he

      Дом встречает Юту привычным скрипом старых петель входной двери, которые он сам себе из раза в раз клянётся поменять или хотя бы смазать. Но прошло уже полгода, а скрип остаётся верным себе и продолжает первым приветствовать хозяина. Даже кошка, любимая и ласковая Каари, выбегает в коридор только после него.       Прямо сейчас она мурлычет и трётся о ноги худым боком, покрытым короткой и мягкой шерстью. Заинтересовано поглядывает на маленькую чёрную сумку, привычно лежащую в покрытой набухшими синими венами руке её человека. Тот только с едва заметной, но доброй ухмылкой смотрит на животное в ответ и сжимает в пальцах плёночный фотоаппарат, скрытый за несколькими слоями чёрной ткани. Поглядывает на часы, разрезающие мягкую темноту в коридоре своим неоново-жёлтым светом, и тихо ужасается, когда понимает, что они показывают начало четвёртого утра.       А его малыш всё ещё не спит.       Каари возмущённо мяукает, понимая, что внимание теперь обращено не на неё одну. Но Юта лишь немного отодвигает её ногой, чтобы пройти к своей мастерской, из которой тонкой полосочкой на пол коридора падает тёмно-коричневый свет. Он надеется, что кошка не заходила туда во время его отсутствия. Иначе всё закончится очень плохо. Не только для мастерской.       Но внутри всё в порядке. Юта облегчённо выдыхает, только сейчас замечая, что непроизвольно перестал дышать. Спокойно прикрывает дверь за собой, убеждаясь, что Каари, всё ещё обиженно мяукающая, не пошла следом. Вдыхает глубже химический запах проявителя и расслабленно кладет фотоаппарат на широкий стол, купленный давно и уже несколько обшарпанный. В его правом углу слабо виднеются несколько белых пятен, напоминающие о первых неумелых попытках. Слабое тепло появляется где-то внутри Юты, когда он на секунду окунается в воспоминания.       Он прикрывает глаза, когда пальцы словно автоматически, но на самом деле просто привыкши, умело вскрывают фотоаппарат и аккуратно достают из-под пластикового корпуса тонкую плёнку, любовно оглаживая каждый снимок, запечатлённый на ней. В свете фильтра на них едва ли что видно, но Юте всё равно. Достаточно знать, что на них изображён его малыш.       Который маленький совсем, беззащитный и очень часто одинокий. Настолько, что Юте при всяком взгляде на него хочется просто на миг забыть обо всём и укрыть его. От всех и каждого. От любого неверного взгляда и тем более прикосновения.       На проявленных позже фотографиях он выглядит ещё меньше, чем есть. Ещё слабее и ещё более одиноко. Иногда, как сейчас, Юте нравится этот его вид. Когда кожа будто бы болезненно бледная, почти прозрачная, настолько, что вены на щеках видны одна за одной. Когда ключицы выпирают настолько сильно, что, Юта уверен, в ямках за ними собирается вода. (К которой Юта бы без раздумий припал своими сухими потрескавшимися губами и выпил, не проронив ни капли) Когда запястья кажутся настолько тонкими, что становится непонятно, как они не ломаются под тяжестью прикреплённых ним хрящами и связками кистей. Когда под ветром поднятой рубашкой тошнотворного жёлтого цвета виднеются настолько явные рёбра, что анатомию костей грудной клетки можно выучить всего единожды взглянув на них.       В сочетании это даёт ужасную картину, которая заставляет Юту испытывать отвращение обычно. Но только не с ним.       Эта фотография отчего-то удостаивается чести быть прикреплённой зажимами на верёвку, где висят его любимые снимки. Юта оглядывает их по очереди, стараясь как можно детальней вспомнить об обстоятельствах, в которых они появились. Сейчас он жалеет о том, что вешал их не в хронологическом порядке.       На ближайшем к новому снимку детально запечатлено его лицо. С каждой неровностью кожи, с едва заметными кругами под глазами и с чётко видными волосками только появившегося подросткового пушка на худых щеках. На его глазах, сонных и немного усталых, в центре верхнего и нижнего века нанесён топпер, мягко растушёванный к уголкам. Отвратительного, совершенно ему не идущего холодного зелёного оттенка, который заставляет его глаза казаться меньше, а почти чёрную радужку глаза выглядеть тускло. Подчёркивает это хайлайтер слишком крупного для его черт лица помола. Нанесённый неаккуратно, явно пальцами под тонкую почти без изгиба бровь, на прямую спинку носа, на неявную скулу, над тонкой поджатой губой. Юта помнит, что в тот день был противоестественно рад тому, что его одноклассники совершенно не разделили чужую свободу от гендерных стереотипов и начали отдаляться. Настолько, что прошло уже несколько месяцев, на протяжении которых он всего раз позволил косметике вновь прикоснуться к своему лицу, но с ним всё ещё не хотят идти на контакт.       