Ковер под плоскостями

В чем бедняге Славке на самом деле не везло, так это в отношениях с… Нет, не так. Тут бы драматизма наддать. Станислав Новик — летчик-истребитель, боевой офицер, а с недавнего времени и обладатель блестящего ордена Красной Звезды — катастрофически не умел перечить девчатам. Он вообще-то много чего не умел. Если честно. Выдерживать взгляд командира полка, когда тому вожжа под хвост попадет. И сберегать папиросы до дня следующей выдачи. И с первой попытки заскакивать на нары, которые на любом месте базирования авиаполка, как специально, верхние, хоть ты жребий подтасовывай. А у него ведь даже педали верного Ла-5 отрегулированы под минимальный допустимый рост. И ко всему прочему — Лида. Ох, эта Лида! — У нее в последнее время совсем крышу снесло. Вон, видишь, к оружейницам побежала, сейчас шею намылит за отказ моих авиапушек. Можно я тут, в затишке, пересижу? — Славка плюхнулся рядом с товарищем по эскадрилье — Сашей Гнедых, который растянулся на травке неподалеку от стоянки своего «лавочкина». — Носится по аэродрому, как фурия, вся напружиненная, чуть искры не сыплются. Такой как попадешь под горячую руку… Закурить есть? Запыхтев папиросой друга, он взъерошил волосы, выгоревшие на июньском солнце до цвета соломы, и тоскливо нахохлился. — Всегда была свой парень, а тут как помешалась, натурально. В воздухе за ней не угонишься, на земле цепляется к каждому шагу, чуть что не так — гавкает… А у нее теперь вечно все не так! Вот походит с месяцок заместителем — и эскадрилья в полном составе загремит в дурдом. Скорей бы наши повылечивались, а то совсем не жизнь. Сапоги сегодня два раза перечищал!.. Гнедаш, алло! Два раза, представь! И просмотрела еще, что я так и не пришил пуговицу… Если Саша и представил, то на лице у него это никак не отразилось. Лежал себе да мечтательно покусывал травинку. Уязвленный Славка поспешил выдать новую жалобу: — Если б одна Лида — еще б ничего! Но Нинка… Вижу утром: ленту со снарядами тащит. Сунулся было подхватить… Между прочим, по доброте душевной, безо всяких там намеков, ну ясно. А она эдак брови вскидывает: «Вы побереглись бы, товарищ младший лейтенант, у вас вылет через час!» Ленту на плечо — и ходу. Острячка нашлась! Подумаешь, выше на полголовы… Вот инструкторша моя по аэроклубу, Виталина Геннадьевна, ни на кого сверху вниз не смотрела, со всеми на равных. И ко всем одинаково — никаких любимчиков! Целой группой жилы рвали, чтоб выделила, чтоб меньше, чем остальных, чихвостила… Саша загадочно выглянул из-под рыжевато-каштанового чуба, и Славка спохватился, что до непримиримого женоненавистника ему еще закаляться и закаляться. — Чего тихаришься, молчун несчастный? — не выдержал он. — Небось, и сам слабину дал, вот вякнуть и нечего! Саша негромко засмеялся, смерил друга пытливым взглядом и запустил руку в нагрудный карман гимнастерки. С фотокарточки, бережно вложенной между страниц красноармейской книжки, лукаво усмехалась крохотная девчушка, остроносая, как лисичка. — Симпатяжка. А не маловата для сестры, нет? — Славка машинально перевернул фото. «Нам — два! Каждый день вспоминаем папку. И ждем. 28.IV.43». — Алиса, — объявил Саша с блаженной улыбкой. У Славки глаза полезли на лоб. Он-то привык думать, что в третьей эскадрилье семейный только теперешний командир… — Значит, вот так? Вот так, значит?! — обычно покладистый, на этот раз Славка распетушился не на шутку. Захлопнутая книжка полетела на колени хозяину. — У, предатель! Я к тебе как к человеку, а ты… сам… Не надо мне твоих папирос, свои имею! И в знак протеста порывисто, но не без жалости затоптал окурок. Шаркнув кулаком по вздернутому носу, он мученически-мрачно добавил: — А с Лидой летать — не буду! Вот вам мое железное мужское решение!.. «Этот разик еще слетаю, ладно, а так — ни-ни», — убежденно думал он позднее; его Ла-5 плыл под каемкой прерывистых клочковатых облаков, благодушно урча винтом, а впереди двигался ведущий самолет с белой цифрой семь на зелени фюзеляжа. Было на нем и кое-что кроме бортового номера — три звезды, нарисованные у кабины. Сам Славка мог похвалиться