Если не усложнять

…Я помню, в то утро она пришла с припухшими, покрасневшими глазами, волосы кое-как собрала в хвост — они выбивались из-под резинки, падали ей на глаза, и она рассеянно встряхивала головой, даже не пытаясь убрать их. Буркнула, что не выспалась, а я не расспрашивала. О чём тут спрашивать, если Ларионов бухнулся за парту у стены, рядом с Самойловой, и сразу притянул её к себе, чмокнул в щёку. Ирка на них не смотрела, разглядывала пустой лист в тетради. Первой парой у нас стояла сдвоенная генетика, но за пару минут до звонка забежала наша кураторша, затараторила что-то о сдвиге в расписании, о том, что полковник из Академии Генштаба проведёт открытую лекцию. Парни навострили уши: кое-кто всерьёз собирался в военную медицину. Полковник этот зашёл прямо по звонку, кураторша даже от доски отойти не успела. Худющий, прямой, как доска, в пятнисто-салатовой форме. Поздоровался — чётко так, отрывисто. Голос у него было хорошо поставленный, даже микрофон включать не пришлось, а то с этой штуковиной вечно приходилось по пол пары возиться: то хрипит, то шипит, то вовсе вырубается. Знаешь, я бы не сказала, что полковник мастерски умел держать аудиторию, но говорил он коротко и по делу. Мне, во всяком случае, интересно было, хотя все эти искусственные вирусы, иммунология — вообще не моя специализация. Я уже тогда планировала селекцией растений заниматься. За соседними партами кое-кто шушукался, в телефон играл, хотя, знаешь, не без опаски, на полковника периодически поглядывая: мало ли? Ирка всё косилась в окно, глаза у неё были пустые-пустые. Мне пару раз хотелось щёлкнуть пальцами у неё перед носом, мол, ау, ты здесь, с нами? И тут полковник кладёт мел, отряхивает руки, спрашивает, есть ли вопросы. И взглядом нас обводит эдак устало, с насмешкой: время, мол, с вами только теряю. Наши переглядываются, помалкивают. Вдруг Ирка руку тянет. Что-то она у него спросила про аутоиммунный ответ. Уже не помню, в чём фишка была, но вот как у него зрачки слегка расширились и брови приподнялись — это я заметила. Он стал отвечать, она пару раз переспрашивала, вставляла свои замечания — он даже от кафедры отошёл, о первую парту руками оперся, наклоняясь вперёд, к нам. До конца лекции так и спорили. Ирка, по-моему, даже не заметила звонка, но полковник сразу поднял ладонь, поблагодарил всех за внимание и отпустил. Сказал, что, если кто-то хочет подробнее ознакомиться с ходом исследований, он может оформить разовый пропуск в лабораторию. Угадай, кто туда поехал? Ирка упросила меня составить ей компанию. Кажется, она немного опасалась соваться к военным, хотя с ней собирались ещё двое пацанов. Одного из них, Ваню Терещенко, ты наверняка помнишь: позавчера приезжал на шашлыки. В общем, Ирка сначала косилась настороженно. Халат ещё ей выдали не по размеру — она в него чуть ли не по подбородок укуталась. Но оттаяла быстро, опять начала полковника вопросами забрасывать — они с ним от группы отстали, я периодически оглядывалась, видела, как Ирка руками размахивает. Аккуратней, думаю, щас как разобьёшь какое-нибудь стекло! С другой стороны, раз полковник ей замечания не сделал, значит, всё в порядке было. Потом, когда сдали халаты и выбежали на улицу, за КПП, Ирка мне визитку полковничью показала. Маленькая, тёмно-бежевая, ни герба, ни тиснения, только имя и телефон. Я удивилась, конечно, что ей вот так запросто звонить разрешили, но, честно говоря, мне было не до того. Меня больше радовало, что мы наконец-то выбрались на солнце и на воздух, и пускай в переулке несло прорванной канализацией, всё равно это было лучше, чем лаборатория… там вроде бы и запахов никаких не было, а всё равно чувствовалось что-то сладковато-едкое. И свет ровный, не жёлтый, как в квартирах, не белый, как от ламп в аудиториях… неживой. Поход быстро забылся. Ирка с ребятами как раз начали свой проект, пытались заполучить