Он придёт

      В аудитории жарко, душно — спасает лишь старенький вентилятор, работающий на последнем издыхании. Профессор нудно рассказывает тему последнего занятия — ему самому очевидно, что никто не слушает, но время до звонка тянется слишком медленно, нужно его чем-то занять.       Дэйви сидит на самом заднем ряду — сел бы впереди, но к концу последнего дня в колледже хочется расслабиться немного. Девчонки — его одногруппницы, — оглядываются, строят глазки, хихикают, стоит ему на них посмотреть. Дэйви восемнадцать — он уже научился более-менее уверенно общаться с девушками, однако в данный момент они его не интересуют вообще.       Рассеянный взгляд блуждает по доске, лицу препода, чужим затылкам. Дэйви выглядывает в окно, выходящее прямо во двор — яркое солнце заливает пространство слепящим светом. Хочется зажмуриться, закрыться, но он смотрит. Наблюдает.       Наблюдательность, в конце концов, всегда была одной из его лучших черт.       Парковка за воротами, где стоят автомобили учеников и преподавателей. Тачка директора — ну конечно, как всегда на своём месте. В самом дворе — зелёные яблони, покачивающиеся едва-едва от порывов горячего ветра. Отсюда, с третьего этажа, нормально разглядеть, что под ними, почти невозможно.       Это напрягает.       Движение в зарослях — Дэйви почти дёргается, думая, предполагая, представляя… но это всего лишь собака. Старый пёс, постоянно ошивающийся вокруг колледжа. Бакс, как его прозвали ученики — от них он получает всякие вкусности и ласку, в том числе и от самого Дэйви. Армстронг успокаивается, но чувствует всё ещё, как лихо бьётся его сердце. Он привык к этому состоянию — дышать трудно почему-то, испарина выступает на коже, хочется закрыться, убежать. Он терпит. Не маленький, в конце концов.       Всё-таки, думает он почти с усмешкой, Макки сломал его не до конца. Пусть и очень хотел.       Дэйви наблюдает за Баксом — пёс выходит из-под яблони и, лениво тявкая на проезжающего за оградой велосипедиста, ковыляет куда-то за угол, вне зоны видимости. Двор почти пуст, но со звоном, означающим конец года, сразу же наполнится гомонящими и болтающими без устали студентами. Целая толпа таких же как Дэйви — радующихся тому, что лето наконец-то началось.       Лето… события восемьдесят четвёртого года частично стирались из памяти, но некоторые эпизоды (окрашенное красным лицо, искажённое в мешанине ярости и какого-то животного желания, руки на лице и в волосах, дыхание в собственные губы, истошный крик и горячие слёзы по щекам) вставали перед мысленным взором так ярко, будто он действительно возвращался на три года назад. Туда, где ему снова было пятнадцать. Туда, где он поначалу считал, что поимка серийного убийцы в тихом городке — это весело и интересно.       Если бы он знал, чем всё обернётся, стал бы лезть в это? Стал бы он продолжать, несмотря на травму, потерю друзей и обещание убийцы найти его рано или поздно? Чёрт, да этот больной ублюдок мог вообще его убить… о чём он вообще тогда думал?       Время не вернуть вспять, однако… Дэйви думает об этом так часто, что и сам не знает, решился бы повторить это всё, предоставь ему судьба такой шанс.       Звонок всё-таки звенит, но Дэйви не слышит — он там, в восемьдесят четвёртом году. В домике на дереве вместе с Фаррадеем, Итсом и Вуди. Они обсуждают какую-то хрень — тёлок, игры, комиксы, как всегда, — и Дэйви смотрит на них, чувствуя себя удивительно взрослым. Он смотрит на Вуди дольше всех — у того полное, добродушное лицо, он постоянно обижается на шутки Итса про его мать… но вот он, живой, настоящий. Сидит перед Дэйви, смотрит ему в глаза, улыбается…       … и он же лежит ничком с перерезанным горлом на земле, среди листьев и грязи. Он остался там, в конце того лета. Макки сохранил для него это время, сохранил его молодым, как хотел сделать это с Дэйви вместо него.       От этих мыслей — мороз по коже.       — Дэйви. Эй, чувак.       