только двумя, и то не особенно честными. Точнее, один «хейнкель» он правда поджег, ну а тот, падая, зацепил другой — вместе в землю и ткнулись. Две победы за вылет — чем не успех? Но закрепить его новым сбитым все как-то не выпадает. А теперь, получается, и друзей у него не осталось. Одна спятила, другой подло перекинулся к враждебному женскому племени. Третий, негодник, в госпитале шикует, аж некогда своему ведомому хоть писульку нацарапать… Рассуждая о своей недоле, Славка не забывал озираться в поисках самолетов противника, которые, по данным станции наведения, парой шныряли где-то в этом районе. Следил-следил, да все равно так и подпрыгнул, когда сверху обрушились пулевые трассы. Вот что бывает, когда перепутаешь охотников с дичью! А Глеб же сколько долбил его: ушами не хлопай, против солнца поглядывай — немцы не дураки! Умение быстро взвешивать ситуацию было из разряда тех, которые давались Славке со скрипом. Но это на земле. В небе, соединенный с самолетом через ручку управления и педали, словно через механизированный аналог пуповины, он автоматически приобретал то, чего не хватало, что раскрывалось только в паре с воздушным братом. Едва успела отдаться в теле вибрация попаданий, а Славка уже вывернулся переворотом: стремительно опрокинул «лавочкин» через крыло — и вниз его. Навстречу понеслась земля в пятнах лесов, а сзади (он чуть шею не вывихнул, чтоб разглядеть) на фоне облаков пронеслись два хищных силуэта «мессершмиттов». Есть, соскочил! В наушниках грохнули ругательства: — Вот гады, от солнца бить! И все равно черта с два возьмете!.. Я Береза, нас атаковали! «Дубина, мог же с переворота сесть им на хвост, — запоздало сообразил Славка, с усилием переводя «лавочкин» в горизонтальный полет. — А так, выходит, Лиду одну бросил… Теперь и не догонишь: уже в облачность нырнули!» Подраненный самолет натужно заперхал, подтверждая, что к подвигам не расположен. Выравнивался он неохотно и не выказывал никакого желания снова лезть вверх. Ну неужто возвращаться? Не сделав ни единого выстрела! — Станица, зараза, где тебя носит?! Меня зажимают! — забило весь эфир воплями Лиды, но патрубки Славкиного Ла-5 плевались дымом, а чиханье мотора пробирало до костей. — Подбили меня, иду на вынужденную! — Славка поспешно выглядывал клочок земли, более-менее подходящий для посадки. Хорошо хоть территория своя. Вон какое-то полюшко, места для пробега должно хватить… Ах ты ж, все равно шасси не выпустить! В такой травище только на пузо и сядешь, чтоб не налететь колесом на кочку… Метрах в пятнадцати над землей мотор поперхнулся и окончательно заглох. По инерции прокрутился и застыл винт. Мертвая тишь, тишь до звона в ушах — слышно, как ветер задувает сквозь пулевое отверстие, пробитое в остеклении кабины… Спина мигом взмокла, дрожащие руки суетливо уменьшили угол планирования… «Рано выровнял!» — взвыл разум, и «лавочкин», промчавшись последние метры, грузно плюхнулся на живот. Славку со всего маху швырнуло на приборную доску, самолет заскользил вперед, разрезая носом стену высоченной травы… Поздней у него так и не получилось припомнить, потерял ли он тогда сознание. Чувства выключились будто на какую секунду, не больше, и первым же звуком, который просочился сквозь затуманенное сознание, было ровное рокотание мотора. И казалось оно настолько правдоподобным, что Славка заставил себя оторвать голову от развороченных приборов и взглянуть на винт. Лопасть неподвижно торчала вверх. Славка моргнул и замедленно встряхнул головой, но рокотание и не думало стихать. Более того — умножилось. Получалось, несколько самолетов гудят далеко в небе, а один — на земле. Но оно ж так и есть, не? Три сверху, один тут… «Эк меня приложило! — Славка тронул рассеченный лоб, но только потревожил рану да перепачкался в крови. — Вот же, уши слышат, а глаза не видят. И кто из них прав? Может, взлечу на слух — и в бой, грубиянку ту прикрывать? Пристегнуться бы на этот раз как следует… Стоп, а насчет шасси как же?..» — Эй, ты! Вылезай давай, ну! — кликнул откуда-то сбоку незнакомый девичий голос. — И в ритме вальса, ладненько? «Что, еще