На следующей фотографии он выходит из школьных ворот. Весь в слезах, пытающийся стереть их с раскрасневшихся щёк узкими, отчего-то дрожащими пальцами. Тогда Юта хотел самолично отвернуть в стороны головы всех, кто смотрел на него в тот момент. А смотрели почти все. Даже Ким Донён, один из коллег Юты, недоумённо смотрел на одного из своих любимых учеников. Только позже Юта узнаёт, что ничего не произошло. Он всего лишь растрогался от конца книги, которую читал вместо того, чтобы учиться.       А следующий снимок сделан, к сожалению не им самим, а школьным фотографом. Для альбома с лучшими учениками года, куда его малыш попал как призёр нескольких олимпиад, которые проводились по всей стране. Он счастливо улыбается, обнажая один единственный кривой клык, добавляющий ему ещё более детский и беспечный вид. Кожа под глазами собирается в едва заметные морщинки в уголках. Выкупить у фотографа это фото было не сложно, сложнее было объяснить зачем, но Юта, к счастью, умеет выкручиваться из подобного (наученный горьким опытом). Там, в совершенно дешёвой картонной обложке под его изображением красивым шрифтом написано:       «Хуан Ренджун»       Понимание, что он слишком увлёкся воспоминаниями приходит к Юте тогда, когда он, выйдя к преданно ждущей у двери Каари, замечает цифрами на часах показанные половину пятого утра. Ложиться спать за полтора часа до будильника не имеет никакого смысла, так что он лишь быстро принимает почти ледяной душ, стараясь изо всех сил игнорировать завязавшийся в низу живота узел.       К привычным семи утра он уже стоит перед зеркалом, ощущая на себе удавливающий галстук, по ощущениям почти впивающийся в незащищённую кожу шеи. Браслет из деревянных бусин всё так же окольцовывает левое запястье, пока он умелыми движениями пальцев замазывает под глазами следы бессонных ночей с таким мастерством, что даже всегда предельно внимательный завуч не замечает их.       В школе, уже проведя все свои немногочисленные сегодня уроки с любимыми и не очень классами, он взглядом выискивает тёмную и почти незаметную для других макушку Ренджуна. Юта бы не простил себе даже одного упущенного раза. Выедал бы себя изнутри. Медленно, смакуя каждое мгновенье.       Вот подросток наконец попадается на глаза. Юта в очередной раз испытывает противоестественно накатывающее волнение. Словно впервые видит его. Мальчик почему-то уже уставший, видимо, еле удерживающий себя от того, чтобы зевнуть до выступивших на глаза слёз. Длинные пальцы отчего-то покрылись свежими царапинами, тонкими, немного кривоватыми линиями окольцовывающими хрупкие суставы. Юта хочет огладить их все, раздраконить до маленьких выступающих капель крови, которые позже до последней собрать языком. Даже с такого расстояния можно уловить исходящий от Ренджуна запах духов, откровенно женских, которыми невозможно надышаться.        – Ренджун. – Юта спокойным голосом зовёт его и чуть сильнее улыбается, когда его малыш поворачивает голову к нему и шире раскрывает свои аккуратного разреза глаза. – Ты не спешишь? Я бы хотел с тобой поговорить.        – Конечно. – он улыбается, открыто, совершенно искренне, даже если немного устало. Юте от этой улыбки становится так спокойно, что даже ладони перестают потеть, пусть и сердечный ритм не замедляется (даже наоборот).       Даже со спины он выглядит прекрасно. Юта подмечает немного спутанные на затылке, обычно всегда прямые, чуть осветлённые не так давно волосы. Хочется их распутать, до покалывания в гибких и огрубевших пальцах. Взять в них несколько прядей и оттянуть до выражающего неявный протест мычания или недоумённого возгласа, которые вызовут в теле набегающие волны непонятного наслаждения.       По его тонкой бледной шее пробегает вниз и скрывается под воротом очередной отвратительной рубашки маленькая капля пота, оставляя после себя блестящий след, который так и хочется стереть языком.       Даже его недоумённый взгляд и чуть приоткрытые в удивлении блестящие от очередного ягодного бальзама губы придают Ренджуну больше очарования. Он чуть нервно цепляет пальцами правой руки крючок для пояса в своих джинсах и оттягивает его. Его чёрные глаза бегают по лицу учителя и только после этого, не найдя в чужих искривлённых мышцах ответа, он подаёт голос:        – Для этого разговора надо запирать дверь на ключ?