Ты представился мне "Бэррон Бейкер"

—Как насчет прогуляться? —Бэррон настукивает какую-то непонятную мелодию на руке хоккеиста, а серия, вторая уже, подходит к концу, когда белорус вдруг ни с того ни с сего предлагает, не отрывая взгляда от происходящего на экране. Трамп осторожно оборачивается, видимо проверить точно ли это сказал Коля и обращено ли это было к нему, а не просто так. Лукашенко всего на секунду отрывает взгляд от экрана и Бэррон встречается с этими холодными, отливающими сталью глазами. Внутри словно что-то взорвалось, произошел маленький, так ненавистный Трампу, салют. Он произносит, одними губами «ты серьезно?», что, видимо, забавляет белоруса и он дергает краешком губ, —ну да, почему нет? —заданный риторический вопрос сопровождался выключением сериала и поднятием с полу-лежачего положения. Бэррону приходится окончательно оторваться от своего капитана и сесть на постели, продолжая смотреть на него, —что не так? Коля помнил, что Бэррон недавно жаловался на то, что ему не позволяют выйти из дома. Отчасти это было потому, что ему нужен был покой и нервничать было категорически нельзя. Он, конечно, не беременная девица, но все-таки перестраховаться было нужно. Ну а отчасти потому, что что-то Коле подсказывало, если котенок первым делом, по приезде, пошел к нему, то никакого желания возвращаться обратно в комнату, а уж тем более попадаться на глаза Макларену или одногруппникам, у него нет. Было ли дело в поломанной руке или в пошатнувшемся моральном состоянии, а может и все вместе, Коля не знает, но думать об этом не хочется. Мысли эти злят неимоверно. В общем и целом, Коля подумал о том, что было бы неплохо пройтись вместе с Бэрроном. Скорее всего никуда за территорию они не пойдут, потому что у Бэррона рука, хоть и без гипса, но пока не совсем полноценный атрибут его тела, с ней нужно быть осторожным. Есть у Коли одна мысль. Если Бэррон согласится, а не продолжит смотреть на него, как на умалишенного, то ее вполне можно осуществить. Тем более уже поздно, вряд ли кто в здравом уме будет выходить из своих теплых общажных комнат, к тому же темно, так что, даже если их и увидят, могут подумать, что Коля не с Бэрроном, а, допустим, с Никитой. Между Никитой и Бэрроном правда разница восемь сантиметров в длину, в пользу Бэррона, и примерно столько же в ширину, в пользу Никиты, но да ладно, кто вообще будет разбираться в чем отличие между Никитой и Бэрроном. Отличий, конечно, много. С Никитой Коля спать не будет. —Ты так смешно думаешь, —Коля вздрагивает, не понимая, как он вообще умудрился уйти в свои мысли, когда на него все еще пялится его очаровательный парень, все еще находящийся во всех его вещах между прочим, —ты в курсе, что из-за некоторых мыслей ты сводишь брови? —вопрошает Трамп и тут же насупливается, видимо показывая Лукашенко, как он выглядит со стороны. Коля хмыкает. Нет, он явно не выглядит так по-дурацки и мило одновременно. Он, скорее, выглядит как тот, кого от этих мыслей осмелится отвести только Бэррон. Потому что остальные могут ненароком получить по башке. Нечаянно, конечно же, —о чем ты думал? —Да не важно, —тут же отвечает белорус, про себя думая, что не будет же он рассказывать про эти идиотские мысли обо всем и ни о чем одновременно, —так что? —решает он перевести тему, крест-накрест берясь за подол своей футболки, —пойдем? —Гулять? —в ответ уверенный кивок, —правда? Можно? —Коля вздыхает. —Нет, я просто так предложил, позлить тебя. —ворчит белорус, стаскивая с себя футболку, —да, можно, со мной можно, —Трамп тут же подскакивает с постели, кажется не веря своему счастью, что это происходит с ним. Он, конечно, уже был на улице, как же бы он тогда на матч попал, но он так спешил, что не успел в полной мере насладиться окружающей обстановкой. Бэррон аж весь сиять начинает, ему хочется