одна командирша отыскалась? — даже не удивился Славка. — Если так пойдет, скоро пальцев на руке не хватит подсчитывать…» Он разобрался-таки, что ближайший рокот по звучанию никак не мог принадлежать «лавочкину». Да и не рокот это был — легкое стрекотание. И долетало оно от винта старой доброй «этажерки» У-2, которая медлительно ползла мимо, переваливаясь на ухабах. Из передней кабины нетерпеливо махала крепенькая девушка: — Дуй сюда, говорю! Я ради тебя глушить мотор не собираюсь. Или догоняй, или почапаешь в полк пешком! Пять секунд на раздумья! Благодаря ультиматуму в голове наконец прояснилось. Славка рванул назад сдвижную часть фонаря и, опьяневший от свежего воздуха, выбрался на плоскость. Как все-таки странно, когда самолет не задирает нос, принюхиваясь к небу, а униженно распластывает по земле могучие крылья. Зарылся носом в траву высотой чуть не в Славкин метр с кепкой, две лопасти из трех, погнутые, досадливо вгрызлись в почву, лобовое стекло запорошили какие-то лепестки… «Ты полежи тут чуток, а я скажу технарям, чтоб завтра же выехали. Они в момент отвезут домой, — мысленно пообещал Славка. — Там и встретимся, не скучай!» Смахнув напоследок со стабилизатора клочки травы и полевых цветов, он припустил за У-2 — как был, весь оплетенный ремнями парашюта и планшета. — Повезло тебе, что я порожняком. С грузом подбирать не стала бы, — порадовала его девушка-летчик, когда он успешно перевалился через борт в крохотную заднюю кабину. — Старший сержант Лапицкая, эскадрилья связи! А тебя как звать? — Сла… Младший лейтенант Новик, — вовремя поправился он. Могла бы и повежливей, с офицером разговаривает! Девушка подвижно повернула к нему лицо, густо обсыпанное веснушками. Глаза задорно прижмурились за защитными очками. — Будем знакомы, лейтенант!.. Ого, уже и на орденок налетал? За отличные посадки дали? — Эй, я не напрашивался! Могу и вылезти, если лететь со мной нет желания… — Поздно, дорогой, идем на взлет! — она прибавила скорости, и У-2 с готовностью начал разбег. — Ты не переживай, прибудешь целенький! И приказы возила, и почту, и штабников — неужели летчика не доставлю? — А ты разве знаешь, из какой я части? — усомнился Славка, тоже опуская со шлемофона очки. — Может, заглядывала когда-то? — А то как же! Но на «лавках» в этих краях все равно только один полк летает. Это же у вас активничает та девушка-истребитель? Как там ее — Жук? Тьфу, снова-здорово. Лида, всюду Лида! А что в полку четыре Героя Советского Союза — это семечки? Летела вниз земля, стремительно уменьшались деревья и кустарники… Летчица довернула влево, чтоб лечь на курс, и поверх кончика нижней плоскости снова предстало покинутое полюшко, где темнела полоска вспаханной земли. С немым укором блеснул на солнце фонарь: мол, загубил машину и тут же в другую перескочил, лиходей! Славка обвел в планшете место посадки и виновато потер карандашом нос. «Ох и натерпелся ты, бедолага! — опять посочувствовал он «лавочкину». — Не обижайся, что так сели. Еще полетаем, правда!» Хоть и переквалифицировался Славка из летчика в пассажира, занятие у него осталось прежним — оглядывать небо в поисках потенциальной угрозы. В какую сторону оттянулся воздушный бой, можно было только догадываться: ни Лидину «семерку», ни «мессеры» Славка так и не высмотрел, хотя крутил головой до онемения шеи. Почему же продолжает беспокоить что-то смутное, неуловимое, неотвязное, будто пчелиное жужжанье в букете свежесрезанных астр? — Ну как там, Соколиный Глаз, не видать немчуры? — перекрикивая шум мотора и ветер, окликнула Славку летчица, которая и сама пристально изучала окружающее пространство. — Стереги-стереги, так мы точно врага не профукаем! Вдвоем же оно надежней, а? Вы, истребители, на все разом натасканы: и летать, и искать, и стрелять… А взгляд Славки споткнулся вдруг о ее шарфик, который застенчиво выглядывал из-за воротника летного комбинезона. Споткнулся и словно впутался в нитки, не отцепишь. Казалось бы, шарфик и шарфик… Пестрый, в цветочки, уже и поблекший. Славка относительно шарфиков вообще был не то чтобы образованным. Лида