Он поворачивает голову — видение прошлого растворяется, как его и не было. Галлюцинация? Слишком живое воспоминание? Перед ним стоит его одногруппник — он похож на Итса лицом, манерой поведения и пошлыми шуточками, — но в отличие от того же Итса, с ним Дэйви так и не удалось нормально подружиться.       — Пойдёшь с нами тусить? Пьём за мой счёт, — парень улыбается, приобнимая за плечи свою подружку, с которой постоянно лижется по углам, раздражая окружающих. Дэйви переводит рассеянный взгляд с одного лица на другое, до конца ещё не очнувшись. Улыбается, как всегда. Он же постоянно такой приветливый. Такой хороший.       — Я пас. Что-то мне сегодня хреново, ребята. Давайте потом.       «Ребята» смотрят на него странно, но не говорят ничего ровным счётом. Быстро сдаются — знают уже, уговаривать бесполезно. Дэйви благодарен за то, что они не наседают. С одной стороны, в компании лучше — не будешь чувствовать себя так паршиво и одиноко, что ли, — но с другой… одному всё-таки лучше.       Он собирает вещи, не глядя по сторонам, выходит в коридор, набитый до отказа. Кто-то толкает его в плечо и бежит дальше, но Дэйви всё равно. Он сжимает лямку сумки на плече, чувствуя себя школьником. Он вырос, но в чём-то остался прежним. Эта мысль не даёт ему покоя.       Чёрт, да ему ничего не даёт покоя последние три года, если уж на то пошло.       Он дома — не в Ипсвиче, а в квартирке, которую снимает пока что ещё с родительской помощью. Подработка в кафе не слишком помогает расправляться с финансовыми трудностями самостоятельно. Тем не менее, жаловаться ему не на что. Квартира весьма недурна, соседи не орут, тихие, приветливые… но это и пугает больше всего.       Добрая улыбка и рукопожатие. Спокойный взгляд в глаза, приветливое лицо, обычный голос. При первом, втором, третьем, сотом взгляде на человека нельзя сказать, нормален он или нет. Он может улыбаться тебе утром, а в обед потрошить женщину, старика или подростка в своём подвале. Или мальчика от двенадцати до шестнадцати лет — в заляпанной кровью ванной, тёмной, холодной, жуткой.       Сосед сверху чем-то напоминает Макки — грузный мужчина средних лет, охранник; он одинок, добродушен на первый взгляд. Он всегда пожимает руку при встрече и спрашивает, как дела. Как родители. Как жизнь вообще. Дэйви ведёт себя как всегда спокойно, но не может оставаться с ним наедине дольше двух минут. Как-то он помогал ему тащить в квартиру стол — знакомая сцена, не делали ли он подобного раньше? — и в полутьме коридора принял высокий силуэт за того, кого полиция штата до сих пор не могла найти… Он едва не закричал. Сосед удивился, спросил, всё ли в порядке. Пришлось выкрутиться и сказать, что стало плохо, и вообще — не выспался.       Он сбежал оттуда и ещё час лежал на своей кровати, свернувшись калачиком. Не плакал — успокаивался. Хотя плакать хотелось, очень и очень сильно.       Потом ругал себя — идиот, как можно мистера Робертса с Макки перепутать? Думал об этом и вспомнил начало лета… Красная комната с фотографиями в подвале (в будущем бывшего) полицейского, тяжесть какой-то мебели, которую он тоже помогал тащить.       — Сколько тебе лет?       — Пятнадцать.       — Пятнадцать, — почти восхищённо — взгляд глаза в глаза, немигающий. Лицо вроде доброе, но глаза его никогда не моргали, и взгляд не уходил в сторону, когда он говорил с Дэйви. — Прекрасный возраст. Я бы остановил для тебя время.       Тогда Дэйви только начинал что-то подозревать — не умом, но эмоцией; что-то в добром соседе, уважаемом полицейском, хорошем папином знакомом и вообще «классном мистере Макки» уже тогда начало его пугать.       А может началось ещё давно, в детстве…       Дэйви не хочет об этом думать.       Он и так думает — слишком много для восемнадцатилетнего юноши, которому по праву молодости можно творить херню и жить с пустой от всяких мыслей головой.       