О шрамах

      Шепард не стеснялась своих шрамов, но по возможности старалась всегда носить одежду, скрывающую руки, да и всю ее фигуру в принципе. Так было комфортнее и удобнее, убеждала себя женщина. И плевать, что в толстовке жарко и что она колется. Главное, что ей — Шепард — «комфортно». Действительно комфортно. Так ведь?       Алан не помнила, как она вообще получила эту роспись в виде бледных выпуклых полос на плечах, спине, шее, груди… в общем везде, где можно подсмотреть и пройтись взглядом, но она убеждала себя, что это неважно. Совершенно неважно. И плевать, что шрамы на левом запястье ноют каждые раз, стоит женщине удариться в ностальгию по беспечной юности, когда она была по уши в дерьме, криминале и наркотической зависимости*. Эти мысли уходят на второй план, стоит Шепард взглядом пройтись по шраму на груди… Нет, этот шрам не болит, но он по-своему уродлив, потому что имеет «запах и ощущения»*, после которых хочется напиться до беспамятства. Но Алан не пьет. Больше не пьет, ибо с появлением в ее жизни Альянса она твердо решила стать «идеальной». И это решение было только «ее»*.       Шепард, в общей сложности, никогда себя не стеснялась. Она попросту не понимала, как можно ненавидеть то, что было дано природой. И плевать, что говорить о подобном лицемерно. — И сама я ебаная лицемерка. — говорит Шепард вслух, отчего лежащий рядом Гаррус несильно вздрагивает.       Алан опять начала копаться в своей голове, чтобы уснуть, а в итоге вновь стала пережёвывать старые раны. Как это «по-взрослому». Гаррус понимал ее состояние, не всегда, но понимал. И не лез. Не тормошил женщину за плечи, не танцевал перед ней танцев с бубном, дабы вывести Алан из прострации. Он просто был рядом и позволял до хруста зажимать пальцы на руках, потому что ей это было необходимо.       Турианец не до конца смог вникнуть в человеческую психологию и путь до сердца Шепард он искал долго. Конечно, под сердцем он имеет ввиду ее мысли, тех самых тараканов, про которых Алан часто говорила. Потому что любое неверное слово могло обратиться против него самого, ибо только Гаррусу Шепард могла иногда, но показать себя. Показать, что она не глыба льда с командным голосом и пафосными речами, которая умеет мотивировать так, что ради нее можно было продать родную мать. Нет. С виду — может быть. Но Гаррус про себя сравнивал ее с ёжиком, он вычитал, что на Земле есть такое колючее животное, и что Алан точно такая же — колючая. Колючая снаружи, но слабая внутри. Слабая, не по тому, что так решил Вакариан, а потому что Шепард гнобила себя сама, не позволяя расслабиться, не давая самой себе спать, предпочитая сну перечитывать присланные Адмиралом Хакеттом письма. Все что угодно ради кого угодно, но не ради себя. — Как долго это будет продолжаться? — неожиданно для себя, а уж тем более для Шепард, спрашивает турианец. Алан удивлённо хлопает глазами, не понимая, что он имеет ввиду и почему, собственно, не спит? — Я тебя спрашиваю, как долго это будет продолжаться, Алан? — О чем ты вообще? — Прекрати строить из себя дурочку. Я знаю тебя не первый день, чтобы не отличать, когда ты думаешь о чем-то важном и когда опять копаешься в своих этих тараканах. Вытряхни уже их.       Шепард нервно облизнула губы и села на кровати, судорожно ухватившись пальцами на край майки.       «Прекрати строить из себя дурочку» — пронеслось в эхом в ее голове. — Да как ты смее!.. — Шепард! — Гаррус был из тех, кто не любил повышать голос без необходимости. Турианцев в принципе воспитывают так, что нужно уважать своего оппонента, не важно прав он или не прав, но не смей подавлять его, повышая голос. Однако ситуации бывают разные, ровно как и оппоненты, и Гаррус не понимал, почему он позволил себе в данный момент повысить голос? Алан не позволяет подобное в свой адрес, вспоминается ему, но… — У меня из головы не выходит тот день, когда я нашел тебя в припадке. Ты думаешь это так легко забыть? Я волнуюсь за тебя, а ты упёрлась и не позволяешь помогать. Что мне сделать, чтобы ты открылась? Я не понимаю людей… тебя… — Я не просила!.. — Хватит. Просто хватит. Позволь мне помочь. Я не доктор, знаю, но помоги мне понять тебя. Помоги залечить то, что ты так мастерски изо дня в день изувечиваешь. — Гаррус, я… — Я знаю, что тебе необходимо казаться сильной всегда и везде. — он осторожно касается ее ладоней, чувствуя, как они дрожат, но не спешит, потому что Алан может сорваться. — Но здесь… со мной это не нужно. Я шел за тобой, когда ты была на вершине, был рядом и любил тебя, когда ты опускалась вновь на дно. А сейчас я хочу помочь тебе остаться на ровной земле. Алан, пожалуйста, будь человеком, а не Коммандером Шепард.       Ее губы дёргаются в усмешке, которая секунду спустя пропадает. Она не может поднять взгляда, потому что еще немного и она заплачет. Ей было «комфортно» со своими шрамами в этой толстовке, когда она застегнута. Но каждый раз, когда Вакариан был рядом застёгиваться не было необходимости. И шрамы на груди, шее, плечах и спине не волновали его. Он любил их так же, как любил саму Шепард. Горячо и сильно. И даже сейчас, когда он держал ее ледяные и шершавые ладони в своих — теплых и сухих.       Алан плакала, уже уткнувшись лицом ему куда-то в шею и понимала, что Гаррус прав. Всегда был прав и всегда для нее оказывался голосом разума. Здесь и сейчас она не коммандер Шепард, а просто Алан. Просто женщина в руках своего мужчины, с которым она позволяет себе показать то, чего сама не хочет показывать.