Заколка

Таких утр, как это, у них на счету было много — когда они молча собирались на учебу, молча пили он кофе, она — чай, так же молча обувались и молча шли до ближайшей станции метро, чтобы разъехаться в разные концы города и до вечера в принципе не вспоминать друг о друге. Тишина была залогом комфортного сосуществования и эмоциональной стабильности, потому что, как они успели выяснить, стоило кому-то из них открыть рот раньше девяти, как всё выходило из рук вон плохо вне зависимости от содержания. Это утро, отличавшееся необыкновенной духотой, началось с вопроса (что уже делало его необычным и не похожим на начало любого другого дня) Шинобу, стоящей перед зеркалом в ванной: — Гию, — позвала она, когда он стоял у плиты и считал ворон. — Гию, ты не видел мою заколку-бабочку? Голос у неё был мягкий, ровный, без намёка на упрёк, но Томиока всё равно нахмурился, потому что не любил, когда с ним говорили с набитым ртом, даже если набит он был пеной от зубной пасты. Вот и первая причина пойти против догм мирного договора, который Шинобу, вообще-то, уже успела нарушить. — Нет, — ответил он сухо и выключил газ, увидев, как варево в турке стало быстро подниматься наружу. Он столкнулся с ней в дверях: на Шинобу была надета белая рубашка, застёгнутая до середины, с длинными, закатанными по локоть рукавами в золотых запонках. И — всё. Гию безучастно рассмотрел открывшийся виду бюстгальтер и лишь потом обратился к глазам. Шинобу наблюдала на нём только брюки: рубашек Гию почти не носил, потому что слишком лень гладить самому, так что чаще всего это были футболки, которые также классифицировались по степени мятости и требовали тщательного изучения перед примеркой. — Ты точно должен знать, — сказала она, поднеся к его лицу указательный палец. — Я всегда кладу её на столик с кремами и скрабом. Если её там нет — тронуть её мог только ты. До этого ещё приятный, по крайней мере, не раздражающий тон перешёл на неоправданно высокую, противную и агрессивную октаву. Гию отвёл её руку от лица, не зная, что сказать. Нормальный и адекватный человек, прежде чем утверждать такое, подумал бы, в первую очередь, о себе: где он в последний раз видел потерянную вещь, где обычно её носит, где теоретически мог бы оставить. Но у Шинобу явно был другой, парадоксально алогичный склад ума, о чём Томиоке, задержанным уже на две минуты, очень хотелось выругаться, но он сдерживал себя, зная, что Кочо-младшая на самом деле очень рассудительна и просто любит по поводу и без на нём, Гию, отрываться. В этот раз в негласном содружестве идиотов он (что было ещё необычнее) принял роль голоса разума. — Посуди сама: зачем мне твоя заколка? Посмотри лучше на трельяже или в сумке. — Смотрела уже, — встала она опять поперёк. — Я помню, как ты спрятал ключи от квартиры, когда мы должны были навестить мою старшую сестру, и как выкрал мой студенческий со злости, когда мы поругались. Если ты опять шутишь... — Мне всё равно, — с каким-то около презрением и усталостью выдавил Гию. — Дай мне спокойно собраться. Её руки повисли вдоль тела, и Томиока прошёл вперёд, всё ещё размышляя над выбором футболки, когда ему в спину прилетела дамская сумочка, незакрытая, судя по звукам вывалившегося из неё хлама. Гию опустил глаза и убедился в своём предположении: среди пудреницы и помад у Шинобу лежали обёртки от конфет, смятые чеки и какие-то флаеры ювелирок. Он обернулся в ожидании объяснений, но Кочо-младшая надменно сжимала губы, сложив руки на груди. Если раньше в их доме стояла тишина дзеновая, штильная, то сейчас она напоминала белый оглушающий шум, давящий на перепонки. — Грубиян, — процедила всё-таки Шинобу под напором ледяного взгляда. — Есть у кого поучиться, — с иронией ответил Гию, поднимая сумку и для пущей деловитости вытряхивая всё, что в ней осталось: уже упомянутый студенческий, записную книжку, блистер с анальгетиком, кошелёк. Шинобу лицезрела это с немым, хотя, скорее, удушающим возмущением. — Послушай, Кочо. Ты не выспалась, в твоём организме наверняка недостаёт витамина B, а судя по таблеткам тебя ещё и мучает мигрень, вот ты и ведёшь себя... — Томиоке пришлось посмаковать свой словарный запас, ведь такой содержательный монолог он произносил впервые. — Странно. Да. Ограничимся этим словом. Возьми любую другую заколку