Он рад бы. Но сам знает — так уже не получится. Он не сможет заставить себя выйти на улицу после наступления темноты. Он не сможет выйти на работу в кафе в ночную смену, хорошенько не вооружившись. Он не сможет идти по улице и не оглядываться по сторонам как чёртов параноик.       Макки был прав — Дэйви каждый день встаёт с мыслью: «Придёт ли он сегодня?»       Она не тяготит его якорем, не заставляет впадать в истерику. Но ночами он не может спать. Не может пройти в толпе, ни разу не оглянувшись. Не может не вздрагивать, услышав звонок на домашний телефон. Год назад, глубоким вечером, ему кто-то позвонил; он поднял трубку и услышал молчание. Тогда Дэйви подумал, что это он… но ничего не случилось.       Дэйви всегда держит нож под рукой, когда находится дома, и перцовый баллончик, когда выходит на улицу. Он знает, что, даже прибавив в росте, одолеть Макки физически не сможет даже при всём желании.       И поэтому готовится к этой встрече.       Ночами Дэйви просыпается от кошмаров и подолгу смотрит в окно. Он живёт на пятом этаже и понимает, что в окно к нему никто не пролезет. На двери два замка — до его въезда был один, но он решил привнести некое «новшество». Хозяйка, сдававшая жильё, не была против.       Летом темнеет поздно. Дэйви выглядывает в одно окно, в другое — вспоминает о бинокле, сейчас лежащем в верхнем ящике его письменного стола. Том самом бинокле, в который когда-то он следил за Макки. Давно им не пользуется — но взял его с собой. На память, может быть. Он сам не знает причины этого порыва.       Он много вещей захватил «на память». Сейчас вещи эти стоят в отдельном углу комнаты, и взгляд их почти не касается. Но их присутствие успокаивает почему-то — Дэйви не может объяснить, почему. Он по-прежнему читает газеты Ипсвича — отец присылает почтой уже по привычке, зная, как это важно для сына.       Никаких новостей.       «Убийца Кейп-Мэя всё ещё на свободе».       Этот заголовок он помнит слишком отчётливо. Так, будто только что его прочитал.       Как так вышло, что матёрые полицейские, чёрт знает сколько лет гонявшиеся за убийцей, не смогли поймать его, а он — обычный пятнадцатилетний пацан, — смог? Как так вышло, что после той ночи, когда Макки похитил Дэйви и Вуди, а потом сбежал, даже три года спустя никто не смог даже выйти на его след? Конечно, у Макки есть преимущество — он же чёртов коп, и знает, как скрыться, слишком хорошо. Но у Дэйви не укладывается в голове. До сих пор.       Почему Макки не убил его? Ясно, конечно: хочет отомстить. Он кричал в его лицо той ночью: «Ты украл мою жизнь!» А Дэйви дрожал, вцепившись руками в его предплечья, и сорванным голосом извинялся. Ладони Макки, обхватившие его лицо, были горячими — от крови, или сами по себе? Он сказал — убить Дэйви будет недостаточно. Он обещал сделать что-то страшное, когда вернётся за ним. Их носы соприкасались, кожи касалось чужое дыхание, и Дэйви… никогда ему не было так отчаянно-страшно, как в тот миг.       «Ты провёл так много времени, думая обо мне».       Дэйви никогда не спрашивал и не интересовался, что Макки делал с мальчиками до того, как их убивал. Того парня, что они с Никки и Вуди вывели из подвала, едва живого, он больше не видел — и видеть не хотел. Какой-то барьер внутри не давал ему задавать подобные вопросы. Дэйви, оглядываясь назад, понимает: он никогда не хотел этого знать.       Ему до омерзения страшно было думать о подобном по отношению к себе.       Он помнит собственную фотографию дома у Макки, мысль, высказанную вслух: «Я — следующий!» Тогда он не думал о том, что было бы, если бы его всё-таки похитили. Но иногда, сидя на узком подоконнике и постоянно с него соскальзывая, он размышляет, препарируя самого себя.       Думает о том, что случилось бы, если бы он так ничего и не заподозрил. Если бы не начал с друзьями расследование, перевернувшее жизнь Ипсвича с ног на голову.       