запрыгнуть на Колю и запищать от счастья, настолько давно он хотел просто выйти на улицу и погулять там хотя бы жалких десять минут. То, что Марк иногда открывал балкон, прося Бэррона не рассказывать Коле об этом, катастрофически не хватало, хотелось больше, хотелось задохнуться этим воздухом, вобрать его полные легкие и почувствовать себя одурманенным, чтобы голова закружилась, а ноги подкосились. Тем временем на плечи хоккеиста уже опускается черная водолазка, а поверх куртка. Коля зачесывает волосы назад своим привычным жестом, поворачивается к зависшему Бэррону и не может не вздохнуть. «Котенок, я сейчас уйду без тебя» —получается как-то излишне мягко, Коля аж сам вздрагивает от этого непривычного тона. Бэррон угукает, просит Колю помочь ему раскатать рукав обратно и спрашивает не может ли он дать ему какую-нибудь свою куртку. Белорус хмыкает, пока раскатывает рукав зацепляется глазами за все-таки оставшийся рваный, выделяющийся на коже шрам. Бэррон хлопает его ладонью по плечу, прося не думать об этом, потому что его совершенно не волнует то, что происходит с его телом и вообще—у мужчины должен же быть хоть один шрам. Коля смеется, успокаиваясь, правда успокаиваясь, после этих слов. Бэррон улыбается ему, смотрит в лицо и не может наглядеться. Коля у него такой невероятный, он просто чертовски привлекателен. Именно привлекателен, не красив, как обычные смазливые мальчики, он привлекает к себе именно как мужчина. Он сдержанный, но при этом может быть игривым с ним и ласковым, у Коли идеальный, не без изъянов, но все же для Бэррона идеальный характер. А еще на Колю постоянно хочется смотреть. На эти проявляющиеся морщинки у глаз, на то, как свет падает и оттеняет острые скулы, хочется провести пальцем по подбородку, чтобы уверить самого себя в том, что Коля—реальный; заглянуть в глаза, увидеть, собственными глазами, как сталь смягчается, а зрачки заполняют радужку, понять, почувствовать, вздрогнуть от осознания, что все те чувства, испытываемые Бэрроном, Коля испытывает те же по отношению к нему. Бэррон восхищается и любит. А Коля иногда не может дышать, смотря на то, как его котенок заправляет собственные волосы за уши, как закусывает губы, а уж когда зависает на нем и его глаза начинают блестеть, Коля не может найти себе месте. Просто потому что он придурок, влюбленный по уши и, кажется, до самого своего конца. Коля тоже, тоже восхищается и любит, господи, как же сильно он его любит, просто с ума сойти можно.

***

На Бэрроне Колина полу-зимняя куртка, какая-то черная шапка и в карманах, на всякий случай, перчатки. Трамп вопрошает зачем ему такой набор, на что белорус, в это время смотрящий на время в телефоне, выдает что-то вроде того, что это на всякий случай, если Бэррону станет холодно и вообще у него рука, которую лучше не шокировать контрастными температурами. Коля говорит, что к вечеру температура начинает нехило так падать, а он не хочет, чтобы Бэррон перед своим «возвращением» еще и заболел. Бейкер слушает все это, пока Коля завязывает шнурки на ботинках, а потом приходится нервно вздохнуть и задержать дыхание на секунду, когда хоккеист, проверив наличие зарядки и звякнув ключами, протягивает Бэррону руку ладонью вверх. Первокурсник неверяще хлопает глазами, получая в ответ «все равно темно». И правда, думает Бэррон, все равно темно. У Коли теплая, сухая и мягкая ладонь. Бэррон понимает, что он очень давно держал его за руку в последний раз и практически не помнит это ощущение, словно на море зарываешь ладонь в теплый песок, пока твои волосы развевает прибрежный морской бриз. Мурашки по коже заставляют вздрогнуть и прильнуть к хоккеисту ближе. В коридоре пусто. Пусто и как-то глухо. Большинство уже спит, а оставшиеся хоккеисты и футболисты на вечеринках в честь собственной победы. Бэррон осматривает