вон никаких не носила: ни в цветочки, ни в крапинку, ни в какую другую холеру. И однотонных не носила. Насколько просто было вообразить ее верхом на лошади и с саблей наголо в образе Эмилии Плятер, настолько же невозможно — допустить, что в недрах ее чемоданчика мог заваляться легкомысленный девчачий шарфик. Тревожно забуксовало сознание, мысли-колеса закрутились вхолостую: командирша, самолет, шарфик… Это уже было, это когда-то случалось с ним, все повторяется с невероятной, необъяснимой детальностью. Щелкнул невидимый переключатель — и две картинки, отдаленные во времени, идеально наложились друг на друга. А мысли все ускорялись, хаотично мелькали: шарфик, самолет, командирша, почта, плоскости, леса… нет, не леса! — пестрый ворсистый ковер во весь пол… — Садитесь поудобней, товарищ Стасик, и сейчас же хватайтесь за борта! Наш ираплан вылетает ровно через четыре минутки и девяносто одиннадцать… — Не пихайся ты, ну! Места ж у тебя — вон, еще на троих хватит! Она рывком разворачивается, и густая пепельно-русая шевелюра в миллионный раз стегает его по лицу. — Хамить, значит? Если вы собираетесь и дальше так вести себя с авиа… ну, с этой… этой самой… авиаактрисой, то заместо полета отправитесь в угол — стоять на гречке! Он на всякий случай отодвигается к самой стенке кожаного чемодана и озабоченно ерзает на подкладке. Отступать больше некуда. — И ничего не отправлюсь… Летчица ты, а не авиатрисса. И самолет твой ни за что не полетит. Она снисходительно прищуривает глаза. Желтоватые такие, совсем как мамкина янтарная брошка. Кошачьи. И щеки кошачьи, рябые: перекинулась животина в девчонку, а точечки, откуда усы растут, стереть забыла. — А вам откудова знать, полетит или нет? — фыркает она. — Вы разве летчицкую школу кончали, а? Он и обычную школу пока не кончал. Он пока и не особенно соображает, что это за штука такая — школа. Но спустишь хоть раз такое — совсем житья не будет. — Нашлась ученая! С эдакой вот гаргарой ни одному самолету не подняться, — показывает он на откинутую крышку чемодана. — Вниз потянет, и об гору шмякнешься. — Ох, как сложно с этими… дилинтантами! — томно закатывает она глаза. — А в какой отсек прикажете грузить почту? Почту, спрашиваю, куда? Вы, товарищ, вообще тут не к месту, меня с минуты на минуту ждут в Париже. Придется прицепить еще два винта, а то не успеем, — и равнодушно отворачивается к носу воображаемого самолета. — Я, может, сам вперед хочу, — тут же приподнимается он, — я, может, сам пилот что надо! — Где написано, что пилот? Есть у вас документ? — Ну… С собой не взял, но… — А у меня — вот! — она победно машет перед его лицом кончиком полупрозрачного шарфика, обернутого вокруг шеи. Кажется, тронешь — растворится туманом, и нет его. — Заимеете похожий — прошу. А пока сидите смирно! Нет, этот зверь побольше кошки будет. Рысь, не иначе. Он разочарованно плюхается назад в чемодан, подпирает голову руками и уныло следит, как «авиаактриса» надевает круглые очки без левого стеклышка, которые накануне стянула из шуфлядки стола своего папы. — Вж-ж-ж! Всем разбежаться, а то порубим винтами в капусту! — восторженно верещит она, раскинув руки-плоскости. Широко-широко — на всю комнату, на все небо. — Взлетаем, обгоняем стаю диких гусей, поднимаемся выше облаков… — Еще чего — выше! — не сдерживается он. — Полный самолет почты, два пилота, и — выше? И что насчет горы? — Вон она, твоя гора! Целое стадо гор! И ничего, пока не шмякнулись, — заносчиво задирает она подбородок. Отсюда горы и правда кажутся не такими уж опасными. Совсем ерунда — ни капельки не страшней всяких там чемоданчиков, узлов и сумок, которые можно было бы разложить на полу. Летчица спихивает очки ниже, чтобы рассмотреть хоть что-то, и тыкает пальцами в землю далеко внизу: — Ой, дома! Дома видишь? Вон мой двухэтажный, а там — твоей тетки, он левей и в деревьях. И магазин на углу, и завод — заметил трубы? И лес! И деревню твою видно, хоть подсчитывай всех до одной коровок… А малюпасенькое все какое: дороги как ниточки! От ужасной высоты перехватывает дух, и он против воли поджимает коленки к