Как Макки заманил бы его? Он всегда приглашал Дэйви к себе, ненавязчиво: «Заходи, если что-то будет нужно», «У меня есть хорошие рации — если что, предложение в силе», «Поможешь? Зайдёшь? Только после тебя». Пригласил бы он его под невинным предлогом? Поговорил бы как всегда, для начала, как с тем рыжим пареньком? Или поймал его во время очередной игры в прятки? Зажал бы лицо тряпкой с хлороформом, утащил бы…       Дэйви мутит при мысли о том, что он мог бы проснуться в той страшной ванной, окровавленной, воняющей трупом ещё одной жертвы. Обессиленный, запертый, может, привязанный даже. Несколько часов или дней — в полной темноте, наедине с тошнотворным запахом, в попытках вырваться. И вот двери распахиваются, и на пороге — уже знакомый силуэт. И так громоздкий, он будет казаться ещё больше в глазах тоненького, хрупкого паренька, забившегося в угол. Проклинающего — вслух или мысленно, — пинающегося, матерящегося на чём свет стоит. Кричащего во всё горло.       «Я всего лишь хотел убить тебя».       Дэйви даже усмехается, слыша в своей голове эту фразу.       Он ставит чашку с кофе перед посетителем — это высушенный до костей пожилой мужчина в костюме, — и, улыбнувшись, уходит за стойку. Радио играет ненавязчиво, помимо старика в углу сидит пара таксистов или типа того. Кафе в центре города — и слава богу, Дэйви не пошёл бы работать в место, находящееся в какой-нибудь глуши или даже на окраине. Шум с улицы успокаивает. Дэйви не надевает наушники уже давно — боится, что не услышит шагов, голоса, не почувствует приближения опасности. Машины бесчисленным потоком проезжают мимо, по улицам идут редкие прохожие. Дэйви работает здесь один. Два часа ночи.       Он протирает рабочее место, и неожиданно яркий свет фар бьёт ему в лицо. Поднимает глаза — на противоположной стороне дороги машина неуклюже паркуется. Дэйви опускает руку на пояс — под фартуком, который ему велик на размер или два, перцовый баллончик. Горе-водитель всё-таки втискивает машину между ещё двумя. Фары гаснут. Отсюда плохо видно и машину, и водителя внутри, но свет фар просто ослепительный. Дэйви делает вид, что продолжает исполнять свои обязанности, а сам наблюдает.       Он боится, что из машины кто-то выйдет. Он боится, что, в случае чего, выдаст себя, не успеет сбежать, или не может себя защитить. Сердце колотится панически — как утром ехать домой? Как сбить с себя хвост преследователя? Как скрыться? А вдруг он уже знает, где Дэйви живёт?       Машина стоит час — потом уезжает. Из салона так никто и не выходит.       Следующим днём, выходя на работу, Дэйви берёт ещё и нож, вдобавок к баллончику.       Та же машина снова появляется через неделю — паркуется на том же самом месте. Никто не выходит. На сей раз она стоит два часа. Уезжает незадолго до окончания смены Дэйви — тот, наблюдая из маленького окна подсобки, судорожно выдыхает, стискивая рукоять ножа в потной ладони. Он весь вспотел, побелел и испугался. Он хочет думать, что всё это — простое совпадение, но его интуиция опять кричит: что-то не так. Скептик внутри него твердит: посмотри, как он хреново паркуется, даже Вуди парковался в своё время куда лучше. Макки же водил хорошо.       Чутьё орёт истошно: он хочет тебя обмануть.       Но, возможно, готов к тому, что ты сразу его раскусишь.       «Ты сообразительный парень».       Дэйви катается на велике — на работу и с работы. Через две недели он едет уже с дневной смены — и, обернувшись, видит ту самую тачку прямо за собой. Чёрт! Он сворачивает, сам не зная, куда именно. Крутит педали с остервенелой скоростью и тяжко дышит, ругаясь про себя. Оглядывается так резко, что в шее что-то хрустит. Петляет меж домами, катается по переулкам, нарезает широкие круги, и только потом доезжает до дома. Хвоста нет. Или ему так кажется.       Ночью ему звонят. Дэйви медленно подходит к телефону, но трубку не берёт. Он просматривает все окна — ничего и никого. Он поразительно спокоен — как тогда, в пятнадцать лет, когда следил за Макки из окна своей комнаты. Он боится поднять глаза на окна дома напротив и увидеть знакомый силуэт, смотрящий на него в бинокль в ответ.       