этаж, подмечая, что не изменилось абсолютно ничего. Комната Мэтта и Никиты наглухо заперта, что было непривычно для Трампа. Обычно, когда парни в комнате или на территории, комната открыта и в нее спокойно можно зайти. До ушей доносится щелчок замка; Коля прокручивает ключ три раза, сует тот в карман и слегка тянет Бэррона за ладонь, стараясь, видимо, выйти на улицу как можно быстрее. Они спускаются по лестнице вниз, останавливаясь лишь для того, чтобы отчитаться перед хранительницей кампуса третьекурсников. Женщина, что ненамного младше той, что в кампусе у Бэррона, спрашивает, обращаясь к Трампу, успел ли он на матч и, заметив, что тот без гипса, где он его оставил. Бэррон коротко улыбается ей, отвечая, что с его рукой уже все в порядке и, да, на матч он успел. Вон даже трофей в виде хоккеиста притащил. Коля бросает на Бэррона короткий строгий взгляд, кивком прощается с женщиной и вытягивает Бэррона на улицу под приглушенный смех своего котенка. Бэррон мурчит, жмется ближе к Коле, сплетая их пальцы покрепче, и хмыкает, источая радость в фразе, что он думал о том, что Коля, как обычно, отпустит его руку перед ней. Лукашенко отвечает, что ему было лень, да и вообще она вряд ли заметила. Она, может, и не заметила, щебечет Трамп, зато заметил я. Коля ничего на это не отвечает. Вздыхает и чуть замедляет шаг. А Бэррон отрывает взгляд от своего номера один и крутит головой, глубоко вдыхая вечерний прохладный воздух. На улице и правда было темно. Гораздо темнее, чем обычно, хотя время было не позднее. Бэррон понимает, что неминуемо приближается зима. Холодная пора, в которую его парню придется постараться не отдать все теплые вещи Бэррону, мерзляку со стажем. Это будет трудно, практически невозможно, но Бэррон уверен, что Коля справится. Они что-нибудь придумают. Либо Коле придется просто-напросто переезжать к Бэррону. Трамп думает, что обогревателя ему не хватит в качестве поднятия температуры, Бэррону нужно, чтобы прям шпарило теплом. А от кого, если не от его горячего парня можно порой обжечься? Фонари уже вовсю горят, а возле светящихся ярких светом ламп уже скопилась кучками мошкара, ослепленная этим невероятным светом, летящим на тепло. Бэррон следит за тем, какую большую и вытянутую тень образуют они с Колей, делает еще полу-шажок поближе к хоккеисту и только когда их плечи окончательно соприкасаются, успокаивается. Бэррону немного тревожно. Спиной он чувствует, как гаснет свет в окнах его кампуса, как студенты кутаются в постели и зарываются носом в теплые подушки, бормоча себе под нос что-то про новый день и новые занятия. Немного тревожно, потому что они идут по совершенно открытой местности, а они всегда вызывали в Бэрроне чувство беспомощности, словно он как на раскрытой ладони, его можно взять—и прихлопнуть. Вздохнув, Бэррон пытается сосредоточиться на том, что его правая ладонь немеет от резких порывов ветра, а ему самому хочется остановиться и постоять, прийти в себя и что-то для самого себя решить. Впрочем, как только останавливается Бэррон, останавливается и Коля. Трамп спрашивает, осторожно и шепотом, слышит ли Коля что-нибудь. Прислушавшись, Коля отвечает, что ничего, кроме ветра и треска фонарного света. Бэррон смотрит на Колю, который зачем-то отвечает на его дурацкие вопросы, смеется с чего-то, ощущая себя глупым, шепчет «ты прав» и они возобновляют свою прогулку. Которая, впрочем, приводит их на спортивную площадку. Коля говорит, что там должно быть не так ветрено, как на открытой территории, да и света там меньше, видно небо. В общем, в кромешной тьме белорусу гораздо спокойнее, чем ходить и думать о том, что любой не вовремя посмотревший в окно может заметить их. Бэррон согласно угукает, заходит на поле первый и встает, как вкопанный, стоит в голове врезаться воспоминаниям о последнем дне здесь и о том, что