Этим утром холодным Небо рисует полотна, Я обнуляю твой профиль С чашкой черного кофе. Снова мысли по кругу. Мы теряем друг друга; На столе наше фото, А меня всё трясет.
Перебинтованная рука медленно подхватила пульт и нажала красную кнопку, выключая телевизор. А слёзы всё не прекращались, и держать неконтролируемую широкую улыбку на лице внезапно стало очень больно. Дыхание сделалось рваным, а в горле что-то сильно напряглось и начало болеть, как бывает у тех, кто сдерживает плачь. Тело начало неистово лихорадить; появилось ощущение зябкости, вероятно, из-за холода, свободно проникающего в комнату через открытое настежь окно, обрамлённое плотной тёмной занавеской с незатейливым орнаментом. Осаму приложил кончики холодных пальцев к щекам и, надавив, повёл их вниз, сильно вытягивая кожу. На мгновение отстранив руки от своего лица, он резко ударил себя по щекам, ощущая покалывающее жжение в ладонях. После хлопка в тёмном помещении вновь стало тихо. Поток слёз прекратился, изредка подрагивающие уголки губ теперь смотрели вниз, а взгляд, точно так же, как и до этого, был бесцельно опущен в пол. Как же стыдно было признавать своё жалкое состояние. Квартира, наполненная незаметными чужому глазу грехом и отчаяньем, при свете дня являла себя довольно дорого обставленной: винтажная мебель, шикарная кухня со стеклянным фартуком вдоль плиты и раковины, необычные обои, часы и картины — всё это идеально гармонировало друг с другом, и, судя по качеству, ни одну деталь в этом доме хозяин не продешевил. Кто-то мечтает о таких квартирах, а Дазай с уверенностью заявляет, что она ему ненавистна, потому что до жути осточертела, и никакая ваза с сухоцветами и любой другой элемент декора не мог освежить обстановку. Тьма скрывает всё, но иногда демонстрирует то, что не так очевидно в дневное время суток. Например, при свете дня не бросаются в глаза трещины на маске, что в темноте распадается на куски, оседая на пол вместе с кожей. Дазай ненавидел быть на поводу у собственных эмоций и никогда не жалел себя: "Зачем, если так делают только глупцы? Чувства не обещают победы; руководствуясь ими, можно навлечь на себя ещё большее количество страданий", — так рассуждал он, отрицая важность внутренних настроений. Подняв взгляд на чёрную гладь экрана телевизора, Дазай увидел в ней свой силуэт, который, сгорбившись, сидел на кожаном диване. Чем дольше он в него всматривался, тем сильнее ему казалось, что фигура шевелится. Глупая игра воображения. В конце концов это дело ему надоело, поэтому, испустив тяжелый вздох, он неспеша поднялся с насиженного места, прошёл через спальню и вышел на балкон, чтобы освежиться. Снаружи было как-то пусто — людей почти не наблюдалось, — но ощущение того, что город всё же не спит, поддерживал отдалённый звук и светящаяся полоса от бесконечно проезжающих по трассе машин. Ранним утром, когда улицы ещё погружены во тьму, город ощущается как-то по-иному, нежели чем днём, и описать это чувство очень тяжело. Но если попросить человека представить качающиеся из-за ветра ветви деревьев, людей, похожих на многочисленные тени, мелькающие где-то неподалёку, запах свежести и гул города, то он непременно поймёт, о чём вы говорите. Скорее всего, это назовут таким словом, как «романтика», но Осаму бы с тем не согласился: сейчас шум на него давил, ночным воздухом дышалось как-то тяжело, а из-за непривычной тишины и безлюдности чувствовалось легкое беспокойство. Но затем мафиози зевнул, потёр уставшие глаза и его отпустило. Дазай встал на подоконник, случайно уронив горшок с засохшим цветком, который ему подарила одна из его бывших девушек, и закрыл глаза, осознавая своё добровольное падение в темноту. С улицы внезапно подул сильный ветер, и стихийный поток неслабо ударил по юноше, будто бы желая затолкнуть назад, но Осаму на это только лишь усмехнулся. Стоит ему наклониться вперёд, и он тут же нырнёт