Силуэт в белой вспышке

Раст научил её многому, — если вообще не всему, что знал сам. Научил крепко держать лук, и легко отпускать тетиву с выдохом самого сердца, не боясь промахнуться, выбивая с машин огнежары. Научил биться копьём, — ловко маневрируя, путая противника, — и как одним чётким движением выпустить воздух с лёгких врага. Научил на один взгляд определять растение, коротким движением подрезая стебель, чтобы потом сделать терпко пахнущую мазь или отвар, способный придать новых сил для боя или от нередкой простуды, — из-за жизни в горах, — с горящими щеками, лбом и губами, и она не знает точно ли это из-за жара, или от сухих губ Раста, когда он проверяет температуру. Научил не сгибать спину, опуская голову в плечи, пытаясь сжаться до таких размеров, чтобы и Рыскари не унюхали, когда слышит по детски резкие и прямые шёпоты в спину — «изгой, изгой, изгой», — и суровые взгляды взрослых, быстро хватающих своих детей за руку, и уводящих прочь от неё. Или научил не раскрывать рта, с которого уже готово вырваться рычание, когда дети уже в лицо говорят одно-единственное слово; и Элой лишь остаётся в провожать людей спешащих от неё подальше задумчивым взглядом, а после таким же смотреть снизу вверх на мужчину, когда он по-отечески потреплет её по макушке, утешая, и сквозь бороду она видит-чувствует как он горько открывает рот, чтобы что-то сказать, но слова не вырываются с его закрытой для неё души, и он лишь поднимает глаза вслед за людьми. Элой не любит, когда Раст начинает говорить по десятому кругу, что она должна будет уйти от него в племя, что ей не пристало возиться с изгоем, когда её примут матриархи после Инициации, а она будет по тому же десятому кругу повторять свои слова, — оно не моё племя, Раст, и не моя семья уж точно, а ты, я тебя не брошу, — а он лишь горько усмехнётся и выйдет с хижины, перекинув через плечо лук, даже не прикоснувшись к её волосам, ничего не ответив. Хотя она даже не знает, что такое настоящая семья, — никогда не чувствовала тяжёлую ладонь отца на макушке или мягкие губы матери на лбу, которых она не видела и ничего о них толком не знает, — когда подглядывая из-за высоких кустов, — чтобы никто не заметил, — за людьми Нора видит, как отец мальчика с гордостью обнимает того за плечи, осматривая его улов, или как женщина вплетает девочке в косу цветы, сидя на поляне, а после, поцеловав в щеку, отправляет резвиться с другими детьми. И Элой хочется от злости сломать каждую ветку на кусте, разорвать листики, или шустро выбежать к детям, распугивая, вынуждая броситься к своим родителям, прерывая их игру, — почему мне нельзя с вами, я тоже хочу! — но перед глазами, так некстати, появляется грустный и неодобряющий взгляд Раста, и девочка ссутуливается, тихо возвращаясь обратно домой. И Элой думает, что ей необзательно знать какой была бы рука отца или матери, когда она чувствует мозолистую и грубую ладонь Раста, которая гладит её по голове, когда она возвращается в хижину; когда ощущает тяжесть рук, просыпаясь ото сна, с тёплым дыханием на затылке; когда он расчёсывает ей волосы, а потом проходится всей пятёрней, случайно задевая шею, и кладёт ладонь на лопатки. Ей не нужно знать какой бы была борода у отца, когда Раст разрешает ей заплести свою, — и её пальцы проходят сквозь колючую стену, захватывая волоски, и она вплетает несколько цветков, получая в ответ глухой смешок и прямой, тяжёлый взгляд глаз. И Элой не считает его отцом. Потому, в свете нескольких потухающих свечей, когда она становится напротив мужчины, — который сидит на их кровати, немного уставший после охоты и тренировок с девчонкой, — и проводит немного дрожащей ладонью по его щеке, мимолётно коснувшись сухих и сомкнутых губ, Раст ничего не говорит, только перехватывает её за запястье, забирая весь контроль себе, и прикоснувшись губами к её мочке ей кажется, что он что-то шепчет, что-то не совсем обычное в такой ситуации, что-то, чего Элой точно не хочет слышать; и лицо мужчины смазывается, и вместе с его словами она слышит и чудовищный взрыв и чувствует совсем не нежные пальцы Раста на своей шее, которые сдавливают до отключки, вырывая с её воспоминаний, окуная в шипящую воду, которая обжигает лёгкие не давая вздохнуть, поджигая быстрое сердце, — огонь которого разносится по всему телу, сжигая её же. «Выживи, Элой». И теперь у Элой нет и Раста, которого забрала белая вспышка, скидывая со скалы, отправляя в чёрную бездну с призрачным поцелуем на губах, ожерельем на шее, и с уже чётким, — хоть и только зарождающемся, — кровавым — кровоподтёки которого уже залили её глаза безудержной яростью и болью, — плане о мести. «Ты всё-таки сумел от меня скрыться, Раст. Но они не смогут, я тебе обещаю».