произошло до этого. Коля подгоняет, кладет ладони на плечи и подталкивает вперед, а над ухом, словно порыв ветра, слышится «не думай об этом». Разве Бэррон может не думать? Об этом он тут же сообщает хоккеисту, но ответом ему служит лишь короткий вздох, означающий все, что угодно и о чем Бэррон как-то не хочет задумываться. Трибуны пусты. А над ними, над самыми верхними, если поднять взгляд чуть выше, маленькие, мерцающие звезды, высоко-высоко в небе. Бэррон поднимает ладонь, совершенно машинально, проводит пальцами по небу и на губах выступает кривоватая ухмылка. Те же звезды Бэррон видел с окна Белого Дома зимой, когда вся Америка погружалась в черноту, когда приготовления к новому году еще не начинались и на заднем дворе было пусто. Огромные, вечные, долгожители и секундные—Бэррон видел их все. Они были так ненавистны ему совсем недавно, когда он не мог смотреть в окно, когда мир за ними казался ему чужим, невозможным. И вот сейчас. Он может протянуть руку к небу, может обернуться на Колю, стоящего в паре сантиметрах от него со скрещенными руками, он может сделать все, чего ему хочется и не получить в ответ суровое, убивающее все детское в нем «прекрати, Уильям». Бэррон ненавидит все это, навалившееся на него ни с того, ни с сего. Ненавидит все те дни, проведенные в месте, некогда бывшее ему домом. Ненавидит каждую часть своего слабого сознания, что безвольно позволяло так с собой обращаться. Бэррон всхлипывает, а глаза наполняются отчаянием, что вот-вот сорвется с уголков и потечет по щекам. Коля делает шаг. Затем еще один. И вот уже Бэррон закрывает лицо руками, а его самого прижимают к ровно вздымающейся груди, крепко обнимают и молча, выдохнув несколько нервно прямо на ухо, укладывают голову ему на плечо. Бэррон знает, что он слабый и беспомощный, особенно сейчас, но ему так надоело все это. Ему просто хочется быть обычным счастливым мальчишкой хоть иногда. Не думать о каком-то там имидже, а просто быть. Любить. Чувствовать. Не зная о том, что в любой момент тебе могут выстрелить в висок и закончить любовную эйфорию одним приказным рявком. Бэррон любит, но именно потому, что он так сильно полюбил, это делает его еще слабее, чем он есть на самом деле. Просто потому что если отец захочет их разлучить, его никто не сможет остановить. —Коль, —в ответ мычание, —ты бы хотел звезду с неба? —Бэррон спрашивает о невозможном. «Как думаешь, что будет в будущем? Будут ли я с тобой? А ты? Ты со мной?». —Нет, —простой ответ. Бэррон вздрагивает в его руках, не отрывая ладоней от лица, —я предпочитаю иметь что-то более реальное, —белорус хлопает Бэррона по плечу, из-за чего Трампу приходится отстраниться и посмотреть хоккеисту в глаза, —мне не нужны звезды, Бэррон, — «пока у меня есть ты» —так отчетливо читается в его глазах и это просто невозможно. Бэррон вновь всхлипывает и утыкается Коле в плечо под его тихое, со смешком «ну ты чего?». Бэррон дурак. Просто придурок. Как он могу думать о том, что какой-то заносчивый хрыч вроде его отца вообще посмеет разлучить их? Бэррон, если потребуется, закатит истерику такую, что весь Белый Дом на уши поднимется. Ни за что, никогда в жизни Бэррон больше не станет слушать этого тирана. Пусть будет больно, морально или физически, пусть он забирает все, что хочет, одно он точно не сможет забрать у него. То внутреннее желание бороться, желание просто быть с ним, с ним, который так уверен в себе, уверен в завтрашнем дне и своих словах, Бэррон не знает, чем он заслужил, но раз его парень такой, он должен ему соответствовать. Просто потому, что будь он увереннее в себе, как Коля, жилось бы ему гораздо легче. Коля просит Бэррона перестать плакать, потому что это может плохо сказаться на его руке. И, конечно, оказывается прав. Локоть начинает неприятно тянуть, о чем воющий Трамп тут же сообщает