и обеспечь нам двоим хорошее утро среды. — Я не хочу другую, ты же знаешь, что больше всего я люблю эту, — проигнорировав две трети сказанного, ответила, надув губы, Шинобу. Рутина и правда свела их сожительство к точке наивысшего абсурда: некогда сдержанная Кочо и более-менее внимательный Томиока превратились в занудную истеричку Шинобу и не пробиваемую никакими чувствами каменную стену Гию. Может, если бы они говорили по утрам, да что там, просто здоровались, как делают это все парочки, простым “вставай, любимый”, то всё бы не дошло до такого смехотворного гротеска. — Это не мои проблемы, — пожал он плечами, прекрасно понимая, что это лишнее. Конечно, не его, но он знал, как Шинобу дорожит этим подарком сестры, ещё лучше он знал, как разноцветная заколка-бабочка подходит её волосам. Слишком давно он не замечал, как красиво его девушка делает самую обыкновенную причёску, хотя раньше, хоть и втайне, любовался этим. Практичная до зубного скрежета, Шинобу Кочо всегда оставалась женственной, элегантной и грациозной, даже теперь, стоя с голыми ногами в строгой рубашке с университетской нашивкой. Венец романтических дум развеяла сама Шинобу, подойдя вплотную и ткнув его в бок в своей излюбленной манере. Гию привык и поэтому промолчал, хотя было чертовски неприятно. — Томиока-сан, — вместо знакомого “Гию”, со смертельно умиротворённой улыбкой. — Если бы дело было только в заколке, я бы ещё закрыла глаза, но сейчас ты перешёл всякие границы. — И что ты сделаешь? Побьёшь меня за это? — Лучше, — звонко и тихо засмеялась Кочо, вынимая из-за спины смартфон. Смартфон Гию — новенький, с ещё не тронутым защитным стеклом и прозрачным чехлом. — Я побью твой телефон. Теперь ни о каком мире и речи быть не могло, оставалось лишь догадываться, кто капитулирует первым. Шинобу в своей классической униформе заставляла надеяться на то, что именно она в конце концов поднимет белый флаг — в буквальном смысле. Гию правда сдерживался, но потом всё-таки не выдержал, переступил через гордость и попытался выхватить телефон, на что Шинобу шустро отреагировала, спрятав его обратно за спину. Она посмотрела на Гию исподлобья — мрачно, угрожающе. — Верни мне заколку, и я верну тебе телефон. — Не знаю я, где твоя заколка, — Гию, как и кофе, начинал закипать. — И вообще, что насчёт презумпции невиновности? — В отношении тебя, предателя, она никогда не подействует. И тут он не вытерпел: прижал Шинобу к стене, потянулся к заведённым назад рукам, но она, маленькая, была жутко вертлявая и не давалась так просто. В какой-то момент оба заметили, что стоят, почти вплотную прижавшись друг к другу: полуголые, потные, злые и неспособные выплеснуть куда-нибудь собственный гнев. И он, и она тогда были твёрдо уверены, что ненавидят друг друга, что только разберись они с этим делом и тут же разъедутся и никогда больше друг друга не наберут. Шинобу убедилась в этом ещё сильнее, когда Гию вперил между её ног колено, поднял вверх руки, сжав в кольцо запястья и победоносно вынимая из наманикюренных пальчиков смартфон. Ещё бы немного времени — и она бы расцарапала ему экран, а потом и лицо. Гию отложил своё сокровище последней модели на столик и почувствовал, как жертва под ним рыпается и вырывается. Он бы мог спокойно закончить эту псевдопотасовку, достигнув поставленной цели, но бьющаяся Шинобу уж слишком поднимала ему самооценку. — Пусти, — сбивчиво пробормотала красная от ярости Кочо. — Что, уже забыла про заколку? — спросил терпеливо Гию. — Отказалась от своих угроз? Шинобу вытянулась всем телом к нему навстречу, обнажая незащищённую, влажную, уязвимую шею, и прошипела: — Да пошёл ты. В тот момент Гию явственно ощутил, как нагая полоска её живота прикоснулась к его груди, и он, потеряв внимание, выпустил из стальной непоколебимой хватки чужие руки. Шинобу не была к этому готова и уперлась локтями в стену, всё ещё сводя брови на переносице. Они смотрели друг на друга и метали глазами молнии. — Ты специально, да, — сглотнул Гию. — Не застегнула четыре верхние пуговицы? — Много чести, — ядовито выплеснула Шинобу, склоняя голову к плечу. Опять эта грёбаная белая, нетронутая шея, эти рассыпанные волосы, идеально уложенные две минуты назад. Гию наклонился к её уху, заметил, как от его дыхания она вся сжалась и затрепетала, хотя