камнем вниз, по итогу пачкая содержимым своей черепной коробки сухой пыльный асфальт. Но он медлит: садится на карниз, свешивая ноги со стороны улицы, и опирается плечом об оконную раму. Ветер трепал ткань бесформенных брюк, заставляя её принимать форму икр, задувал под неё, пуская по коже Осаму мурашки, и эти ощущения были ему в какой-то степени приятны. Так почему же ему иногда казалось, что в этом мире он — особенный; тот, кого на небесах собирали в обход всякой инструкции и от которого по окончании остались «лишние» детали? Быть не таким, как все, — непросто. Светает. Начало нового дня после очередной бессонной ночи и пустая квартира. Пора бы уже к этому привыкнуть, но Дазаю снова слышится шорох одеяла и сопение, будто бы он перевернулся на другой бок. Осаму прекрасно знает, что, если обернётся, никого там не застанет. И это к лучшему. Небо больше не кажется таким густым, а деревья — тёмными. На горизонте скоро появится макушка светила, и город начнёт просыпаться. Он всё ещё помнит тот день, когда они с Ацуши впервые повстречались — тогда точно так же сквозь сумерки проклевывался рассвет. Если бы Дазай мог заранее узнать о том, что в тот миг впервые в жизни полюбит, он бы его тотчас же убил у этой проклятой пристани и сбросил бы тело в море. А, может, и нет… Вероятнее всего, он всё же не смог бы отказаться от того, что ему никогда прежде не удавалось постичь — кусочка рая, которое именуется счастьем. И пускай каждое воспоминание отзывается в нем ноющей болью, Осаму помнит, как же приятно ему было тормошить светлые волосы Накаджимы, целовать маленький нос и видеть в глазах напротив плохо скрытое смущение. Дазай не уловил, когда именно умудрился влюбиться, однако сохранил в памяти тот момент, когда его голову прошибло осознанием: у него выработалась зависимость от этого юнца. Мафиози мог представить, как теряет всё своё окружение и идёт по тропинке, выстланной его костями, но то, что ему никак не удавалось, так это увидеть среди этого безобразия Ацуши. В конце концов, сильные чувства и новые ощущения перестали поддаваться контролю, страша неизвестностью, и Осаму решил бежать. Никогда ранее ему не приходилось так отчаянно сражаться с собственным сердцем. Солнце взялось слепить глаза, а пальцы закоченели так сильно, что пришлось слезть с подоконника и вернуться в квартиру. Подхватив на ходу пачку сигарет и зажигалку, Дазай проследовал в уборную, после чего залез в ванну, заткнул сливное отверстие и включил тёплую воду.Релакс, Релакс, Релакс Снимает усталость — Настойка из трав И теплая ванна с сигарой. Но душу не излечить ни сном, Ни травяным чаем. На кухне твои ключи. О, Боже, как я скучаю!
Как же раздражала собственная уязвимость, как же злило, что он до сих пор в поисках десятков причин, по которым должен был прекратить их отношения, сделав это столь жестоким способом: Осаму начал игнорировать Ацуши, делать вид, что остыл и потерял к нему интерес, а после, прямо во время серьезного разговора, совершенно не пытаясь смягчиться, сказал, что всё, что у него было к Накаджиме, это лишь недолгое увлечение, и затем наконец исчез. Где-то в глубине души Дазай ждал его сообщения, в котором тот выскажет всё, что накипело. Дороги назад нет — Ацуши добр, до ужаса прост и наивен, но такой поступок по отношению к нему вряд ли забудет. Осаму понимает, что должен этому радоваться, но у него не выходит. Всё могло быть гораздо проще, но по-другому Дазай не может.Опять минорные ноты. Мы — гордые идиоты. Я умираю Как будто, каждое утро Эти мысли по кругу: Как же мы друг без друга? Если ты правда сможешь, То и я — тоже.
Раздевшись, Осаму достал сигарету, затянулся и, выдыхая сизый дым, закрыл глаза, запрокинув голову назад. — Так для всех будет лучше, — озвучил он вслух свою мысль, пытаясь поверить в неё, и плавно опустился по спинке ванны.Релакс, Релакс, Релакс, Но это так сложно — Не думать о нас…