груди, опасливо исследуя узорчатую землю — недавний ковер. Пальцы намертво смыкаются на бортах: еще ненароком вывалишься! — А там что? Там, впереди, — кивает он туда, где через окно падает солнечная струя и разливает по полу лужицу света, в которой плещется одинокий тапок. — А там — море, из порта выходит корабль! Сейчас догоним и сядем на палубу, у нас же почтовый отсек доверху набит письмами. И заправиться было бы кстати: до Парижа путь неблизкий! Как это он сам не догадался? Никакая не лужица — море! В самом деле море!.. Славка очумело помотал головой, пытаясь отделить грезы от реальности. Лоб запульсировал тупой отрезвляющей болью, но мысли перепутались еще больше, не найти концов. Ясно только, что все аккурат одно к одному: и самолет этот, и девчоночья спина перед носом, и даже веснушки… А он и имени той командирши не помнит! Разве… Что-то на «Р», ну точно. Бывают ли женские имена на «Р»? А, есть же. Рая. Реня. Ростислава… Ну уж дудки, обоих Славами не звали. Тут вообще надо с другой стороны. Все как наяву: и шарфик тот туманный, и папины очки, и янтарные глаза… Рысьи глаза. Рыся. Марыся. Марьяна!.. — Сама уже вижу! — нетерпеливо отозвались из передней кабины, и от неожиданности Славка чертыхнулся про себя на бескультурный манер Глеба. С какого перепугу последнее имя прозвучало вслух?.. Но, минуточку, что такое она высмотрела? Вопрос отпал сам по себе, когда солнце закрыла угловатая тень. — Держись, лейтенант, сейчас покрутимся! Шпарь, моя «ласточка»! — крикнула летчица и со снижением отвернула. Управление У-2 имел двойное, как и надлежит учебному самолету, поэтому сработали и педали в Славкиной кабине, а ручка управления качнулась между коленями вперед и вбок. Чуть правее прочертили воздух огненные трассы, и мимо с воем проскочил немецкий истребитель, только мелькнули черно-белые кресты да заполоскался пугливо конец шарфика, который выбился из-под комбинезона. Очередь во фрица, очередь сейчас же!.. Славка застонал в голос, осознав, что пытается нашарить отсутствующие гашетки. Вот же дурость: вооруженный до зубов «лавочкин» отдыхает в объятьях высокой травы, а фанерный «кукурузник» со скоростью сто километров в час вынужден схватиться с «мессершмиттом». И самое опасное, что имеется на борту, — две кобуры с личным оружием, годным сейчас только на то, чтобы хозяева продырявились сами. — Чтоб ты струхлел, собака! — выплюнул Славка, вцепившись взглядом в «мессер», который разворачивался для новой атаки. — Эх, пулемет бы сюда! — Да хотя б «мосинку», и то хлеб! А, на пилотаже переиграем… Пригнись там, идет в лоб! У-2 клюнул носом, уходя вниз, и в уши снова долбануло злобное рычанье мотора и грохот авиапушек. Машину тряхнуло, неуклонно повело вбок… Сквозь пробоины в верхней плоскости сочувственно подмигнуло голубоглазое небо. Линия горизонта заскользила чуть наискось, качнулась задумчиво и склонилась в противоположную сторону. — Марьяна, ровняй! В штопор свалимся! Марьяна! — Славка скорей потянулся поверх прозрачного плексигласового козырька, чтобы тряхнуть летчицу за плечо. Потянулся и застыл: ее левая рука судорожно ухватилась за борт, с мучительным усилием скользнула вдоль, оставляя темную влажную полосу… Собственную руку Славка отдернул. Мгновенно. И точными, выверенными движениями застегнул замок привязных ремней. В ладонь будто сама по себе доверчиво ткнулась ручка управления. «Есть у вас документ?» — эхом отдался в ушах строгий девчачий голос. «На этот раз — есть, — с глупой, неуместной усмешкой убедил он и непонятно почему проглотил ком в горле. — Еще как есть!» Самолет, ощутив твердую хватку, перестал валиться на крыло и пошел веселей. А немец продолжал ястребом кружить над недобитой жертвой, просчитывая последний — контрольный — заход. — Вот ты как, значит… Вот ты что задумал, подлюка… — сквозь зубы бормотал Славка, стремительно пробегая взглядом по далекой земле. На этот раз не сядешь: под плоскостями плывет и плывет лес. Горючее же не бесконечно. — Ты хочешь по-своему, а мы… Мы сделаем вот так! И бросил самолет в пикирование. Перевернулось и осталось сзади небо, сплошным