Какая глупость…       Ночью звонили не родители. Никто из знакомых. Номер, в общем-то, Дэйви незнаком. Он не собирается перезванивать. Он, в общем-то, понял, что месть приближается.       И ему даже думать не хочется о том, какой именно она будет.       Может, страх диктует ему, что делать, может, именно ужас и подпитывает эту ярость? Дэйви не знает. Он стоит в магазине оружия и разглядывает дробовик. Он говорит продавцу, что охотится — и отчасти это правда. Лицензию он получил ещё когда только-только отпраздновал день рождения. Он не думал, что покупать оружие ему придётся так скоро.       Он мечется между винтовкой и дробовиком. Дэйви знает, как стрелять — посещал тир в колледже, что помогло при сдаче теста. Раньше, в школе, он не интересовался стрельбой, однако в его жизни изменилось слишком многое, чтобы он мог не думать о способах обезопасить себя.       Он бы не пришёл сюда ещё как минимум год или два. У него песок в глазах и дрожь по всему телу. Он стоит в оружейном ни жив, ни мёртв. Он думает о том, что делать дальше. Он знает, что обязательно позвонит в полицию. Но и сам не будет сидеть сложа руки.       Если Макки узнал его место работы и номер телефона… что мешает ему узнать место жительства? Он же чёртов коп. Бывший, ну и пусть… Грёбаная ищейка, решившая поквитаться с наглым мальчишкой за то, что тот отнял у него всю его жизнь.       Украл.       И он решил в отместку украсть его. Более изощрённо. Сделать «что-то страшное», как обещал. А он исполнит своё обещание — Дэйви в этом уверен.       Он смотрит на дробовик, а у самого перед глазами — лицо Макки. Чуть поседевшие волосы, непривычно осунувшееся лицо. Другая одежда, не привычная полицейская форма. Под глазами — чёрные-чёрные тени. Выражение, полное добродушия, улыбка, знакомая до дрожи в коленках. Но взгляд…       Этот взгляд сказал Дэйви всё.       Макки, даже не думая скрываться, явился к нему на работу. Сам. Солнце подсвечивало его силуэт, так часто снившийся Дэйви в кошмарах, в которых он делал с ним «что-то страшное» и кричал о том, что его жизнь сломана. Закатное солнце освещало его красным. Как тогда — свет от фары полицейской машины.       — Кофе, пожалуйста.       Могло показаться, будто Макки его не узнал. Но Армстронг знал и мог поклясться чем угодно — чёртов ублюдок решил напугать его.       Этой ночью Дэйви так и не удалось заснуть.       Он всё-таки берёт дробовик и патроны, платит, прощается. Выходит из магазина, пряча оружие в бесформенный чехол. Он смотрит по сторонам. Ждёт нападения, но его не происходит. Знакомая машина едет за ним по пятам — на расстоянии, далеко. Если не приглядываться — не заметишь. Однако Дэйви заметил. Наблюдательность — одна из его лучших черт.       Макки обещал придти за ним — и пришёл. Пришёл, чтобы отомстить ему по полной за то расследование и «украденную жизнь». Раз он решил поиграть с ним, как с маленьким ребёнком, обычным запуганным до смерти пацаном — что ж, Дэйви согласен. Пусть они поиграют.       Руки дрожат, но он знает — верит, — что в нужный момент хватка его станет достаточно твёрдой, чтобы сделать выстрел. Он готов поиграть — и пусть в горле клокочет страх, он не даст ему контроля над собой. Дэйви оглядывается — машина всё ещё следует за ним. Она стояла напротив его кафе целый день, и после работы неотрывно ехала, медленно, не прибавляя скорости, неторопливо.       До оружейного магазина, потом — до парка, до колледжа, до дома.       Он поднимается по лестнице и слышит, как снаружи свистят шины. Машина тормозит, но дверь не открывается. Он стискивает оружие в потных пальцах и считает ступени.       Дэйви знал, что Уэйн Макки придёт. Что он вернётся за ним. И он отчётливо понимает лишь одно — они оба костьми лягут, чтобы не проиграть в этой маленькой жестокой игре.