***
Все начиналось довольно обычно. То есть, ничего нового Бэррон не увидел и не узнал. Мэтт предлагает сыграть ему в фифу, но Трамп отказывается, поскольку настроения побеждать у него сегодня нет, а тешить самолюбие Стивенсона ему вряд ли позволит Лукашенко, который единственный не пожал руку Мэтту, даже не взглянул на него, да и самому как-то не хочется, а поддаваться Бэррон просто-напросто не умеет. Марк странно косится на белоруса, видимо тоже не поняв причину такого поведения, а канадец нервно усмехается и уже через секунду делает вид, что все в порядке. Бэррон посылает хоккеисту мысленные взволнованные сигналы, но тот отказывается их принимать. Ладно, решает Трамп, если захочет, расскажет сам. Продолжили в более дружелюбной атмосфере, из которой выбивались лишь Мэтт, да Коля. Стивенсон все пытался что-то узнать у белоруса, но не удосужился ответа теплее, чем «отъебись». Мэтт уже и так и эдак пытался к другу подойти, найти какую-нибудь лазейку, заковырку в явно игнорирующем белорусе, но увы и ах, все это оказалось бесполезно. Лукашенко стоит неприступной стеной и ничего эту стену не разрушит. Не разрушило бы, наверное, еще очень и очень долго, если бы дебил-Мэтт, отстав, наконец, от парня—или сделав вид, но никто об этом никогда не узнает, кроме самого Стивенсона—и начав что-то эмоционально рассказывать остальным, не задел свою бутылку, заполненную, кстати, намного больше, чем на половину с пивом. Та печально пенится, булькает и довольно слабым, но напором, выливается на домашние штаны и футболку белоруса. Марк и Бэррон, что сидели рядом, отсаживаются подальше, чтобы расплывшееся на ковре темное и дурно пахнущее пятно не задело их, а Коля смотрит прямиком на Мэтта и молчит. Но взгляд у парня настолько красноречивый, что его молчание кажется небесным благословением. —Да ты блять издеваешься, —в итоге не сдерживается и зло шипит хоккеист, вставая со своего места. Никита кивает в сторону ванной, а Мэтт фальшиво-невинно пожимает плечами, хмыкая «упс». Которое, кстати, заставляет канадца подавиться, поскольку просто так Лукашенко уйти в ванную не может—он пихает парня ногой в спину, заставляя того съежиться от резкой боли и пропустить воздух сквозь зубы. «Упс» —звучит ни разу не виновато, скорее как угроза. Коля даже не ждет ответной реакции—они же не собаки, что воют друг перед дружкой по ночам, сидя в заложниках по разные стороны от забора—уходит в ванную комнату, прикрывая за собой дверь. На секунду, правда всего на секунду, повисает молчание, которое тут же разбавляется неловким смехом. «Так о чем это мы?» —спрашивает Мэтт, а на него вылупляются три пары прищуренных глаз и кажется в этот момент всем становится не до смеха. Впрочем, высказываться никто не планировал и не планирует. Портить вечер еще больше не хочется никому. Коля проводит в ванной минут, может, пять, даже меньше, и никто бы не стал заострять на этом внимание, потому что на парня вылилось реально пол бутылки и так просто от этого запаха не избавиться, но. Но больше всех, конечно, о нем беспокоился Мэтт, который начал возбухать, что Лукашенко слишком долго возится. «Марк, сходи позови его» —просит парень, взмахивая рукой. «Я позову» —внезапно подавший голос Бэррон встает с места, придерживая Марка рукой, словно он вот-вот сорвется и побежит за белорусом, — «не вставай, я ближе» —и уходит под выгнувшуюся в немом вопросе бровь Стивенсона. Марк отпивает из принесенной бутылки с какой-то газировкой, даже не собиравшийся совершать какие-либо телодвижения, тем более в сторону ванной. Мэтт вроде как подумал о чем-то, но тут же забыл, ибо совершенно любые мысли задерживаться в пустой голове как-то не желали. Бэррон заходит в ванную и его глазам предстает очень даже ничего такая картина: Лукашенко без верха пытается что-то сделать со своей, смоченной водой, футболкой, хотя понимает, что смысла