зеленым покрывалом разостлались впереди пышные кроны деревьев. «Мессер» тоже обрушился с вышины, нагоняя добычу, и вот рядом снова густо, плотно, оглушительно кладутся трассы — кажется, руку протяни, и поймаешь пулю! — Еще чуточку… Еще… — лихорадочно шевелил губами Славка, не слыша слов в грохоте выстрелов. — Довести немножко и… Сейчас! Он взял ручку на себя… Попытался взять. Рванул сильнее, потянул изо всех сил… А она только-только стронулась, будто прижатая непонятной тяжестью. Славку вмиг пронял холодный пот. Земля ближе, ближе… Ветер зловеще свистит в расчалках. Славка ошалело налег всем весом: — Двигайся ты, н-ну-у-у! Ручка медленно пошла, начал задираться нос… Чуть не черкнув колесами по вершинам, У-2 выкарабкался из пике и неуверенно потянул над самым лесом. Вражескому самолету повезло меньше: он испуганно вильнул и, зацепив плоскостью дерево, исчез в огненном шаре взрыва. Славке бы радоваться, а ему и оглянуться некогда, нужно по сантиметру отвоевывать высоту, чтобы не разделить долю противника. А Марьяна, которую во время пикирования бросило вперед, слабо уперлась одной рукой в приборную доску, чуть выпрямилась — и тугая ручка управления легче пошла на себя. Так вот оно что! Славка, затаившись, напряженно следил, как снова отдаляются деревья, и боялся вытереть взмокшее лицо, боялся выдохнуть. Важно, очень важно забраться как можно выше на случай, если… на всякий случай. Приподняв нос, самолет постепенно двигался вверх. Медленно, неохотно, но двигался. Леса, поля, дороги, речушки уменьшались, складываясь в плоскую карту, сплетаясь в незатейливый узор ковра родом из детства. Казалось, самолет пронзал не пространство, а время, отматывая его лет на пятнадцать назад. И эти долгие, извилистые, необозримые пятнадцать лет — целая жизнь — с облегчением развеивались пылью. Никто не изменился, ничто нисколечко не изменилось. Мир все такой же простой и объяснимый, как ощущалось в далеком прошлом… Только не было в том прошлом жуткого молчания, не клонила подружка голову в беспомощном полуобмороке. Не корчился внутри страх. Терпеть этот страх одному оказалось труднее, чем выводить машину из неуправляемого пикирования. Чтоб вывести, силы воли хватило, а чтоб запереть в себе беспокойство — нет. Видно, вышла вся воля, не запасся… — Держишься там? И держись, сейчас вот просто отлично получается! Если так и дальше, я мигом домчу, тут же лёту — тьфу, всего ничего! — частил Славка, пытаясь не обращать внимания на мелкое подрагивание нижней челюсти. Что-то холод пробрал, так и колотит от каждого дуновения. — Мы на месте почти, моргнуть не успеешь, как долетим! Только не сползай там, держись, слышишь? Вот так хорошо, в самый раз! Всего километров десять потерпеть, уже даже меньше. Пустяковина, правда? Мы с тобой и в Париж долетали — что нам тот аэродром! Помнишь наш «почтовик»? У меня так прямо перед глазами стоит, ну совсем как сегодня сгоняли! Вот сядем, и обязательно расскажешь, куда тот чемодан задевали, а то ж интересно — не могу!.. За бесконечные пять минут, что самолет на черепашьей скорости тащился к аэродрому истребителей, Славка почти сорвал голос. Его замутило, в висках начала размеренно стучать боль. Все же неслабо он дался о приборы, да и вылет был второй за день… На то, чтобы проверять небо вокруг, он и вовсе не наскреб энтузиазма. А, все равно на повторное кружение с «мессершмиттами» бензина не хватит… Несмотря на продырявленные плоскости, стойкий У-2 тянул более-менее ровно. Хорошо, что мотор не поймал ни одну пулю. Обманутый Славка без опаски перевел самолет в снижение и, убаюканный безопасным отрезком пути, не сразу осознал главное. Они не просто снижались — они проваливались. Уже распростирается впереди импровизированное летное поле, виднеется на опушке линейка четырех дежурных Ла-5 второй эскадрильи, белеют на траве полотнища посадочного «Т»… А в передней кабине все больше горбится спина в сером комбинезоне, все ниже опускается голова. Куцый хвост шарфика вяло трепыхается на ветру. — Ты упирайся посильней и слушай, слушай меня! Не склоняйся, это нельзя, понимаешь? — надрывался