Расстрел

Кондратий сидит на отсыревшей простыне и видит как сквозь решетки под самым потолком просачиваются первые рассветные солнечные лучи. Начинает светать. Он склоняет голову в бок и прикрывает глаза. Он слышит как о каменные стены разбивается беспокойный шепот Сергея, что пытается успокоить беспомощно всхлипывающего время от времени Мишеля. Рылеев вспоминает Трубецкого. Такого уверенного в победе, такого гордого. Сергей, стоящий близ площади, совсем не сходиться с его Сережей. Тем Сережей, который сидел напротив Кондратия и слушал взъерошенного полусонного Рылеева, декламировавшего собственные стихи; он стоял совсем босой и в одной только спальной рубахе, совершенно не скрывающей худую жилистую шею, покрытую легкой испариной — ни то от болезни, ни то от того, что поэт бывало слишком уж распалялся когда читал, — и бледную безволосую грудь. Сережа глядел безотрывно , откинувшись на взбитые подушки и накрахмаленную белоснежную простынь. Сережа притягивал к себе и целовал до искр пред глазами. Сережа его любил. По щекам Кондратия текут слезы. Все, чего ему хочется — это еще раз увидеть князя. Вновь запустить ладонь в его кудри, когда он ляжет на колени поэта и перебирать шелковистые пряди, путаясь в них. Хочется переплетать пальцы и ощущать чуть огрубевшую и растрескавшуюся от сильных морозов кожу. Хочется приникнуть к сильной груди и вслушиваться в мерный стук любящего сердца. Хочется, да не можется. Кондратий открывает глаза лишь тогда, когда становятся слышны тяжелые шаги. Кондратия ведут к эшафоту и он видит правее от себя, закованного в кандалы Сережу. Тот будто ощущает на себе его взгляд и вскидывая голову протягивает ладонь. — Моя любовь, сегодня нам придется умереть, — Сергей склоняет голову и улыбается. Будто бы они сейчас там, в доме у Рылеева, а не на эшафоте и с накинутой на шею петлей. Бархатные карие глаза наполняются слезами. Мужчина оглаживает узкие ладони с обгрызенными от нервов ногтями и подносит ладонь к губам, целуя каждую косточку. — Я умру за тебя, — говорит Кондратий, не замечая как трагично смотрит на него Мишель и как отшатывается толпа зевак, видимо услышавши мужчину. — Я умру за тебя, — кивает Трубецкой и сжимает ладонь поэта в руках. Веревки обрываются. Кондратий подскакивает на постеле и загнанно дышит. Грудь его быстро вздымается, а из глаз текут ручьем слезы. Он шарит по простыни, желая найти, потрогать Сережу; понять что он здесь, рядом. Живой. Кондратий находит теплую сухую ладонь и облегченно вздохнув откидывается на постель. — Кондраш, я тебя очень сильно люблю, но давай спать, — шепчет Трубецкой, когда Рылеев обхватывает его лицо, пальцами зарываясь в волосы и выцеловывая каждый миллиметр кожи. — Мне приснилось что ты умер, Сереж, — он нервно закусывает губу, одновременно жалея и радуясь тому, что разбудил Сергея. — Но я здесь, с тобой. Жив и здоров, — уже громче говорит мужчина, кладя ладонь Кондратия себе на грудь, где действительно бьется сердце, гоняя кровь по телу. — Дышу. Чувствуешь? — Трубецкой утыкается в шею возлюбленного усиленно дыша и пуская толпы мурашек по телу. И впрямь живой.