Съешь ещё этих мягких французских булок, да выпей чаю

Лето жаркое, душное. Футболка прилипает к мокрой спине, капли пота стекают по виску, а ледяной чай мгновенно становится тёплым. Дождя нет уже несколько недель, и Рон ждёт его, как давно ничего не ждал. Мельтешащие у цветов бабочки сливаются в одно пятно, а сладкий запах грушевого пирога так и манит местных мух. Животный мир, кажется, совсем не против такого зноя. Но Рон задыхается, и даже тень от высоких деревьев, ласкающих кронами небеса, не спасает. Большая муха с радужными глазами садится на пирог, перебирает лапками липкую грушевую субстанцию. Рон не прогоняет её. Лето жаркое, душное, и платья у Флёр с каждым днём всё короче. Становится нечем дышать. — Рон, я испекла французских булочек. Ему нравится, как Флёр произносит его имя. — Спасибо, что-то не хочется. — А я так старалась... Рон сидит под раскидистой яблоней и наблюдает, как мухи нагло ползают по цветастой накрахмаленной скатерти, потирая крохотные лапки. Лезут на старый расписанный сервиз, летают над миской с фруктами и назойливо жужжат. До чего же мерзкое зрелище. Рон отодвигает тарелку с маминым грушевым пирогом и натянуто улыбается. — Я попробую. И Флёр расцветает в улыбке. Она приехала в Нору в июне — тогда Билла отправили в командировку в Египет на всё лето. И зачем только приехала? Джинни скривилась от этой новости, а мама, кажется, обрадовалась. Они с Флёр теперь ладят. Да и дом стал непривычно пустым, когда все дети разъехались. Рон думает: надо было перебраться к Джорджу. Или к Гарри — чего тот один живёт? Только бы не сталкиваться с Флёр каждое утро на пути в ванную, не распивать с ней послеобеденные чаи, не прятать стыдливый взгляд, когда она загорает в купальнике на заднем дворе. — Вкусно, — говорит он, даже не прожевав. — Я рада, — Флёр смеётся. Она садится напротив и наливает чай. Похожая на куклу: белая, будто фарфоровая кожа, длинные гладкие волосы, тонкие запястья, цветастые короткие платья. Рону неловко находиться так близко, он отводит глаза и смотрит на гниющее яблоко на траве. — Жарко, — говорит Флёр и откидывает назад волосы, обнажая плечи. Рон смотрит на выпирающие ключицы, на блестящую капельку пота, стекающую в слишком открытый вырез. Становится душно. — И скучно, — добавляет она чуть погодя. А потом отламывает кусок от булочки и тянется к Рону. Он смотрит испуганно, непонимающе, но позволяет себя покормить. Сладко. Рон чувствует себя той самой мухой, что сидит, потирая лапки, на чужом пироге. Тошно. Противно. — Ещё чаю? — её голос походит на вязкий мёд. Рон вскакивает из-за стола. — Я пойду, надо… И не придумывает, что сказать. За всё лето он так и не нашёл ни единой причины, чтобы убраться из Норы. Муха, застрявшая в янтаре. Флёр оказывается рядом — когда успела подойти? — и заглядывает в глаза. Рон хочет отвернуться, сбежать, запереться в своей комнате, но почему-то стоит как истукан. Воздух — густой бульон, и мозг плавится. Иначе почему Рон совсем ничего не делает, когда Флёр легко, почти невесомо касается его губ? Поцелуй сладкий, как французская булочка, горячий, как свежезаваренный чай. Рона бросает в пот. — У тебя пудра вот здесь. Флёр касается прохладным пальцем его носа, и на мгновение Рону хочется сжать её в объятиях, чтобы избавиться наконец от этой невозможной жары. Но он только отпрыгивает словно ошпаренный и бежит за дом, к воротам — наружу, где нет этого искушения, противиться которому уже не остается сил. Он бежит по полю босиком. Где-то вдалеке звучит первый раскат грома. Напряжение в каждом колоске, в каждой веточке, в каждом проклятом цветке, что игриво смотрит с ярких платьев Флёр. Душно. Нырнуть бы сейчас в холодную реку, чтобы смыть с себя липкую сладость и пот, и грести на другой берег, пока Нора не пропадёт из виду… Гром гремит ближе. Рон падает на спину в траву, и серое небо смотрит на него с укоризной, опасно мигает яркими молниями и выплёскивает жалость дождём. До конца лета остаётся один день.