своему лечащему врачу. Коля поправляет взлохмаченные волосы, вздыхает и цыкает языком, говоря, что это нехорошо и, похоже, им придется уйти раньше такими темпами. Бэррон успокаивается. Шмыгает носом и бросает на Лукашенко пронзительные взгляды, обвиняя его в предательстве и что он должен был упокоить его, как нормальный парень, а не угрозами. «Я не угрожал тебе» —жмет плечами хоккеист. Бэррон передразнивает его, из-за чего Коля смеется, мотает головой и садится на нижнюю ступень, на которой обычно сидят те, кто-либо приходит без формы, либо приходит просто поебланить и напоследок поиграть в баскетбол. Бэррон присаживается рядом, настолько близко, насколько это вообще возможно, кладет свою голову Коле на плечо и замирает. Тишина. И она настолько пронзительно тихая, что Бэррон может услышать гул сердца Лукашенко. Размеренный стук, ни разу не взволнованный. Такой весь из себя серьезный. Великолепный мужчина. Его, Бэррона, и ничей больше. —Ты не обязан.—Бэррон непонимающе хмурится, издавая хмык, —я в смысле, —Коля вздыхает, замолкая на мгновение, —сейчас объясню, —пауза длится еще немного, —знаешь, я ведь все это делают не для того, чтобы ты мне отплачивал тем же. В смысле, все это, то, что ты живешь у меня и всякие другие мелочи, иногда я замечаю, что тебе неловко от того, что ты не можешь дать мне ничего взамен. Ты не обязан, —Бэррон замолкает, пробирается ладонью под руку белоруса и устраивает ее между чуть остывших пальцев. —Я знаю, —отвечает Трамп, немного тише, чем планировал, —ты, может, и не знаешь об этом, но практически всем Американцам свойственна одна эгоистичная черта характера. Мы привыкли брать, не отдавая ничего взамен. Я не такой, —Коля вздыхает, понимая, что, кажется, задел Бэррона своими словами, —в смысле, есть одна цитата, которая почему-то присвоилась к Американцам. «Ты мне—я тебе». Она о том, что мы не привыкли и отдавать что-то, не получая ничего взамен и получать что-то, думая, что мы в ответ ничего не должны. Давай признаемся в этом, мы эгоистичный народ. Большая часть американского населения живет по этому принципу и для нас это—нормально. Ровно как, возможно, и для вас, но давай проясним один момент, —Бэррон отнимает свою голову от капитанского плеча и самостоятельно поворачивает лицо хоккеиста к себе, —мне хочется дать тебе что-нибудь взамен не потому, что я живу по тому же принципу или чувствую вину, а потому, что я хочу этого. Ты делаешь меня счастливым. Я также хочу делать счастливым тебя. Поверь, я прекрасно осознаю свое положение и то, что я не могу дать тебе ничего из того, что побьет все твои поступки, относящиеся ко мне. Мне хочется, слышишь, я хочу видеть, что не ты один вкалываешь над нашими отношениями. Я не обязан ничего давать тебе взамен, но я хочу этого, понимаешь меня? —они молчат некоторое время, по прошествии которого Николай вздыхает, убирает ладонь Трампа от своего лица и хмыкает. —Извини. —Ничего страшного, —Бэррон вновь льнет поближе, устраиваясь на плече капитана, —надо было прояснить этот момент, тебя это волновало, —Коля мычит «разве что немного», но Бэррон-то знает, что его это парило. Темнеет рано, синее небо становится практически черным, а звезды лишь ярче с каждым мгновением. Несмотря на резкий переход к более черным оттенкам, воздух в ночи был мягким. Он словно не хотел сгонять двух несчастных парней, так удобно расположившихся на спортивном поле, а наоборот, как бы приглашал их остаться на подольше. Им обоим хочет сказать так много, произнести миллиард слов, от самых простых, до каких-то заковыристых предложений, а потом сидеть друг напротив друга и объяснять, что именно ты хотел сказать. Бэррон думает, что вот такие простые моменты очень ценны в их отношениях. Из-за того, что чаще всего им все же приходится расставаться по банальной причине в виде разного графика