Непредсказуемые последствия не до конца осознанных желаний (на самом деле, вполне предсказуемые)

*** Это не студия. Пауза в разговоре, очень длинная, очень, бесконечная, но контакт не разорван. Это не афтерпати. Это не отель. Это комната отдыха в каком-то клубе. Сюда никто не войдёт. Контакт не разорван. Стена покрыта причудливыми узорами. Очень интересная стена. Тим смотрит на стену. Тим нарушает паузу, потому что… что он потеряет? Он уверен, что всё, что он скажет, останется здесь. — Я знаю, что ты не гей, — говорит он, продолжая рассматривать стену. Слева от него происходит некоторое движение. — Хм? — Я знаю. Но. Можно вопрос? — Конечно, почему нет? — Ты… Я тебе… Блядь. Тим не боится. Не то чтобы. Просто это немного… Много. — Желаешь спросить, нравишься ли? Тим фыркает. Он знает, что нравится. Он не знает, насколько. И что он хочет услышать, он тоже не знает. — Зависит от того, что ты хочешь услышать. — Мэнсон… Тим поворачивается. Смотрит почти умоляюще. Мэнсон пожимает плечами и улыбается. Мудак. Редкостный. Тим снова фыркает, косится на стену, встряхивает головой. Смотрит на редкостного мудака, у которого невозмутимо-заинтересованное выражение лица. Довольно расслабленное. Тим подаётся ближе, и целует его. Тим хорошо целуется. Они оба. — Хочешь меня? Тим выдыхает это практически шёпотом. — Может быть. — Мудак. — Не-а… — Мэнсон кладёт руку ему на затылок. — Не сейчас. Сейчас я ёбаный ангел, Тим. Ты сам не уверен в том, что предлагаешь, и предлагаешь ли что-то вообще. Кроме того… — Заткнись, — говорит Тим, и снова целуется с ним. Мэнсон тянет его ближе. — Мне не пятнадцать. Я знаю, что я предлагаю. Я не знаю… — Ты не знаешь, насколько далеко ты хочешь и можешь зайти. — И ты. Мэнсон коротко смеётся, и разглядывает его глаза. Так, словно они существуют сами по себе. — Я никогда никого не насиловал и не собираюсь начинать. Тим фыркает. Насиловать. Прекрасное начало. Он заползает Мэнсону на колени, прижимаясь, и чувствует пальцы на пояснице, и тепло, и ещё что-то, что идентифицировать не получается. Мэнсон ловит пальцами другой руки его подбородок. Скольд кривит губы, одно из его бесчисленных выражений лица, которые вообще неизвестно, понимает ли кто-нибудь. Кое-кто определённо понимает. Пальцы на пояснице задирают на нём футболку. Насколько далеко… — Сними, если хочешь, — говорит Тим, и это не то, чтобы разрешение, и не то, чтобы предложение. Это вызов, определённый сорт вызывающего поведения, когда ты действительно не знаешь, как поступать, но делаешь вид, что знаешь всё лучше всех, и вообще, это твоя игра, и твой план. Так и задумано. Мэнсон ему не верит, но футболку стаскивает. Чего он там не видел. В комнате довольно холодно. Внутри у Тима даже слишком жарко. — У тебя сердце колотится так, что я его слышу, — сообщает Мэнсон. Ёбаный мудак, думает Тим. Ёбаный, блядь, мудак. — Значит, у меня оно есть, — Тим пожимает плечами. И закрывает глаза. — Я никогда никого не… — Верю. Сделай что-нибудь другое. Мэнсон смеётся и трогает колечко в соске Тима. Тим вздрагивает. Не то, чтобы желающих потрогать было недостаточно. Не то, чтобы он всегда так дёргался. — Годится. Можно… Сильнее. Если хочешь, — добавляет он мысленно. Если хочешь меня. Или хотя бы чёртово колечко. Потом он почти вскрикивает. Мэнсон сжимает сосок и тянет украшение, довольно сильно. Ещё немного — и было бы уже больно. — Ещё? — хрипло, ниже, чем он