слухи

      В этот раз концерт длился особенно долго.       Почти четыре часа огромный стадион прыгал, орал и визжал, пребывая в экстазе от всей той энергии, что создалась и натянулась пружиной. Они слишком затянули с импровизацией и переиграли все свои хиты по второму кругу по заявкам из зала. После концерта менеджеры специально арендовали три машины для того, чтобы увезти цветы и подарки для дальнейшей сортировки. Но один букет Пашке вручить успели. В волосах всё ещё мотылялся розовый бутон, напоминая о себе приятной тяжестью за ухом и ароматом.       Паша не особо помнил, когда к ним пришла популярность такого масштаба. Вроде раз выступили, два, три, и вот уже они сидят на интервью у какого-то известного зарубежного канала и рассказывают о том, как круто быть мировыми звёздами. Что изменилось? Этим вопросом парень задавался часто. Ну да, в инстаграм пришло пару миллионов человеки всего за какой-то год. Да, теперь он не может выйти из отеля без толстовки, натянутой на самые глаза и тёмных очков. Да даже просто дома он спокойно побыть не может без вспышек фотографов под окнами и интервьюеров, ломящихся чуть ли не через дырку в толчке, лишь бы урвать от Личадеева кусок.        Они не зря начинали учить язык. Директор как в воду глядел. Именно благодаря английскому языку они смогли выйти на мировую арену. Каким-то, сука, чудом. Каким? Паша откровенно не понимал, но был очень рад. Их уже успели прозвать вторыми Квин. Правда очень локально и чисто за то, что Юрка уж слишком сильно своими усами напомнил людям Фредди Меркьюри.       — С Квин у нас общие только усы да лидер невнятной ориентации, Юр, — Паша единожды позволил себе вольность ляпнуть такое на одном из их собраний перед очередным масштабным концертом. Анна Серговна и остальная команда задались громким смехом, а вот Юрка зыркнул на него недобро, с дьявольцой. Конечно, ведь такие вещи ему не были позволены. Тем более весьма правдивые. На сцене они с Юрой вели себя как молодожёны на медовом месяце. Скорее всего, все эти лапанья и были залогом их резко возросшей популярности в зарубежном коммьюнити, но Паша предпочитал верить в то, что их музыка просто настолько охуенна, что рано или поздно это должно было произойти. Но это на сцене. В душных коморках, туалетах и номерах в отелях Паша прекрасно чувствовал на себе всю мощь этой «невнятной» ориентации. Он был почти уверен, что Серговна в курсе, что её муж — не только гетеро, но и «Пашкосексуал». Не заметить их с Музыченко химию мог только слепо-глухо-немой человек без способностей к какому-либо мышлению. Как тяжело бы это не было, группе приходилось строить из себя таких, лишь бы тот хрупкий баланс, который они поймали, держался. Баланс сил. Моральных. На сколько духу хватало у каждого.       — Пашенька, — тянет Юра и лезет руками под пиджак, накинутый на голый торс. Музыченко снова подбуханный красный и весёлый, наваливается всем телом и лезет целоваться к Личадееву, наплевав на то, что жена буквально за стенкой сейчас пудрит нос перед выходом к фанатам. Юра кусает Пашу за шею, потом крепко целует под челюстью, ведёт бедром между раскинутых в стороны ног и дышит настолько громко, что Паша буквально хочет взять пульт и сделать потише.       Личадеев влип давно. Ещё тогда, на первых парах, встав на сцене на колени и отдав свою голову в свободное управление Юре. Тот настолько горячо сжал его волосы, потянул там, где нужно и схватил там, где требовалось, что Паша на секунду забыл, где вообще бывают клавиши и что такое эти самые клавиши. А дальше, как по накатанной всё. Как в тумане — так сказать хотелось, но нет. Лишь трезвый (почти) ум и полёт всё ниже и ниже, в пустоту. И глупое признание самому себе в том, что Музыченко засел где-то в мозгу и между рёбер, сломав Пашу пополам. Буквально.       — Я поймал тебя, красота моя, — Юра вжимает его в диван, наваливаясь сверху и припечатывая губами слово «моя». Мой. Его. Именно так, — Какой же ты у меня красивый, Паша. Особенно когда крутишься на сцене. Так бы и сожрал.       — Поймаешь ты только венеричку, если снова на меня без гондонов полезешь. И всё, прощай, кумир поколения.       — А у тебя она откуда? — Юра щурится и смотрит Паше в глаза, изучая. Кажется, что вот-вот и всё, Личадеева сожрут с потрохами.       — Мало ли, кто меня ещё тут зажимал до тебя, — Паша заправляет прядь за ухо и смотрит с вызовом, закусывая губу.       — Убью, сука. Убью, — Юра снова наклоняется и нежно целует Пашу в плечо, туда, где ещё не зажил укус с прошлого раза.       — И я тебя. Пошли, там встреча с журналюгами началась уже. После этого поближе поговорим, — Паша напоследок коротко чмокнул Юру куда-то в уголок губ, напоровшись на колючие усы.       — Анна Сергеевна, что вы думаете об отношениях вашего мужа и Павла Личадеева? — какой-то невнятный журналист, трясущийся и весь красный, подкатился к Ане и почти схватил её за рукав куртки, — Фанаты очень интересуются, — Серговна осмотрела его презрительно и цокнула, отведя микрофон, зажатый в мокрой руке, в сторону. Наклонившись максимально близко к уху работника местных медиа, она прошептала еле слышно: — А чего сам у них не спросишь? Яиц не хватит? Журналист, не выдержав такого напора, тихо пропищал «извините» и резко смылся, оставив от себя лишь липкое неприятно чувство безысходности. Аня заправила за ухо прядь, выбившуюся из причёски, достала зеркальце, чтобы проверить, на месте ли помада. Там, за её спиной, Юра снова хватал Пашу за талию на радость местным желтушным изданиям и улыбался во все тридцать два. Заметив зеркало, он подмигнул жене и вернулся к интервью для какого-то журнала, всё также улыбаясь. Аня сжала зеркальце и быстро кинула то в сумочку. Отогнать мысли и не подавать виду — вот её план на этот вечер. Когда женщина повернулась, Личадеев переглянулся с ней и улыбнулся краем рта. Музыченко ответила ему тем же и отправилась к фотографам, натянув максимально непринуждённое лицо. Слухи всё это. Абсолютно точно. Слухи. И фанаты-дураки.