Prince of Death

POV Евронимус Отражения в зеркалах обманчивы. В моих глазах нет жизни, и я ненавижу смотреть в них. Они пусты. Когда я погружаюсь в наблюдения за страданиями других, во мне просыпается нечто первобытное. Мир жесток и никто не в состоянии это изменить. Я сделал Тьму своим вторым именем – Эйстейн Евронимус Ошет. Моя главная цель в том, чтобы меня ненавидели. Пусть они боятся меня за то, чем я на самом деле не являюсь. Манипулирование – весьма полезный инструмент и особенно действенный с теми, кто легко поддается внушению. Во мне живут тёмные желания и извращённые фантазии. Изнанка вещей всегда оказывается самой правдивой. Можно притворяться во всём и превращение собственного лица в чёрно-белую уродливую маску при помощи корпс-пэйнта помогает погружаться в совершенно особенное изменённое состояние сознания, будто ты становишься проводником какой-то мистической и таинственной силы, что гораздо больше, чем ты сам, больше, чем само твоё сознание. Она попросту вне твоего контроля. Отморозок. Позёр. Неудачник. Я знаю, как меня называют у меня за спиной. Самое страшное начало происходить, когда ты начал меня затмевать. Ходячий труп, блондинистый монстр, псих с суицидальными наклонностями… Ты изменил то, как я смотрю на многие вещи, изменил моё собственное восприятие себя. Твоё увлечение смертью и тёмной стороной жизни было абсолютно искренним. Полоснуть по руке, вскрыть себе запястье и смотреть, как красные струйки медленно вытекают, змеясь алым по бледной коже. Тебя это возбуждало. Чёрт, меня это возбуждало. Вначале я был сбит с толку, потом я почувствовал мучительный стыд. Я ненавидел тебя за то, что ты заставил меня презирать себя. Девки выстраивались в очередь, чтобы я их трахнул, но самое смешное было в том, что хотел я только тебя. Дэд. Дурацкая кличка. Очень уж по-детски наивная. Совсем не страшная и не отталкивающая. Смерть может проявлять себя самым неожиданным и прекрасным образом. Я смотрел на тебя в луже практически чёрной свернувшейся крови, на фрагменты раздробленного черепа и на твои чёртовы вышебленные мозги и увиденное напоминало мне болезненное полотно кисти Мунка. Я никогда не забуду эту картину. Не смогу избавиться от неё, изжить из памяти. У меня тогда зверски тряслись руки, но не из-за шока, что я обнаружил твой труп. Слёзы текли по щекам, но не из-за того, что ты лежал там безжизненный, странным образом похожий на поломанную и изувеченную куклу – нет. Я считал, что ты выглядел потусторонне, наконец-то пришедшим к знаменателю своей жизни. Ты достиг финального пункта назначения, к которому всегда стремился. Ты сам забрал собственную жизнь, пожертвовал ею во имя рождения мифа, легенды. Блэка-грёбанного-метала. Svartmetall. «Ну, давай же, Пелле! Давай! Сделай это!» Подначивал я тебя. Мне не особо верилось, что ты действительно способен совершить с собой подобное, но где-то в глубине я всё же надеялся. Твои синие глаза и по сей день преследуют меня: в моих извращённых снах, во время прогулок по лесам или когда я беру в руки свой черный Gibson и начинаю истязать его, чтобы попытаться создать риффы достойные твоих атмосферных текстов. — Я однажды отправлюсь в Трансильванию, Евро! Я лишь цинично рассмеялся тебе в лицо, от души поиздевавшись над твоими чистосердечными планами. Ты сразу же ушёл обратно в себя, спрятавшись в свою излюбленную броню отчужденности, будто ничто человеческое тебе и вовсе не присуще. Возможно, после смерти ты действительно отправился в Трансильванию, маленький засранец. Кстати, Йорн ушёл из группы из-за тебя. Это стало настоящим ударом в спину. Я никак не ожидал, что он окажется такой неженкой. Его с готовностью заменил Варг. Я не особо парюсь по этому поводу, но мы так с ним и не разговариваем. Мне не нужен ни он, ни ты, если уж на то пошло. Альбом, над которым я сейчас активно работаю, навсегда изменит собой всю экстремальную сцену. На его алтарь уже принесена кровавая жертва. По моим венам струится его тёмная сила, она откликается в каждой клетке моего тела, резонирует, переполняет меня. Я пришёл к выводу: чтобы создать нечто по-настоящему великое необходимо выйти за пределы, перешагнуть последнюю черту. Нужно подойти к самому краю и не побояться заглянуть в бездну. Чтобы превосходить всех в чём-то, нужно на самом деле быть в этом лучшим. Речь давно уже не просто о сочинении тяжёлой музыки. Речь о том, чтобы суметь постичь и поймать саму суть местных мрачных лесов, тумана, этих гор и заключить её в ноты, запечатлеть в звуках; она проникает в тебя, овладевает твоим сознанием, подчиняет себе все твои мысли, дарит пьянящее ощущение свободы и вседозволенности, бессмертия и истинного превосходства. Скажи, ты бы отказался, Пелле? Я так не думаю. Единственное о чём я сожалею это о том, что тебе так никогда и не довелось увидеть, как они горят – древние и величественные, вековые монументы человеческой глупости из потемневшего от времени дерева. Это выглядело эпичным, когда они превращались в ничто под натиском яростного пламени, которое, казалось, вздымалось до самых небес – ревущее и несокрушимое. После оставалась только жалкая груда бесполезного пепла. Это лучше, чем секс. Это чистейший адреналин впрыснутый прямиком в