в этом примерно столько же, сколько мозга в голове придурошного Мэтта. Спойлер, это нисколько. Трамп закрывает дверь и облокачивается на ту спиной, хмыкая: «Мэтт жалуется, что ты долго». Коля дергается, видимо не ожидая, что его прервут за столь напряженным делом, а футболка выскальзывает из рук и печально тонет, как подбитый корабль, опускаясь на дно небольшой раковины. Белорус вздыхает, посылая Мэтта, кажется, нахуй, после чего оборачивается на все еще стоящего у двери первокурсника и пробегается по нему оценивающим взглядом. —Я скажу, что ты ско…—Бэррон отмахивается, повернувшись к хоккеисту спиной, и уже даже берется за дверную ручку, как его руку тут же накрывает чуть теплая ладонь белоруса и совсем-совсем тихо, шепчут прямо на ухо. —Подожди. У Бэррона мурашки по спине идут от этого тона и того, что в обычно излишне самоуверенном голосе белоруса проскакивают дрожащие нотки. Желание прикоснуться явно победило над разумом и мыслями, по типу «за стеной парни» и это Бэррону очень нравится. Словно они только что сделали еще один шаг, поднялись на одну ступеньку выше в их отношениях. Интересно. —И что ты задумал? —спрашивает Трамп, когда его чуть приобнимают за талию и отводят подальше от двери. Коля разворачивает Бэррона к себе и буквально чувствует, как в легких заканчивается воздух. Он все еще не может привыкнуть к тому, что Бэррон чертовски красивый с ним. Бэррон всегда красивый и каждый раз по-особенному, но, когда они вдвоем, когда вот так друг друга едва-едва касаются, Бэррон особенно красив: с его этой чуть застывшей ухмылочкой на губах и блестящими глазами, щеками, что вот-вот через секунду зальются краской и, о, самое Колино любимое—его взъерошенные волосы. Бэррон просто произведение искусства. Коля приближается к его лицу, прижимая Бейкера чуть ближе к себе и чувствует, как по рукам проходится дрожь, когда из губ напротив вырывается судорожный вздох. Коля знает о чем Бэррон думает и это, хоть и дико смущает, льстит больше, чем выкрики восхищенных фанаток с трибун. Потому что так близко Колю видит, чувствует, может трогать, только Бэррон. И такой теплый Коля только для Бэррона. Просто потому что Бэррон этого заслуживает, просто потому что их обоих греет изнутри чувство, разделенное на двоих и крепчающее с каждым днем только сильнее. Бэррон собирается, Коля уверен в этом, тому служит готовящийся выйти наружу тихий вздох, напомнить о том, что они, вообще-то, не одни в комнате, но не успевает. Белорус тянет Бейкера на себя и самостоятельно преодолевает то жалкое расстояние между ними в какой-то ужасно не нужный миллиметр. Бэррон смеется прямо в поцелуй, тот неловкий и уж слишком робкий, будто они школьники, у которых выдалась минутка до самой важной в жизни контрольной, а они решили потратить ее друг на друга, и льнет ближе. Шорохи за стеной лишь в очередной раз спускают на землю, так и не дав даже взобраться на лестницу, ведущую куда-то высоко в небо, в их другую галактику. Они целуется нервно, совсем как дети, Бэррон проводит подушечками пальцев по чуть напряженным мышцам предплечья и шепчет что-то о том, что им нужно прекратить. Ведь если Бэррон не выйдет, это будет как минимум странно, с учетом того, что он просто пришел сказать, чтобы Коля не задерживался. Хоккеист тоже это понимает, целует еще раз, совсем-совсем быстро, практически не прикасаясь, выпуская Бейкера из своих рук, когда в дверь сначала коротко стучатся, а после та открывается и перед ними предстает все прекрасно понимающее, но не менее раздраженное лицо Марка. —Пиво настольно термоядерное, что вы вдвоем не можете стереть его с твоей футболки? —с некой иронией в голосе вопрошает Уокер, облокачиваясь о дверной косяк. Бэррон с Колей одновременно поворачивают головы в сторону потопленной вещи, а у белоруса вырывается нервное «а». Так вот о чем он забыл. Марк вздыхает, откидывает