Славка, оттягивая удушающий воротник. — Минуточку продержаться, и все! Мы на месте, мы уже… Я и на круг не пойду, с прямой сяду, слышишь?.. Верхняя пуговица никак не нашаривалась, и только через полсотни метров потерянной высоты вспомнилось, что она оторвалась вчера. Еще через сотню метров стало вообще не до воротника. Самолет неуклонно снижался: поперек посадочной полосы, с боковым ветром — и быстро, слишком быстро! «Видимо, все-таки шмякнемся, — пронеслось в голове, пока Славка до изнеможения тянул неподвижную ручку управления. — Причем даже без почты, вот так стыд!» Жестокий удар передними колесами — и врезались в тело привязные ремни, аж дух выбило; Славка еле успел на инстинктах загородиться руками, чтобы опять не проломить лицом приборную доску. Качнулся мир, блеснуло из-под нижней плоскости слепящее солнце — и самолет со стоном грянулся оземь кверху колесами… Странно после немолчного стрекота винта прислушиваться к пересвистыванию птиц. Странно висеть на ремнях вниз головой и видеть над собой бесконечный травяной потолок. Славка машинально отстегнулся от сиденья и вывалился из кабины, поровну ошеломленный посадкой и по-летнему разомлевшей горячей тишиной. Выпутался заодно и из парашютных лямок: еще и с парашютом ему точно не подняться. Но смотри-ка, в самом деле целенький. Что руки, что ноги — порядок, словно и не он со всего маху обрушился с высоты и воткнулся в землю далеко за посадочной полосой. Зато горемыка У-2 пострадал по полной программе: нос весь разбит, траурно торчат вверх обломанные стойки шасси, покачиваются на ветерке лохмотья перкали… И все же сели. Сели! Из передней кабины послышался шорох, и Славка торопливо подлез под фюзеляж — туда, где светлели в полумраке короткие пепельно-русые волосы, больше не спрятанные под шлемом, вокруг такого же пепельного лица. Кажется, даже веснушки побелели. Не успел он разобраться с привязными ремнями, как холодноватая рука вслепую скользнула по его щеке, нашла локоть, скомкала ткань гимнастерки. — Не смогла я… Ты просил… а я… — Стой, я сейчас, почти. Уже и «санитарка» вон катит, наши быстро поворачиваются… Придержав Марьяну плечом, он отщелкнул замок, и она с хриплым выдохом осела ему на руки, так и впившись ногтями в запястье. Стиснутая, напряженная — только бы не шевельнуться там, где больно. — Здорово мы… гвозданулись… а? Бедная «ласточка»… У нее и губы пепельные, все покусанные, но сразу и не разглядишь, потому что из припухшего носа струится кровь. — Придурок я полный, вот кто, — просипел Славка. — Голову мало оторвать за такое. Самому хоть бы хны, а ты… а машина… чужая… Нога твоя вообще что-то… совсем. — Это все бензобак… Я не успела, хотя знала… Стасик, ой, Стасик! — она мучительно попыталась передвинуть искривленную ногу, чтобы не давить на нее всем весом, но только прихватила зубами шарфик и обессиленно обмякла. Одной рукой продолжала цепляться за Славкину, другую все не отнимала от темного пятна на комбинезоне. А у Славки что-то ни слова больше не выжималось, подперло горло, и все тут. Стасиком его одна Марьяна называла. Давным-давно, в прошлой жизни. — Я думала, не ты… Думала: глупость… — ее глаза, желтоватые глаза раненой рыси, пытались открыться, но тяжелые веки опускались, ресницы соединялись. — Аэропланчик у нас был — блеск, хоть на Северный полюс… Прости… что не поуправлял тогда. — Не смог бы я, ну ты что? — Славка выдавил из себя натужный смешок. — Видишь, и теперь не особо вышло. Я же никакой не командир, я так просто… И как был котенком дурным, так и остался. Притормозила у разбитого самолета машина с красным крестом, и Славку решительно отодвинул высокий худощавый военврач. Он упал рядом на колени, стремительный как всегда, и одним движением разомкнул сцепленные пальцы Марьяны. Полы его белого халата крыльями раскинулись на траве. — Прочь, недотепа, — рыкнул на Славку, — свое дело сделал! Если только крушить умеешь, дай дорогу тем, кто поправит! — и сосредоточенно склонился над Марьяной. Там осмотрел, тут ощупал, забормотал: — Два осколочных, перелом ноги… нос… Марш, говорю! В санчасть и сам дотопаеш. Эй, там, не