грант, но что-то не срослось. По крайней мере, им разрешили работать в универовской лаборатории, и они обычно уходили оттуда около полуночи. Ирка звонила мне и зевала. Зато у неё больше не стекленел взгляд, когда Ларионов попадался ей на глаза. Ближе к лету объявили, что военные набирают спецгруппу. Туда многие просились, но взяли одного Терещенко. Ирка рассказывала потом, что её звали, и весьма настойчиво, кураторша в красках расписывала ей седьмое небо — но она не пошла. Опасалась, что впоследствии её припрягут к какой-нибудь грязной работе — над бактериологическим оружием, например. Да и армейская дисциплина никогда не была ей по душе. Ну, а дальше — защита диплома, выпускной, жара. У меня всё было распланировано с прошлого года, я шла в аспирантуру к заведующему кафедрой, а у Ирки — блестяще спланированные исследования и ни малейшей возможности провести их на практике. Какие там эксперименты, она питалась-то одной растворимой лапшой, на метро экономила. Я зазывала её к себе домой, вытаскивала в кафе, запихивала в неё мясо и фруктовые салаты. Ирка молчала, грызла карандаш, думала. Как-то раз мы столкнулись в торговом центре. Мужчина в ветровке и джинсах, высокий, ладный, с седыми висками, придерживал Ирке дверь. Ирка сбежала по лестнице, не видя меня, приостановилась поправить ремешок сандалии, и мужчина замер у неё за плечом, отгораживая её от людского потока. Я бездумно разглядывала сухой загорелый профиль, облупившуюся кожу на кончике носа, и меня что-то толкнуло: полковник. В штатском он ничуть не напоминал военного, которого я видела пару раз. Потом я, конечно, полезла к Ирке с расспросами. Она рассеянно что-то обронила о данных по проекту, которые они вместе собирали, и перевела разговор. Ну, не хочешь — не говори, больше я не собиралась её пытать. Она сама упомянула полковника через пару недель — помню, мы как раз остановились посреди пешеходного мостика, и она задумчиво разглядывала ветку, проплывающую вниз по течению. — Самарина помнишь? — она покрутила пряжку на поясе юбки. — Полковника. Мы вчера заявление подали, свадьба через месяц. Я, наверное, с минуту молча на неё смотрела. Все слова из головы вылетели. Ирка не отводила взгляда, усмехалась устало. — Мы договорились. Ему нужен рядом кто-то симпатичный и неглупый, кто развлекал бы его разговорами, занимался домом и, в перспективе, родил бы ему детей. А я получаю возможность заниматься делом, которое я люблю, не беспокоиться о куске хлеба и о крыше над головой. Он обещал сам помочь мне с исследованиями. Мне не верилось. Ирка — и такой странный брак? Но, судя по её сосредоточенному лицу, она уже раз десять всё обдумала и отговаривать не было смысла. — Вот так просто? — всё-таки усомнилась я. Она пожала плечами: — А помнишь, как Марьсанна на неорганике говорила? Химия — очень простая штука, если не усложнять, и жизнь тоже. Накрыла мою руку своей — только в тот момент, когда Иркина тёплая ладонь накрыла мои пальцы, я почувствовала, как они у меня замёрзли — и наклонилась ближе ко мне: — Будешь моей свидетельницей? Как ни странно, через пару дней после этого разговора мне позвонил полковник. Уж не знаю, где он раздобыл мой номер. Был лаконичен, как всегда. Спрашивал, какие у Ирки любимые духи, цветы и какой подарок к свадьбе её бы больше всего порадовал. Да, про красные гладиолусы я ему сказала. На свадьбе Ирка была с большим букетом. Тоненькая такая, в голубовато-белом платье, совсем лёгком — будто вышла погулять, а кружевной шарфик набросила от ветра. Полковник говорил мало, он словно как-то съёжился среди гостей. Трогал пальцами то узел галстука, то циферблат наручных часов и всё время смотрел на неё. Глазищи у него, сам знаешь, большие, вишнёво-карие, у тебя чуток посветлее, а у него прям темнота. Мне б под таким взглядом жутко стало. А Ирка — ничего, усмехалась даже. Танцевать пошли — сначала он споткнулся, потом