голову назад и спрашивает у Никиты, именно у Никиты, потому что у Мэтта бесполезно спрашивать вообще что-либо, куда Лукашенко девать его погибшую футболку. —Пусть повесит куда-нибудь, —орет Ершов, видимо вставая и куда-то отходя, —я ему что-нибудь свое дам. Коля пожимает плечами, выжимает воду из изрядно пропитавшейся влагой тряпки, вешая ту на небольшую раскладную сушилку, на которой уже висели чьи-то носки. По их каменному состоянию можно было понять, что висят они тут ну как минимум давно. Все трое выходят из ванной, Никита кидает другу какую-то фиолетовую футболку, надев которую белорус пожалел об этом в ту же секунду. Поскольку по комплекции Никита и Коля отличались, футболка на излишне крепкое телосложение хоккеиста села в облипку: рукава пережимали плечи, так, что было видно, что та мала ему, а выделившиеся чуть ниже очертания пресса выдавало разницу в размерах, не пытаясь даже на самую малость сделать вид, что братья славяне имеют хотя бы более одинаковое телосложение. Мэтт ржет, что Коля теперь похож на педиковатого хоккеиста, а после начинает ржать еще сильнее: «прям как Марк» выдавливает из себя канадец, а у Уокера начинает дергаться колено от нервов. Еще хоть одно слово и это колено повстречается с этим тупорылым лицом. Ситуацию спасает Никита. В Мэтта прилетает какой-то тапок и совершенно пустое «заткнись уже», а Бэррон мечется взглядом от Никиты и Мэтта до Марка и Коли, понимая, что, кажется, обстановка накаляется. Неловко.***
—Может в правду или действие? —предлагает практически развалившийся на диване Мэтт, допивая вторую бутылку пива, —а то скучно, что пиздец, —вздыхает канадец, а остальные сидящие в комнате нервно переглядываются. Стивенсон оценивает этот жест как что-то свое, поэтому тут же выдает, —да не будешь ты голым по кампусу бегать, —и все взоры тут же приковываются к Марку, которому явно это и было адресовано. Уокер краснеет от злости, уже готовый встать и выйти вон, но Бэррон придерживает его за предплечье и просит успокоиться. Мэтт молчит секунды три, —а, —совершенно тупое, —я забыл что это было…—голос с каждым словом становится все тише и тише, —на первом курсе. —Тебе пиздец, Стивенсон, —Марк хлопает Бэррона по плечу, мол все в порядке, а после уж слишком наигранно улыбается, даже скалится, облокачивается на одну свою руку и выдает, —а давайте, —хмык, —я за. Только вот после этого тона даже у предлагавшего Мэтта отпало желание не то, что играть, а, кажется, даже разговаривать. Впрочем, Марк оглядывает всех присутствующих и решает, раз уж все молчат, то он воспримет это как за немое согласие. «Я тогда начну?»-звучит не как вопрос, поэтому никто и не отвечает. Старший направляет свой взгляд на Мэтта и, кажется, злится, когда тот выбирает правду. Никита хмыкает, что если бы тот выбрал действие, то Марк бы сказал ему выйти из комнаты и сидеть под дверью, как собаке. Все нервно смеются, а Уокер жмет плечами: «ладно, я придумаю что-нибудь другое» и после этого смех прекращается.***
Начали с натяжкой, все же напряжение между Мэттом и Марком, возникшее в результате скопления созвездия «тупость» в голове канадца, рассеялось не сразу, спустя круга, может, четыре. Вечер продолжался, было достаточно неплохо, если исключать некоторые моменты, когда парни тупили, не зная, что спросить или какую хрень, похуже, чем предыдущую, загадать. Если быть честным, то весь этот детсадовский фарс начинал надоедать, смешные шутки кончались, а к несмешным прибегать не хотелось, их фанат один лишь Стивенсон—у него сегодня, видимо, стенд-ап одного артиста и с одним зрителем, который им самим и является, в общем, все было довольно печально—как и нормальные задания с вопросами. Когда Никита от отчаяния взвыл, что сейчас просто спросит сколько у Марка сантиметров член, а потом его нахуй стошнит—Уокер поражается с того, как можно тошнить от собственных