Когда всё надоедает.

"Выйди на крышу". Ты издеваешься? Ынхёк-а, там же мороз! Что ты там вообще забыл? Решил себе все отморозить? Эх, глупая обезьянка. Я поднимаюсь с насиженного места на диване, скидываю с себя теплое одеяло, под которым и прятался от жуткой холодрыги у нас в общежитии. Вручаю свою недопитую кружку кофе Рёуку, который сидел под второй половиной моего одеяла и бреду в коридор. И какого черта я ему нужен? Не может сам спуститься? Телефон снова вибрирует в руке, оповещая об еще одном сообщении. "Пожалуйста." Ну хоть "пожалуйста". Хоть я все равно бы и без "пожалуйста" пришел, но немного вежливости, и вправду, не помешает. Особенно когда тянешь лучшего друга из уютной, теплой обители в ледяной ад! Упрямо пытаюсь запихнуть ноги в ботинки, но из-за трех носков, последние из которых шерстяные, туда почему-то не помещаются. Нет, я не мерзляк, просто неожиданно у нас в общежитии стало очень холодно, не знаю, почему. И даже обогреватели нас не спасают. Ну, меня, во всяком случае. Эх, ладно, думаю, за десять минут я без одной пары носков проживу. Стягиваю их и наконец обуваюсь, не зашнуровывая ботинки, а просто заталкивая шнурки внутрь. Натягиваю свою куртку, укутываюсь в шарф и с великим и чуть ли не пересиливающим желанием остаться выхожу из квартиры. Итак, на крышу? Пару лестничных пролетов думаю и пешком осилю, заодно и согреюсь. Дверь на крышу была слегка приотворена, из-за чего я еще за один пролет до последнего этажа ощущал морозный сквозняк. Хекджэ стоял у самых перил, облокачиваясь на них, и теребил в уже покрасневших и чуть опухших руках мобильник. Видок у него не лучший: красные уши (он, дурак, был без шапки), такой же красный нос на фоне бледного лица и синих губ ярко выделялся. Добавим к этому синяки под глазами от недосыпа и вуа-ля! - чем вам не зомби из вчерашнего ужастика? Он услышал мои шаги и обернулся. Чуть улыбнулся и подозвал к себе. Я подошел, на ходу стягивая с себя шарф и тут же укутывая его. А он, вредный, ворчит, мол и так не замерз. Ну да, а трясет тебя от чего? Если только от страха, но здесь, я думаю, бояться нечего. Разве что высоты. - Хэ, ответишь мне честно? - вдруг начал он, отворачиваясь от меня и устремляя свой задумчивый и чем-то раздосадованный взгляд на город. В ответ я лишь крепко обнимаю его, кладя подбородок ему на плечо. Шумно выдыхаю прямо на ухо, и он снова чуть улыбается. - Я, правда, так сильно зазвездился? Итук ушел чуть больше трех месяцев назад, вице-лидером назначили Ынхёка. Об этом он не уставал упоминать при каждом удобном и неудобном случае. А еще стал вести себя иначе, будто его не лидером группы, а президентом страны назначили. Гордился. - Да, - спокойно отвечаю я, чего врать? - Тогда... - он немного замялся, переминаясь с ноги на ногу, - почему ты меня не остановил? Не встряхнул? Не сказал ничего?.. И вправду, почему? Сначала я был безумно рад за него, он весь светился от радости, а вместе с ним и я. Но, как известно, власть портит людей, портила и Хёкка. А я просто наблюдал, думал, порадуется пару недель, перебесится, все пройдет. Видимо, я снова ошибался. - Я думал... - Нельзя тебе думать, Донхэ, - перебил он меня. Причем, довольно серьезно, а не с усмешкой, как обычно. - И я теперь виноват?! - вспылил я, расцепляя руки и толкая его в плечо. В один момент мне показалось, что от моего удара он вот-вот перевалится через перила, поэтому я резко подаюсь вперед, чтобы удержать. Крепко-крепко обнимаю, жмурясь, боясь открыть глаза. - Дурак, - ругается он на меня, смеясь. А смех такой хриплый, что кажется, сейчас сорвется на кашель. - А? Хёкки, ты простыл? - я уже забываю про минутную обиду, переключаясь на другое. Его здоровье для меня куда важнее каких-либо ссор и недопониманий. И в который раз ловлю себя на мысли, что готов переступить даже через самого себя ради этой глупой маленькой обезьянки. - Нет, просто замерз. Замерз он. Нечего стоять на крыше. Хёкки снова облокачивается на перила и как ни в чем не бывало смотрит вниз. И я чувствую даже через две куртки, как по его телу пронеслась дрожь. Он боится высоты? Никогда раньше не замечал это за ним. Не спорю, все бывает впервые. Я вот, к примеру, стал бояться одиночества. Да, я никогда его особо и не любил, но теперь меня накрывает паника, если я остаюсь один в комнате. Так и хочется к кому-нибудь прижаться. И обычно этот кто-то - Хёкджэ. Часто задаюсь вопросом: я его еще не достал? Или у меня есть привилегия? Черт, руки сводит. Сначала тру, а потом пытаюсь спрятать их в рукавах, но они туда не пролазят. А расцепить их и спрятать в карман боюсь, боюсь, что тогда Хёкки уйдет. Бред, куда он может уйти? - Ну, а надеть перчатки или в карман спрятать? - бурчит он, накрывая