она. Ну, а дальше я уж за ними не смотрела — мало ли парней кругом симпатичных, да в форме, отчего же свидетельнице с ними не поболтать? Ирке я позвонила на следующий день, после полудня. Голос у неё был сонный-сонный, но она сразу же согласилась встретиться. К тому же она в ресторане шарфик свой оставила, я собиралась отдать. Как сейчас помню её во дворе, на качелях: футболка растянутая, шорты, шлёпанцы, смотрит спокойно, а в уголках рта — улыбка. Мягкая такая, озорная. У меня от сердца отлегло, когда я её увидела. Отдала я ей шарфик, посидели, посмеялись. Потом, когда я к ним заходила, я её часто видела в этой футболке. Самарин уверял, что Ирка её у него забрала и не отдаёт, разводил руками. Самарин, оказывается, умел смеяться не хуже Ирки, и смех у него, как выяснилось, тёплый, грудной, очень заразительный. Дома, конечно. На людях он так и был — затянутый-застёгнутый, царевна Несмеяна в полковничьей форме. Но вообще, когда они выходили вместе — очень хорошо смотрелись: он в тёмно-зелёном кителе, она в деловом костюме или в строгом платье. Залюбуешься. Вот так года три, наверное, прошло. Ирка кандидатскую защитила, закончила свой проект с блеском и продала его результаты какой-то фармацевтической компании. Они с ребятами думали над тем, чтобы фирму свою открыть. Ну, а потом… Нет, честное слово, я уж точно не могу рассказать тебе больше, чем ты уже слышал. Просто не знаю. Говорят, проводили испытание на полигоне, хотели проверить чувствительность некоторых штаммов к гамма-излучению. Что-то пошло не так. Несколько человек погибло, ещё полдюжины оказалось в госпитале с убойной дозой. Не знаю, сколько рентген. Даже Ирка, наверное, не знает. До неё дозвонились не сразу: она была у меня на даче, мы как раз обсуждали мою будущую свадьбу. Я услышала телефон, крикнула Ирке. Она говорила совсем недолго, зашла ко мне в комнату и сказала, что ей нужно ехать прямо сейчас. Вроде как сначала её не хотели пускать к нему. Ирка, тихая, застенчивая, преподам лишнее слово сказать боялась — уж не знаю, что она там устроила, но начальник госпиталя в итоге разрешил. Сначала — только через стекло. Потом её уже в палату обещали пропустить, но Самарин к этому времени окончательно в себя пришёл и воспротивился: радиация же. Я тоже хотела Самарина навестить, и месяца через полтора мне наконец выбили пропуск. Веришь — я пожалела, что туда явилась, мне сбежать хотелось. Он сидел на кровати — лицо багровое, сплошной ожог, ни волос, ни бровей, ни ресниц. Щёки в струпьях, шелушатся. Худющий, в чём только душа держалась, и голос еле шелестел. Ирка потом рассказывала, он ей развод предлагал. Мол, неизвестно, сколько буду выкарабкиваться, а ты совсем не на это соглашалась, когда за меня замуж шла. А Ирка? Вот ты веришь, что Ирка может ругаться матом так, что уши в трубочку свернутся? И мне не верится. Но оба дежурных медбрата меня уверяли, что таких виртуозных оборотов даже от начальника госпиталя не слышали. Месяца через три, когда он начал потихоньку вставать, забрала она его домой. А до этого — каждый день в госпиталь, как на работу, высохла лицом, я грешным делом думала — радиация, хотя какая там радиация, просто устала она… Дальше — санаторий, море, горы, потом дача и пикники, и опять он — на службу, она — к себе в лабораторию. А ещё через три года он её из роддома встречал. Конечно, опасались: радиация — коварная дрянь, с плодом могло всё что угодно случиться. Но сам видишь, Бог миловал. О, вон как раз Ирка. Видишь, рукой машет? Похоже, готовы шашлыки, надо спешить, пока без нас не расхватали. В общем, если тебе кто во дворе ещё скажет, что твои родители поженились по расчёту, ты ему морду не бей: это чистая правда. «Из выгоды»? И это правда, сам посуди. Ну и зачем кулаками махать, если полно куда более приятных и безобидных занятий? Пошли, пошли. Как думаешь, томатный соус на нашу долю ещё остался?