вену. Я часто воображаю, как выглядело бы твоё лицо освещённое языками бушующего пламени: причудливо искажённые, тонкие черты, окруженные танцующими вокруг тенями, сделали бы тебя похожим на существо прямиком из глубин ада. Мне всегда хотелось спросить: почему именно Freezing Moon? «Freezing» здесь в грёбанной Норвегии это такое уже избитое клише, а в «moon» нет ничего пугающего. «Chainsaw Gutsfuck» — намного круче той тёмной романтики, что ты привнёс с собой в группу вместо прежней расчленёнки, кишок и кровищи потоками. Ты повлёк смену концепции, мрачной эстетики, и мне очень не хотелось признаваться себе в том, что нечто неуловимо поменялось и во мне самом. Средневековые румынские замки, готические кладбища и вампиры, кровь, капающая теперь не с топора в руке маньяка, а с острых клыков какого-нибудь ночного монстра… Я принял эти изменения, я принял тебя, позволяя тебе привнести своё творческое начало в общее дело группы, и твоя креативность процветала. А потом случился наш один единственный поцелуй под необъятным северным небом, усыпанным бесчисленными мигающими звёздами. В нём не было ничего романтического. Признаться, я страшно испугался, потому что был уверен, что это всего лишь твой очередной способ «проверить меня на прочность», очередная попытка втянуть меня в свои непонятные сумасшедшие игры. В конце концов, ты ведь совершенно точно был полным безумцем. — У тебя нереально холодные губы, — сдавленно промямлил я, ошарашенный и полностью сбитый с толку. Ты болезненно улыбнулся и начал истерически хохотать. Ночной ветер подхватил твой резкий смех, который отбиваясь от стволов окружавших нас деревьев, разносился далеко в лесной тиши – абсолютно невесёлый, а скорее какой-то отчаянный и обреченный. Должно быть, со стороны я выглядел комично: по-идиотски раскрыв рот и до боли сильно сжав кулаки, я был не в состоянии предпринять что-либо в ответ. Тогда мне хотелось задушить тебя или врезать по твоему смеющемуся лицу со всей дури, чтобы искры посыпались из глаз. — Какого хрена ты творишь, Пелле?! Потихоньку способность мыслить снова возвратилась, но тебя уже и след простыл. Ты предпочёл просто уйти тогда, так ничего мне и не объяснив – всё такой же отстраненный и равнодушный. Больше мы никогда не заговаривали о произошедшем, словно между нами не случилось ничего необычного. Ты избегал вновь оставаться со мной наедине как чумы, и я был тебе за это благодарен. Полное отрицание казалось единственно возможной линией поведения, иначе это грозило обернуться невесть чем. Я точно не был тогда готов перевернуть с ног на голову все представления о собственной сексуальной ориентации. Наши отношения медленно, но неуклонно деградировали: ругань по любому поводу и без повода сменялась долгими периодами полнейшего избегания друг друга, когда мы неделями напролёт были заперты в доме, будто двое заключенных, что приговорены отбывать своё наказание в одиночестве и унынии. Ты не проронил и слова жалобы, но я знал, что внутри ты страдаешь. Я осторожно подкрадывался к запертой двери твоей комнаты и подолгу прислушивался, забывая как дышать. Ты часто представлялся мне висящим с петлёй вокруг длинной, бледной шеи. Мёртвый. В коридоре дома я натыкался на пятна засохшей крови. Ты пристрастился к боли, приходя в практически маниакальное возбуждение при виде острых предметов – ножи, лезвия, осколки разбитой бутылки… Не имело большого значения. Дрочить на разлагающиеся трупы животных не самое распространенное среди обычных людей явление, не так ли? Ты был болен, Пелле. — Мне нравится смотреть на то, как они умирают. — Думаешь, существует что-то после? — Да. Синее, равномерное, всеохватывающее сияние. Оно забирает тебя. Навсегда. Мои глаза мрачно сверкнули. — Разве ты не хочешь воссоединиться с этим сиянием? Снова стать его частью? Ты поднял на меня свой слегка расфокусированный, мечтательный взгляд. — Да. Однажды это обязательно произойдёт… Я усмехнулся, удовлетворенный желаемым ответом. С тобой часто возникало обманчивое ощущение контроля, но на самом деле ты был непредсказуемым, и мне было очень тяжело понять, что именно творится в твоей чёртовой голове. В те редкие моменты, когда выражение твоего лица не напоминало застывшую маску, мне всё равно не удавалось расшифровать весь спектр сменяющихся противоречивых эмоций. Твои огромные глаза напоминали два покрытых тонкой коркой льда озера с непроглядным дном, а рот кривился в трудночитаемой и загадочной улыбке, которая, по правде говоря, даже пугала. — Мне кажется, Дэду требуется помощь, — Йорн был нешуточно обеспокоен. — Я так не думаю. Я сразу же обрывал подобного рода разговоры; всегда непреклонный и ничего не желающий слушать. Я не мог позволить кому-либо ещё влиять на тебя, потому что я считал тебя своей личной собственностью. Ни один гребанный психиатр не смел рыться у тебя в голове, стараясь вывернуть наизнанку твою душу, ибо этой прерогативой обладал только я один. Стены Helvete безмолвно взирают на меня со всех сторон. Иногда мне нравится оставаться здесь, после того как все разойдутся. Это моё тёмное царство, мои владения и здесь я единовластный правитель. Принц Смерти, который никогда никого не любил, кроме себя и одного Мертвеца.