как скользит чужое тело в формалине. Он уже не чувствует резкости в запахе. Он просто берёт и шагает в бассейн и погружается с головой. Чувствует, как жидкость накрывает его макушку. Чувствует, как к нему подплывают, и открывает глаза. Жжение и боль. Дазай ненавидит боль, но глаз не закрывает. Тянет свою руку к брюнету и хватается за его плечо. Тот спокойно держится в формалине, ожидая, пока голова оппонента не покажется над поверхностью. Ухмыляется и смотрит, как раскосые азиатские глаза краснеют, а на чуть загорелом лице появляются пятна. Нет ничего приятнее, чем наблюдение за страданием своего врага. Но они не показывают друг другу свои муки. Только ухмыляются, глядя друг на друга. Осаму проводит рукой по своим волосам, снимает с себя украшение и плывёт к бортику. Достоевский наблюдает за тем, как шатен кладёт на край камень в золотистой оправе и расстёгивает рубашку. Одежда оттягивает и мешает свободно двигаться. Фёдор хмыкает и плывёт к Дазаю. Тоже освобождает петельки от пуговиц и стягивает с себя свой камзол. Под ним ничего нет. Полуголый Осаму с интересом разглядывает каждую кость, обтянутую голубоватой кожей. Русский складывает свою одежду, упираясь локтями в край. Потом он смотрит на своего оппонента. Шатен широко улыбается. Но это не радостная улыбка. Это улыбка злорадная. В кроваво-карих глазах плещется интерес ко всему происходящему. Мокрая прядь падает на глаза, мешая смотреть в них. Достоевский аккуратно проводит по чужой щеке и заправляет прядку за ухо. Сердце трепещет, отдаваясь пульсом в горле. Осаму улыбается ещё шире и отталкивается от стенки. Расстояние растёт, а Фёдор вспоминает одну песню.
Она не придет — её разорвали собаки
Арматурой забили скинхеды, надломился предательский лёд
Её руки подготовлены не были к драке
И она не желала победы, я теперь буду вместо неё
Дазай слышит это, но не понимает слов. Они расплываются, проносясь по жидкой глади, и слова покрываются рябью. Но мелодия, несомненно, прекрасна. Японец руками помогает себе держаться над поверхностью и слушает песню, смотря на обладателя столько красивого голоса. Знал ли он, что этот демон имеет такой чудный голос? Нет. Смотрит на него, а он на него — нет. Осаму делает круг и плывёт обратно к Фёдору. Кладёт руки на бортик и прижимается к ним головой. Он смотрит на очертания лица, смотрит на потрескавшиеся губы. Голос отражается от плитки и воды и сказочной мелодией попадает в мозг. Сердце пропускает удары.
Она плавает в формалине, двигаясь постепенно
В мутном белом тумане
У меня её лицо, её имя, никто не заметил подмены
Ключи проверяя в кармане
— Что за песня? –прерывает Дазай Достоевского, не отрывая глаз от этого создания.
— Русская.
— Это понятно. А как называется?
— Формалин, — и он продолжает петь.
Шатен сдерживает смех. Какая ирония! Петь о формалине, будучи в нём. И песня наверняка о трупе. Забавно. Осаму заправляет выбившуюся прядь вновь за ухо и внимательно слушает. Фёдор вдруг улыбается и прекращает петь. Смотрит на него. Бездонные аметистовые глаза будто светятся. Сколько в них иронии и холода. Кажется, что человека можно убить одними лишь этими глазами. И Достоевский убивал. Убивал Дазая. Убивал его медленно и со вкусом, заставляя погружаться в эти глаза и танцуя на черепках его сердца. Каждый раз склеивает его и разбивает вновь. А японец и не против. Сам несёт ему своё сердце, сам помогает его разбивать, сам танцует вальс и танго на его осколках. Действительно, можно только благодарить Господа Бога за то, что они враги.
