Демон бессонницы

Тсуна вздыхает — очень шумно и очень резко, если честно, и Занзас хмурится, оборачиваясь к нему, сидя в их общем кабинете. Тсунаеши спускает с носа очки в тонкой оправе, откидывает назад голову и сильно сжимает пальцами переносицу, пытаясь ее помассировать. Занзас вздергивает бровь. — Эй, ты, хватит демонстрировать невербальные знаки недовольства. — Тсуна взмахнул свободной рукой, словно птенец, еще не умеющий летать — крылом: так же бестолково, даже руку почти не подняв. В следующую секунду она снова плетью висела, как будто стремясь утянуть Тсуну вниз, ближе к полу. Подальше, думает, фыркая, Занзас, от чертова стола с чертовой рукописью. В процессе. — В проце-е-ессе-е-е, — воет Тсуна, отодвигаясь от стола и пытаясь крутнуться на своем кресле на колесиках, которое взял принципиально — утверждая, что без него даже не сядет за новую книгу. В тот момент, прямо перед консультантом, до которого им обоим, кажется, не было дела, он выглядел, словно злой ежик или воробей — мелкий, со взъерошенными волосами и сощуренными глазами, под которыми уже давно залегли темные мешки от недосыпа, — и Занзас ухмыльнулся, давая продавцу отмашку. — Отлично, — наклонился он прямо к лицу Тсунаеши, продолжая скалить клыки, словно был хищником, собирающимся позволить жертве что-то большее ввиду ее поразительной наглости. Тсунаеши перестал выглядеть таким уверенным, но не поменял позу, не сдвинулся, не шагнул назад, хотя мог — и Занзас явственно давал ему возможность это сделать. Он хмыкнул, когда понял, что этот упрямец сделает все, чтобы ему досадить, — отлично, в таком случае ты обязан писать хотя бы одну книгу в год, пока я буду тебя спонсировать. Слышишь, мелкий? «Мелкий» ощетинился — насколько мог ощетиниться вполне себе человек, даже вполне обычный человек — и выпрямился, сразу как это сделал и Занзас. Сложил руки на цыплячьей груди. — Легко, — сказал он. — Легко-о-о, — ныл Тсунаеши из настоящего, видно, тоже вспомнив один из их разговоров, в которых он произносил это слово по отношению к своим книгам. — Серьезно? Боже, я серьезно говорил так? Я был пьян? Под кайфом? Аргх. Он вдруг взрыкнул в лучших традициях Занзаса, и Скайрини сам снял с переносицы компьютерные очки, глядя на Тсунаеши красноречиво. Тот наконец открыл глаза и посмотрел в его сторону, чтобы тут же сесть прямо, не выдерживая ощущения, что на него так смотрели все это время. — Я… — Он сказал это неуверенно, а после выдохнул, запуская ладонь в опять отросшие рыжевато-русые волосы. Вдохнул поглубже, прежде чем заговорить: — В голову ничего не идет. Прости, что отвлек: так ненавижу себя сейчас, на клавиатуру смотреть больно, а на уже написанный текст и подавно. Ужасно. Занзас поднялся со своего места, чтобы встать перед Тсунаеши, долго глядя в его усталое лицо, прежде чем обхватить пальцами чужой подбородок — все еще худой и костлявый, пусть Тсунаеши уже три года нормально ест, даже когда книги не становятся бестселлерами, — поднимая лицо Тсунаеши к себе, всматриваясь в глаза цвета теплого меда. В мягкое их выражение — такое же усталое и вымотанное. Занзас не понаслышке знал, как Тсунаеши ненавидит творческий кризис. И так же не понаслышке знал, как часто он случался у его любовника. Всегда тяжелый, наполняющий руки и самые пальцы отборным свинцом, как порой писал Тсунаеши, стараясь отвлечься, он засасывал в себя, стоило лишь прикоснуться в этот момент к книге. Заставлял ненавидеть каждую уже написанную букву. Порой, в самые тяжелые периоды, Тсунаеши даже плакал: обессиленный, не понимающий, что ему делать, как жить дальше, потому что, говорил он, ничего не умеет больше, кроме как писать. Занзас тогда шептал ему, обнимая крепко, будто боясь потерять, что они давно уже вместе не потому, что Тсуна — перспективный, но недостаточно продуктивный писатель. Что Занзас его любит. Временами Тсуне хватало одного этого слова, чтобы всхлипнуть в последний раз и задушенно замереть молча — потому что Занзас не так и часто его произносил. Занзас считал, что значимость произносимых вслух слов преувеличена — и Тсуна знал это, но Скайрини все равно споткнулся в первые месяцы, когда пытался традиционно ухаживать за Тсунаеши. Потому что для тогда еще Савады слова — любые: написанные, произнесенные, неважно — имели огромное значение и силу. И слова, которых никто не произнес и не написал — тоже. Тсуна был чувствительным, ярко обижался на любое, даже шуточное обвинение, в почти тридцать вел себя, словно маленький ребенок, требующий внимания, требующий учитывания его чувств. Занзас, находящийся с ним в отношениях, принял это. Тсуна тоже постарался принять то, что Занзас меньше говорит, но обязательно проявит свои чувства поступком, когда это будет необходимо. Он даже мечтал когда-нибудь понять его настолько, чтобы написать персонажа, который поступал бы определенным образом. Но — ох — не в этой книге. Его расслабляли новые персонажи, и здесь он уже и так достаточно добавлял их. Потом ведь придется редактировать текст, вырезать разные кусочки. Именно для этого ему раньше и требовался Занзас с его штатом профессиональных редакторов, которым Тсунаеши не нужно было платить. Он, конечно, мог и сам свой текст отредактировать, он был достаточно грамотен и кое-что понимал во всех этих материях, но все же был слишком сентиментален по отношению к своим творениям. В последние годы Занзас запрещал ему вырезать из книг героев, но в этой, как Тсуне казалось, их было ну слишком уж много. Занзас тем временем пристально смотрел ему в глаза, не опуская руки, и вздохнул. — Пойдем на улицу, — позвал он почти привычно: не так давно начал предлагать отдохнуть именно так, — Луссурия все уши прожужжал о том, что рядом открылось новое кафе. Вроде бы там отличные кофе и блинчики. Он говорил раздраженным тоном, но Тсуна чувствовал тепло, когда Скайрини отпустил его подбородок и протянул руку, чтобы помочь подняться. — Да, — сказал Тсуна, вставая, опираясь на чужую ладонь, — я тоже слышал. Говорят, они также добавляют в свое кофе отличное виски за дополнительную плату. Как думаешь, их блинчики с пломбиром и грецким орехом достойны моего внимания? Он прижал к собственному боку локоть Занзаса, изгоняя из разума самоуничижительные мысли по поводу нынешней книги, ее героев и своего же писательского таланта. Занзас ожидаемо фыркнул и опустил вторую руку в карман брюк: он сегодня пришел в кабинет сразу после работы в офисе. Бесконечной работы с бесконечной бухгалтерией. Он ничего не ответил, но Тсуна и так услышал то, что он хотел сказать: «Я там еще не был, черт побери». В его обществе он старался осторожнее выбирать выражения.