спать — носилки! Сбитый с толку таким гневным наскоком, Славка беспрекословно уступил дорогу санитарам… и тут же поймал увесистый подзатыльник. Лида Жук рванула его за воротник и встряхнула так, что аж нитки затрещали. Ее черные кудри торчали во все стороны, как у ведьмы. — Хоть раз, единственный раз еще оторвешься — с «губы» не вылезешь! Сколько было сказано: хвост ведущего не терять! Как Глеб до сих пор шею тебе не свернул? Будешь и дальше кружить в одиночку — не доживешь до возвращения ведущего, сама прибью! Славка мутным взглядом проследил, как отъезжает «санитарка», вспомнил, что даже не спросил про Марьяну: то ли в санчасть ее, то ли в госпиталь… И неожиданно вскипел: — Пусти ты… больная! У меня мотор встал! Я что, сам крылышки отращу? Она зло оттолкнула его от себя: — А доложить можно было нормально?! Эфир трещит, шипит, ни дьявола не слышно! Куда провалился, не понять: потерялся, рухнул, сбежал от опасности подальше? — Щас — сбежал! Я не так себе порхал, я сбил! «Мессер» сбил, ясно тебе? — Ага, два! С которыми я в облачности в прятки играла! Обалдуй чертов… До офицерского звания дослужился, а ума не заработал ни на грамм! Самостоятельность он надумал показывать! Что, многовато нас в эскадрилье? Не хватало еще и без тебя, дурака, остаться! Последнюю фразу Славка пропустил мимо ушей. Чтоб не смягчиться. Рывком поправил растрепанный воротник и сухо отчеканил: — В таком случае, товарищ лейтенант, выбирайте себе послушного напарничка и летайте с ним на здоровье. А я прошу дать мне другого ведущего! Лида так и вытаращилась на него: — «Лейтенант», это ж надо! Последние мозги тебе выбило? Начальству выкай, а со мной чтоб без этой чепухи, понял? Друг, называется! Как сама в ведомых ходила, так «Лид, скучно дежурить, залазь на крыло», а как замкомэска, так бегать от меня и товарищем лейтенантом обзываться. Я, кстати, два дня от должности отбрыкивалась, а вы все молчком глазами хлопали! Если и ты был против, вызвался бы сам, и конец. Или хоть Сашу подтолкнул! «Тихоню Гнедаша в замы? Ого-го. От такой новости у него бы командирский голос прорезался. Чтоб оспорить раз и навсегда», — подумал Славка, неприметно теряя желание выяснять отношения. Свою кандидатуру он и рассматривать не стал: все способности на лбу написаны, причем даже не фигурально. А Лида тем временем зажала губами папиросу и, сердито шаря по карманам в поисках спичек, цедила: — Бывалые летчики они, «мессеры» они сбивают… А сколько сначала попрыгать перед вами надо, нос каждому подтереть! Чтобы потом и в бою не прикрыли. Мол, если такая умная, выкручивайся сама! Восемнадцать пробоин в самолете… Славка новым взглядом наблюдал, как она дрожащими пальцами вытягивает спичку, как раз за разом, нервничая, чиркает по коробку — тщетно. В конце концов негромко сказал: — Жучок, ты не куришь. Спичка сломалась и полетела в траву, а Лида порывисто сунула в карман коробок и папиросу да запустила руки поглубже. Сгорбленная какая, нахохленная — недавней выправки как и не было. Ничего себе, быстро она сдала… Лида поковыряла носком сапога кочку и бесцветным голосом сказала: — «Илы» завтра на штурмовку, мы эскадрильей прикрываем. Полетишь со мной? Можешь на машине Глеба, если твою — в ремонт… Полетишь? И такой усталостью полнились ее запавшие глаза, что Славка без раздумий согласился: — Полечу. Что поделать, не умел он перечить девчатам, не научился даже на фронте… Она долго всматривалась в него неподвижным взглядом — так долго, что он успел медлительным своим разумом осмыслить: она же только на два года старше его. И всего несколько месяцев назад они оба получали от ведущих по шапке. Уголки ее рта внезапно чуть поднялись, глаза прижмурились — почти прежняя проказница. — Ты в санчасть давай, герой-любовник. Вон же, весь окровавленный. Может, все-таки отлежишься пару дней? Ну куда ты с разбитой головой? А про пуговицу по-прежнему ни слова. Чудеса, однако! То-то будет смеяться над ним Марьяна… — Да полечу, обещал же. Плюнь, ерунда все это! Сюда долетел — и в бой смогу… Сказал да понял: вправду ерунда. Может, оно и не нужно — перечить?