мерзких слов— но ситуацию спасает, ну или по крайней мере пытается спасти, внезапно, Мэтт. —Не надо про члены, —отмахивается канадец. «Больная тема» —шепотом язвит Марк, вызывая у Бэррона легкий смех, а у Коли усмешку, —Коля, —обращается Стивенсон к другу. Упомянутый застывает на некоторое время, после чего на лице проскальзывает нотка беспокойства, а губы нервно дергаются в уголке. Остальные трое впились глазами в ниточку напряжения, натянутую меж парнями, и затаили дыхание, не в силах предугадать дальнейший исход событий, —правда или действие? —Правда, —без колебаний отвечает белорус, а глаза напротив хитро щурятся, словно знали каким будет ответ хоккеиста. —А ты уже выбирал правду, —Мэтт вздыхает, будто бы разочарованно, но на самом деле нет, разминает шею и пожимает плечами, —осталось только действие. —Тогда действие, —спокойно—или это только одному ему кажется? —отвечает белорус, не замечая, как собственные пальцы проигрывают дорожку по импровизированным клавишам на коленке. Мэтт хмыкает. —Кто-нибудь хочет есть? —и только он спрашивает это, как Никита начинает угорать во все горло, только сейчас поняв замысел своего недалекого друга. У Мэтта, как всегда, желания простые и приземленные, —а я вот хочу, —не дождавшись, пока Ершов прекратит свои конвульсии и хоть кто-нибудь соизволит ему ответить, мечтательно тянет канадец, но его тон тут же сменяется на подростково-нахальный. Когда Мэтт делает такой тон, то чаще всего после он получает по ебалу. Жаль не сегодня, —приготовь нам что-нибудь, —аки царь выдает полуразвалившийся на полу младший, отмахиваясь рукой от невидимых громоздких вееров, —пожарь картошку, —пауза, —и пирог какой-нибудь забацай, — Никита поддакивает, и тут же добавляет: —С яблоками. —Да, с яблоками! —восклицает канадец, а Лукашенко подпирает лицо ладонью и считает до пяти, чтобы не убить никого в этой комнате. Правда вот сбивается уже на трех. —А ты умеешь готовить? —почему-то именно этот вопрос от Бэррона заставил Колю еще сильнее постыдиться своего скромного таланта—еще одного из множества, но говорить об этом прямо просто верх наглости. —Он охуенно готовит, —Мэтт всплескивает руками, якобы изображая весь масштаб умений его друга, —только жопится постоянно, —фыркает канадец и тут даже Марк поддержал его кивком, —я бля за его картошку убить могу, —серьезно выдает Стивенсон, чем немного пугает и смешит Бейкера одновременно, —как истинный американец тебе говорю—белорусы шарят в картошке! —Ты канадец, —напоминает Никита. —Да похуй, одно и то же, —все четверо расслабленно смеются, Марк хмыкает что-то про то, что у кое-кого явно с географией не ладилось в школе, —география хуета, —кривится Стивенсон, —вот географички…—канадец уже было ушел в нирвану, как их прервал чуть ли не подскочивший с пола Никита. —О, точно! —восклицает Ершов, —заебош шарлотку, —Коля страдальчески стонет. —Какую, к хуям, шарлотку? —С яблоками, —снова вздох отчаяния. —Что такое шарлотка? —произносят все трое, а Никита с Колей переглядываются. —Типа яблочного пирога, —начинает объяснять русский собрат, пока белорусский собирался с силами, —да короче, —но понял, что это бесполезно, поскольку такое лучше показать, чем рассказывать, —попробуйте и поймете. —Ладно, —вздохнув, Коля встает со своего места, —но кто-нибудь пойдет со мной, я не буду один на кухне торчать, —и окидывает всех оценивающим взглядом. —Ты готовить собрался, нахера тебе еще кто-то? —непонимающе спрашивает Мэтт. —Что б ты спросил, —вздыхает хоккеист, —мне скучно там одному, —и тут же, —ну? —Я могу, —пожимает плечами Бэррон и если двое возмущенно экают, то другие двое перебрасываются взглядами. —А ты нам действие задолжал, вообще-то, —Мэтт дергает бровями так, что у Бэррона мурашки идут по коже. —Да помню я, —Трамп встает со своего места, —я позову, как будет готово, —хоровое «лады» и дверь захлопывается.