мои руки своими. Толку никакого, но так хоть не обветриваются. У него пальцы, словно лед. Они вообще еще живые? И кожа еще больше покраснела и потрескалась. - Сам-то, - в ответ бурчу я, пряча нос в мех на его капюшоне. Искусственный. Не греет. Ынхёк усмехается. Не колко, а даже как-то по-доброму. И я чувствую, что он улыбается. Насильно расцепляет мои руки и вместе со своими сует в карманы своей куртки. Они такие большие, что наши руки там спокойно умещаются. Словно эти карманы и сделаны специально для двух рук. - Давай договоримся, - он поднимает голову вверх, следя за только что взлетевшими с голых деревьев птицами, - если я вдруг снова начну хвастаться или что-то в этом роде, то ты меня ударишь. Прям при всех, да сильно. Хорошо? Что, прости? Я рассмеялся. - Смотри, сам сказал, - я крепче сжимаю его руки в своих. - Обещаешь? - Обещаю, обещаю. - Вот и хорошо. Он снова замолчал. Мне безумно хочется прервать эту тишину, ведь у него в голове теперь огромный рой мыслей, которые жалят его безумно больно. Но я не знаю, что сказать. О чем заговорить, чтобы он не расстроился еще больше. Чтобы отвлекся. - Ладно, пошли, ты замерз, - он вытаскивает наши руки из карманов и ведет вниз, в общежитие. К себе в комнату. - Ты ведь не против поспать сегодня со мной? А когда я был против? Припомни хоть один раз. У него в комнате тепло, очень тепло. Мне даже становится жарко в носках и свитере, и Хёкк помогает мне их снять. Небрежно бросает на пол, а после осторожно давит на мои плечи, подаваясь вперед и заставляя лечь на кровать. Он нависает надо мной, завороженно рассматривая лицо. Что он нашел в нем особенного? Каждый день его видит, что сегодня не так? Нежно касается кончиками пальцев виска, медленно ведет к скуле, потом по челюсти к подбородку. Его губы растягиваются в улыбке, счастливой и в то же время немного грустной. Эти определения не совместимы, знаю, но все же. Я чуть улыбаюсь ему в ответ, наблюдая за его блуждающим по моему лицу взгляду. И он наклоняется, с той же нежностью целует в губы. Больно, и у меня, и у него обветренные и покусанные губы, но ни я, ни он не обращаем на это внимания. Я лишь чувствую еле уловимый металлический привкус, когда он, облизнув мою треснувшую нижнюю губу, проскальзывает языком ко мне в рот. А на утро, в отместку за ноющую поясницу он спихивает меня с кровати, мол, доброе утро. Доброе, Хёкки, доброе. Ты не представляешь, какое доброе. Так нет же! он меня еще и подушкой огрел. Вот зараза, ты сейчас получишь! Беру в руки ту самую подушку и поднимаюсь с пола, рассерженно смотрю на него, и он, может и притворяясь, испугался. Пища и смеясь, вытягивает руки вперед, пытаясь защититься от удара, но я проворней. А пока он разбирался с подушкой, я седлаю его бедра и хватаю за руки, чтобы не дрыгался. - Нет, уж. Второй раз подряд я тебе свою задницу не дам, изверг! - снова смеясь, ворчит он и пытается скинуть меня с себя. А я улыбаюсь широко, не хуже него. Давно мы так просто не дурачились. - Сам предложил махнуться местами, - я наклоняюсь и целую его, выпрашивая прощения. Но меня, кажется, давно простили, да и не обижались толком. - Слезь с меня и пошли есть, я жутко голодный, - Ынхёк снова начинает дергаться, пытаясь меня сбросить. Так и быть. В гостиной, на кухне - тишина. Куда все делись? Я что-то пропустил? Ах, да, сегодня "выходной". Поэтому, наверно, и разъехались кто-куда. Ынхёк вперед меня, напялив мой свитер (сам же я укутался в его одеяло), проскальзывает на кухню и заглядывает в холодильник. Счастливо улыбается и вытаскивает оттуда картонную коробку. Торт? - Может что-то приличное съедим, - высунув нос из одеяла, бурчу я. Хоть торт и выглядит вкусным, но желудок требует что-то более серьезное. - Я могу пожарить яичницу, - пожимает плечами он и будто назло ставит торт передо мной, заставляя захлебнуться слюнями, а сам вновь открывает холодильник и достает яйца. Вот что он умело делает, так это танцует и готовит яичницу. Через несколько минут на столе стоит мой завтрак, но я уже за обе щеки уплетаю купленный Хёкком торт. - Ну! - ругается он, забирая у меня из рук ложку и пододвигая тарелку с завтраком ко мне по-ближе. Такой домашний. Нет этого пафоса, которым так и тянет от него во время выступлений. Нет той натянутой улыбки, той наигранной радости. Он весь настоящий. Ходит тут в своих махровых тапочках, шуршит ими по полу, возится вокруг меня, как с маленьким ребенком. И кажется, вчерашнее волнение давно забыто. Так ли это на самом деле? - Хёкки, - шепотом выдыхаю я, но он меня слышит. Поднимает голову и вопросительно смотрит прямо в глаза. А после, будто прочитав мои мысли... - Я исправлюсь, - так же тихо отвечает он и добавляет, - только будь всегда рядом.