Фёдор вдыхает воздух, чтобы продолжить песню, а Осаму поворачивает его голову к себе, положив руку на щёку. Тает от этих холодных зрачков. Очередной оксюморон в их игре. Игре без правил. У них нет правил, они их не придумывали. Каждый забирает себе победу всеми способами, которые только знает. Но в этот раз русский демон всё же победил — ему удалось заполучить сердце юноши. Он вгрызается в него зубами, рвёт на части, кладёт в банку с формалином, вытирая кровь с пальцев и губ. Осаму тянется губами к холодной щеке. Легко целует, едва касаясь щеки. Но ток уже бежит к сердцу, а сердце уже разрывается и душит его слезами. Ему нельзя его любить. Нельзя, но кто же сказал, что они не пойдут против этого мира? Не имея своих собственных законов, они идут против уже существующих. Медленно ведёт губами по щеке вверх к виску и оставляет там ещё один поцелуй. А Достоевский тает. Тает от этих холодных губ и тёплых глаз. Две противоположности, очень похожих друг на друга.
Брюнет сдаётся и даёт положить себе на затылок руку и коснуться ладонью щеки. Позволяет себе положить руки на забинтованную шею. Позволяет себе провести подушечками пальцев по растрёпанным бинтам на руках. Позволяет себе погладить чужие щёки и посмотреть на нежные кроваво-карие глаза. Позволяет себе подтянуться к своему врагу. Позволяет сегодня отдаться нежности и забыть о том, кто они друг другу. Ведь сегодня кто-то из них может не вдохнуть свежего воздуха. Приоткрывает свои тонкие, обкусанные губы и касается ими уголка чужих губ. Волосы дыбом, мурашки по спине. Сердце делает кульбит и хочет вырваться из своей влажной тюрьмы. Дазай улыбается, кладёт ладонь на чужую поясницу и притягивает к себе, держа ещё затылок.
Мягкий поцелуй длиною в секунду. А они уже танцуют на своих сердцах. Уже кружатся, втаптывая их в грязь. Уже ранят свои голые ступни, наступая на осколки и черепки. Уже, смеясь, загребают руками остатки своих сердец и подбрасывают в воздух. Убивают себя, впиваясь в чужие губы. Убивают себя, понимая, что завтра всё встанет на свои места и снова будет ничего, кроме заинтересованности в действиях друг друга и ненависти. Ненависти, которая подобно любви, ломает сердцем рёбра. Любовь и ненависть, полные боли. Миллионы импульсов, идущих отовсюду, где касаются пальцы и губы, разрывают их тела, заставляя мучиться. Зачем всё это?
Неизвестно.
Отрываются друг от друга и, не сказав ни слова, вылезают из бассейна. Фёдор продолжает прерванную мелодию и снимает с себя штаны, чтобы отжать. Осаму стоял и смотрел, как подрагивают тонкие ноги. Чудом казалось то, что не были видны кости. Кожа настолько тонка и прозрачна, что на теле расцветают цветки вен и артерий, текут кровяные реки, вырастают деревья с синеватыми ветками. Хочется взять это и зацеловать, но шатен уже принял решение. Он знает, кто сегодня не выйдет отсюда. Походит к Достоевскому, целует в шею и, грустно улыбаясь, спиной отходит обратно. К самому краю. Русский непонимающе на него смотрит. Как же приятно видеть, как в вечно холодных и безразличных глазах появляется ужас и осознание происходящего. Тянет к нему свои тонкие пальцы, а Дазай качает головой и раскидывает руки в стороны. Выдыхает весь воздух, что есть в его лёгких. Сердце качает кровь быстрее, ищет кислород, но японец не вдыхает.
— Что ты…
Падение. Всплеск и круги по формалину. Фёдор смотрит на это, а в душе заселяется тоска. Волны накрывают забинтованное тело, волосы прикрывают лицо, но можно увидеть улыбку. Достоевский смотрит на это. Он видит, как в последний раз открываются кровавые глаза и губы шепчут, пуская маленькие пузырьки: «
Люблю тебя и только тебя»…
