и больше не возвращайся

за окном тусклый свет уличного фонаря и неразборчивые, полупрозрачные ни то облака, ни то рваные обрывки тумана. сонхо стряхивает пепел на подоконник и в миллионный раз перечитывает сообщения, датируемые ещё девятнадцатым сентября. целый месяц — тишина мучительная. его душат незаметно собственные руки, пальцы холодные. он нещадно сжимает горло, чтобы — больше никогда не почувствовать боли. и не чувствовать больше — вообще. ебанина непонятная, тупые игры тупого бога где-то там, на небесах. рай, эдем ненастоящий, мистический вовсе — мысли его и надежды. всё происходит чересчур быстро и скомкано. он вышагивает вдоль пустых улиц и за одной сигаретой сразу выкуривает другую. тэён не отвечает на звонки — абонент недоступен, оставьте сообщение после сигнала; сонхо не дослушивает приятный голос девушки в динамиках и выключает свой разбитый айфон. на деревьях пропадают листья жухлые; комнату заполняет холод одиночества и жалобное мяуканье котов. не до них сейчас как-то. сонхо разглядывает своё отражение в стекле — лохматый и сломанный. загнанный жизнью, скалящимися псами его собственных проёбов в угол. растерзание — искупление ошибок. сонхо на повторе проигрывает один и тот же плейлист ни то для секса с охуенными девчонками, ни то для свиданий с этими же охуенными девчонками. он не помнит. весь этот месяц — настоящее покаяние и туман перед глазами. бог присматривает за ним оттуда, сверху; какой же запретный плод вкусил сонхо, чтобы — страдать всю свою чёртову жизнь? мать как-то водила его в церковь неподалёку от их старого дома — запах благовоний смешивается с общей духотой и безнадежностью. у двери его квартиры нет звонка, только — протёртый номер рядом. тридцать шестая. стучат по ней вовсе не настойчиво, всего несколько раз. но сонхо больше и не нужно, он и так знает, кто за ней. эти сообщения сонхо перечитывал тоже, и тоже достаточно много. месяц абсолютного шума, такие же настойчивые (вовсе нет) стуки в дверь максимально поздно. это тоже часть его искупления? парень не спешит открывать дверь; незачем. может, как и в другие разы — уйдёт? оставит рассыпанные рядом фантики или бычки, или иногда — записки кривым, почти неразборчивым почерком. «хён, пожалуйста, прости»; «я не хотел, сонхо, ты простишь меня?»; «тэён-нуна бы не хотела этого». да откуда ты знаешь, пацан? что ты вообще знаешь о тэён, а? сонхо встаёт со стула, тушит о стопку таких же глупых записок сигарету и медленно плетётся к двери. чтобы выместить злобу, накричать, мол, проваливай отсюда, малой, и больше никогда здесь не появляйся. ни через месяц, ни через год или даже два — сонхо включает в прихожей свет и, не смотря в глазок, открывает дверь. этот самый малой — чонхун; он весь помятый, волосы его клочьями смешиваются с грязью. а ещё он пьян — сонхо шмыгает носом, как только чувствует, как от пацана разит спиртом. куртка его, ещё давно купленная каким-то богатым родственником, порвана внизу, а по карманам её, непременно, распиханы бычки и поломанные сигареты. сонхо чонхуна знает слишком хорошо, и это — тоже ебанина непонятная. — хён, я... - у чонхуна заплетается язык; старший уверен, знает даже, что — до этого он был с придурком джэхёном и их сомнительной компашкой. для сонхо это очевидный бред, чонхун же отчаянно пытается казаться старше, круче. для него всё это — классно; ну что, теперь я могу тусоваться с тобой, а, хён? я ведь взрослый, разве нет? нет, боже, разумеется нет. сонхо оттягивает кудрявые на затылке волосы, тяжело вздыхает и со стопроцентной уверенностью может сказать, что же там пролепечет чонхун дальше. он слишком хорошо его знает; видит будто через рентген, насквозь, — мне очень жаль, я не думал, что всё получится так хуёво. тэён мне написала потом, что я мудак... и сонхо тоже думает, что чонхун — самый настоящий, эгоистичный мудак, но озвучивать это почему-то не торопится, хоть и хочется очень. собаки, псы бешеные, гонятся за ним весь этот месяц — судьба его в руках бога. серый дым, белый шум; чонхун переминается с ноги на ногу, сжимает пальцами рукава куртки и словно ждёт приговора — вердикта сонхо. мог бы — непременно бы казнил; старший вздыхает снова, ещё более тяжело и устало. он тонет в собственных мешках под глазами и травит лёгкие ядовитым никотином. сбежать бы отсюда подальше; от псов, сообщений последних, бога внимательного. от чонхуна особенно — тяга к нему тупая, но сонхо достаточно умный и зрелый, чтобы не подпускать проблемного подростка к себе слишком близко. теперь. мама давно уже приглядела для сонхо хорошую девочку. не ту, с которой он бы слушал песни из своего плейлиста и курил мальборо на подоконнике — правильная она. по всем канонам, идеальная типа, или как там. сонхо плевать, мать его — ещё кучу времени назад пропала с радаров. он в ответ цедит «пошёл нахуй отсюда» и совсем не жалеет. чонхун мастер в игнорировании, актёр большого театра почти, только чересчур тупой и бесталантный. он протискивается между сонхо и дверью, стягивает с себя драную куртку и по стенке спускается на пол. старший совершенно не уверен, что в крови чонхуна помимо алкоголя нет чего-нибудь ещё; сейчас он в принципе ни в чем не уверен достаточно сильно. ну, только в том, что чонхун — настоящий мудак. но это уже факт, и они оба его знают. сонхо отправляет малого в ванную, приносит ему чистую одежду и ставит на кухне чайник. две упаковки рамёна — идиотская их какая-то давняя традиция, появившаяся ещё до всей этой херни. сонхо вспоминает их дружбу абсолютно не тепло, понимая теперь, какой пиздец он сам и заварил. лапша тонет в кипятке; как оказалось, чонхун с самого начала в сонхо видел не просто друга или плохое подобие старшего брата. они едят молча, изредка стреляя друг в друга короткими взглядами. сонхо снова запускает пятерню в волосы; на часах почти перевалило за четыре утра. этого всего не должно было быть. и чонхуна тоже — здесь быть не должно. собаки злые — это исключительно проблемы сонхо. да и бог чуткий, и бесконечный в лёгких никотин. сонхо ложится на кровать рядом с чонхуном, аккуратно накрывает того одеялом и закуривает, почему-то (снова) предлагая и ему. у чонхуна тонкие, худые пальцы с разбитыми костяшками; на них когда-то была пара красивых, невероятно дорогих колец. младший затягивается и буравит взглядом чёрный в темноте раннего утра потолок. пальцы у сонхо не такие; он старается чужой кожи не касаться совсем, когда забирает сигарету. одна на двоих — близко это как-то. сонхо сам себе обещал — никогда больше; тэён номер его ещё тогда, в сентябре далёком, месяц назад, добавила в чс. сонхо обещал себе ещё — забить и забыть; плейлист его тихо играет на фоне. чонхун — совсем не охуенная девчонка. и пока они засыпают, сонхо лишь остаётся надеяться, что когда он проснётся, чонхуна здесь уже не будет. и вещей его, и запаха приевшегося. ничего больше.