говорит обычно, и внутри Тима что-то расслабляется, что-то вырывается на волю. Хочешь, — думает Тим. Точно хочешь. Ёбаный мудак. — Можно, только… Не порви, ладно? Мэнсон издаёт звук, похожий на урчание. Отпускает колечко, и снова тянет, и ещё, и Тим дрожит, и его горло вибрирует на низких частотах. Почти беззвучно. — Что ещё мне можно? — уточняет Мэнсон, почти прикасаясь губами к железкам в ухе Тима. Фетиш у него на железки, что ли? — Я тебя ненавижу, — отзывается Тим. — Нереально просто. Ненавижу. Но… предлагай. Я скажу, можно или нет. Мэнсон проводит языком по его уху, задевая кольца. — Допустим, я… — и по шее. Он слишком долго молчит. Тим нервно фыркает. — Хочешь, чтобы я тебе отсосал? Правила чёртовой игры. Предлагать тут только он может. Не у него одного тут есть сердце. — Попробуй, — Мэнсон отпускает его, так что Тим чуть не падает. Тим не отличается глубокими познаниями в человеческой психологии. Тиму жарко и всё такое, он в принципе не слишком хорошо соображает. Но кое-что он понял. Кое-что, что хотя бы уравнивает их. Мэнсон до полусмерти боится собственных желаний. Сам Тим от этого почти перестаёт бояться своих. Почти. Он сползает на пол. Развлекается, проводя языком по ширинке Мэнсона, через ткань, и ещё пару раз, таращась на него снизу вверх, сейчас это просто, и ему нравится тянуть этот момент. Он расстёгивает молнию. И убирает руки. И сидит там на коленях, выразительно глядя на Мэнсона, который вряд ли что-то понимает. Бесценное мгновение. Потом до него доходит, и он неловко двигается, стаскивая с себя штаны. Тим наклоняет голову набок и вытягивает губы. Коротко барабанит пальцами по полу. Молчит. Мэнсон фыркает, глядя на эту пантомиму, но трусы всё-таки снимает. Бесценное мгновение заканчивается. В прошлый раз Тима настолько занесло в прошлом тысячелетии, и это даже не фигура речи. В девяносто пятом. Иногда его тянет на крайне сомнительные подвиги. Сомнения снова лезут в его голову, но тонуть в них, словно Алиса в слезах, Тим не желает. Он делает то, что сам предложил, и делает это, судя по всему, весьма неплохо, потому что реакция хороша, Мэнсон дёргает бёдрами, пытаясь протолкнуться глубже, и вообще почти извивается. Глубже. Тим давится, но не возражает и не останавливается. Ему всё нравится, просто он не особо умеет, и почти никогда не хочет, но в данном конкретном моменте абсолютно не против. Мгновенно научиться невозможно, но, как минимум, он старается, и его старания явно ценятся по достоинству. Может быть, даже немного больше. Мэнсон останавливает его, и что-то говорит, что-то лихорадочное и отрывистое, что-то возбуждающее, а Тим облизывает губы, чувствуя посторонний привкус, и не может понять ни единого слова. Потом Мэнсон тянет его обратно к себе на колени, и целуется с ним бесконечное количество времени, и его мокрый член упирается Тиму в печень. Приблизительно. Тим не особенно в курсе, где эта печень находится. Только не сейчас. — Трахни меня, — шепчет Тим, глотая воздух, и надеясь, что Мэнсон не потребует ёбаных уточнений, потому что он не сможет, он правда не сможет. — Я не ношу с собой смазку, что бы ты там про меня не думал, — с откровенным сожалением выговаривает Мэнсон, и он тоже задыхается, и он не требует ёбаных уточнений, он ничего не требует, вообще даже наоборот. — Попробуй со слюной, — кое-как выговаривает Тим, и он всё ещё в джинсах, которые даже не расстёгнуты, и ему это страшно