только что театрально паясничала. — Твоя заколка под подушкой. Ты вчера положила её туда перед сном и забыла. Он отстранился, посмотрел ей в лицо и готов был оскалиться от смеха. Шинобу недоумевала: как это она, Кочо-младшая, могла оказаться не права? Как он, этот идиот, мог быть не виноват? Как будто трафарет оказался не по форме, вышел за рамками, портя красивейшую из картин. И всё-таки он знал. Знал, придурок, где она, и специально выводил её из себя, читал нотации и устраивал клоунаду. Насильственный урон в случае Шинобу был бы максимально неэффективен: уж слишком они с Томиокой были разные в плане комплекции. Тогда она сделала всё, что было в её силах, жалея, что этот “ублюдок Гию” не носит, как все нормальные парни, галстук: она бы ему шею свернула вместе с ним. Пришлось хвататься за плечи, притягивая к себе и целуя так горячо, так грубо, насколько она могла себе это позволить. Без разбора кусая губы и язык. Он подхватил её под бёдра, давая обвить — сжать до боли — его талию ногами, вцепиться в волосы, тормоша уже причёсанные и завязанные в хвост лохмы. — Так тебе, — выпалила она, отстраняясь, но Томиока вжал её сильнее, давая каждому позвонку прочувствовать неровность стены. В отместку он, придерживая Шинобу на весу, вырвал одну из застегнутых пуговиц, наслаждаясь видом роскошного декольте. “Долго этот лиф на ней не продержится”, — выяснил он, приспуская одну из бретелек. — Я тебе спину в кровь расцарапаю, — пообещала Шинобу, наблюдая, как маленькая пуговичка скатилась на пол. Гию кивнул, припадая к желанной шее и довольствуясь вырвавшимся писком. — Успеешь и обработать, и кофе мне новый сварить, — заявил он. — Я холодный не пью.

***

Утро среды — самое умопомрачающее утро за последние полгода — закончилось на полу с ясным пониманием того, что сегодня они никуда не пойдут, даже если ещё успевают с опозданием. Негласное правило в очередной раз доказало свою эффективность: им действительно нужно было продолжать молчать или, как выяснилось, использовать рот по другому, более приятному назначению. Хотя Гию, трогая свои кровоточащие губы, которые Шинобу уже успела зализать, пообещав, ко всему прочему, дать свою гигиеничку, продолжал сомневаться в этом. Она лежала у него на груди, смирная и спокойная, солнечно улыбающаяся, потому что знала, что спина у него и вправду ноет от её остро точёных ногтей. Подумаешь — ещё раз в этом месяце сходить на маникюр. — Мы можем делать так каждое утро, — воодушевлённо проговорила Шинобу, считающая, что вот такой способ решения конфликтов ей больше по душе, чем (теоретически) Гию, приносящий ей завтрак в постель. — Ну или через день. — Нам надо как-то учиться, Шинобу, — выдохнул Гию, почти смеясь. — Но молчать мы больше не можем. Кто знает, как всё обернётся в следующий раз? — Не знаю, ты убьёшь меня? — спросил Томиока, и Шинобу захохотала. — Ладно. Можем начать с того, что будем просыпаться в одно время, лежать вместе, смотреть друг на друга. Можно и улыбаться, если ты ещё помнишь как. Если не помнишь — посмотри в интернете на викихау. И добрыми словами ещё обмениваться. — Например? — подловил её Гию. — Сам знаешь какими. — Не знаю, я же в твоём понимании глупый. Шинобу положила голову на руки и посмотрела на него из-под длинных ресниц. — Не глупее чайника. Признайся, ты просто хочешь, чтобы я назвала тебя милым, дорогим, любимым. — Ты уже это делаешь, — резонно заметил Гию. — Ну-у-у. Не впечатлило. Что ещё вы можете мне предложить? — Кретин, хам и ублюдок. — Этот ассортимент поинтереснее будет, — он взлохматил ей волосы и ненавязчиво предложил: — Почему бы просто не обниматься по утрам? Ты молчишь, я молчу, зато объятья говорят за нас двоих. Шинобу скучающе взглянула на часы, считая, что он, наверное, шутит. Не мог настоящий, её Гию быть романтиком, за него скорее говорил убедительный сарказм. — Восемь пятьдесят восемь. Продержись ещё две минуты, и мы обсудим с тобой всё, что захочешь, даже теорию струн, — с этими словами она подползла ближе, уткнувшись носом ему в плечо, чувствуя, как он приобнимает её за талию: нежно, аккуратно, а не дежурно, как делал это последний месяц. Значит, не смеялся, а предлагал всерьёз... “Может, эта альтернатива не так уж плоха”, — подумала Шинобу, прижимаясь теснее и любовно обнимая его за шею.