надоело, и ещё — настолько его не заносило даже в прошлом тысячелетии. Он надеется, что получится. Мэнсон выползает из-под него, и снимает рубашку. Одну из своих идиотских, невероятно стильных ёбаных рубашек, которые годятся для сцены, для выхода в свет, для чего угодно, только не для таких моментов. Тим снимает с себя джинсы и переворачивается на живот, потому что ему правда нужно, и он надеется, что получится, хотя не получалось никогда, но у него не так уж много опыта. Потом он таки вскрикивает, скорее от неожиданности, чем по любой другой причине, но затем растворяется в ощущениях. Ёбаный мудак. С охуенным, блядь, языком. Тим откровенно стонет, запихнув под себя руку и дёргая свой член, подаваясь бёдрами навстречу охуенному языку, и он мог бы кончить и так, вполне, но он повторяет просьбу, много раз её повторяет, он просит его трахнуть, и он уже почти уверен что получится. Мэнсон добавляет пальцы, не прекращая его вылизывать. Неглубоко, исключительно осторожно, в замутнённом сознании Тима мелькает мысль, что он ебаный андроид или вообще не человек, но хотя бы сомнений там больше не возникает. — Можно? — неуверенно говорит Мэнсон, прекратив демонстрировать возможности своего языка. Ёбаный, блядь, мудак. — Блядь, нужно, я умру тут если ты, блядь, не т..., — Тим говорит это громко, пожалуй, слишком громко, он не помнит о том, что снаружи есть другие люди, и то, чем они тут занимаются, вряд ли входит в список одобряемых вещей — он нихуя не помнит, зато Мэнсон, кажется, да, потому что он зажимает ему рот, не дав договорить. И пытается втиснуться в дырку уже не пальцами, и это даже не больно, но всё равно мучительно. Мучительно медленно. Тим дёргает бёдрами. И стонет, и повторяет движение. Резко. Быстро. Так, как ему на самом деле надо. Мэнсон продолжает зажимать ему рот, и вылизывает его ухо, и тянет за колечко в соске, сильно, очень сильно, почти до боли, и Тим не помнит, что в чём-то сомневался, он вполне успешно отдаётся, так, как хочется, так, как ему хотелось, так, как от него хотят. Он оказывается на грани оргазма довольно быстро. Слишком быстро. Он убирает руку с члена, переставая себе помогать, надеясь, что это сработает. Он кусает ладонь Мэнсона, и согласно гудит, в ответ на просьбу не орать, и старается её выполнять, выговаривая слова как можно тише. — Я… не вынимай… кончи во мне… в меня. Мне… надо… блядь. Охуенно ценная информация. Нет, серьёзно. Мэнсон кивает, забывая, что Тим его не видит, и ускоряется, и Тим всё ещё не помогает себе, он просто позволяет себя ебать, растворяясь в ощущении, и настолько его не заносило в принципе никогда. Хотя он позволял. Но именно, что позволял. Как разрешение. Не так, как сейчас. Он всё равно кончает раньше, ненамного, Мэнсон догоняет его прежде, чем он начнёт испытывать дискомфорт, но Тим теряет этот момент из виду, потому что такого с ним раньше вообще не случалось. Мэнсон, к счастью, больше ничего не спрашивает. Отвечать было бы некому, Тим дёргается всем телом, и стонет, зажимая себе рот самостоятельно, и это всё на что его хватает. Потом ему снится что-то из прошлого. Что-то достаточно смутное, чтобы это можно было поймать и осознать, но это точно что-то приятное. Потом он просыпается в одиночестве, укрытый кое-как собственной одеждой, и смеётся, увидев записку рядом со своим лицом. Крупный, чудовищный почерк Мэнсона. «Я бы повторил». Тим очень долго смеётся.