учебы, совместное проживание, не считая Марка, всегда взваливает на плечи какие-то нерешенные вопросы. Нередко Бэррон слышал от своей мамы, что ее подруги, начиная жить со своими вторыми половинками, разочаровывались в них, им казалось, что тот образ, сложившийся до жизни в одном доме, был действительно лишь образом. Может дело в том, что они еще не до конца взрослые и что им проще не притворяться перед другими, а показывать все как есть. Да, Коля иногда встает раньше, чем нужно, да, иногда ворчит по поводу и без, не любит, когда его отвлекают от учебы и имеет полное право раз в несколько дней побыть лентяем и поиграть с Никитой в танки. Но Бэррону это нравится. Это было неожиданным открытием, но оно только согрело Трампа изнутри. Потому что Коля тоже человек, со своими недостатками и не всегда готовым идти на компромиссы характером. Коля так же, несмотря на то, что Бэррон принимает все близко к сердцу, может указать на его ошибки и попросить так больше не делать. Не как его отец, который иногда смотрит на маму с таким отвращением, когда та говорит, что хотела бы заниматься готовкой. Коля, когда Бэррон говорит о рисовании, поддерживает его. Он, может, и не смыслит ничего в искусстве, но понимает, что у каждого должно быть свое занятие. Как Бэррон не может поддержать Колину беседу о переломах и вывихах, так и Коля не может поддержать его мысли о том, какой угол нужно выбрать, чтобы свет на предмет упал просто идеально. И они все равно принимают друг друга. Бэррон правда думает, что быть подростком гораздо проще, чем взрослым. Взрослые живут по принципу выхода на первенство за счет промахов других, а подростки бьются за этот титул. Хмыкнув, Бэррон вздыхает, чувствуя проезжающийся по щекам порыв ветра. Ночь продолжается. —И все же, —вновь начинает Николай, спустя довольно продолжительное молчание. Не то, чтобы ему было некомфортно в тишине, просто хочется поговорить о стольки вещах сразу, а понимание, что о всем на свете они все равно не смогут поговорить, заставляет тщательно выбирать тему для разговора, пережевывать ее в мыслях и только когда будешь точно уверен в том, что она—та самая, открывать рот, —я просил тебя не приходить на матч, —Трамп закатывает глаза, цыкая языком. Ну вот только не опять та же самая пластинка, неужели он не мог вспомнить о чем-то другом? —Коль, ну не нуди, —белорус сводит брови, видимо не ожидая, что ему ответят с такой неохотой, —все ведь прошло замечательно, вы выиграли, а мне было интересно понаблюдать за тобой, —Бэррон усмехается, —оказывается, ты такой грубый на льду, никогда бы не подумал. —Я стараюсь быть осторожным. —И все равно, —не унимается Трамп, —ты знаешь, что ты больше и сильнее, и пользуешься этим. Это здорово. Даже, я бы, сказал, горячо, —белорус кривит лицо, прося не говорить ему такие слова, а то он не знает, как нормально их воспринимать, —нет, правда! Ты бы видел себя на льду! —восклицает Трамп, —я думал Мэтт гиперболизирует твое превосходство над всеми, но он прав, Коль, чертовски прав, ты и правда словно был рожден для того, чтобы становится номером один, —Лукашенко хлопает глазами, а рот раскрывается в неуклюжем «э-э-э, ладно, как скажешь?», но Бэррона такой ответ не устраивает, —ты не веришь мне? —Да не то, чтобы не верил…—тянет третьекурсник, —просто это, ну, понимаешь, не знаю…неловко что ли слышать. Ладно когда это Мэтт, я привык, но это ты. Просто…—белорус хмыкает, облокачиваясь спиной о заднюю ступень, —я знаю, что я хороший игрок, но, наверное, мне пока сложно слышать такие слова в свой адрес. Может я и, как ты говоришь, был рожден для этого, все равно я как-то странно себя чувствую, слыша это. —Хоккей не главное? —внезапно спрашивает Трамп, слегка опираясь на обе ладони по бокам от себя. Он чуть поворачивает голову, дабы видеть лицо белоруса, скрывающееся в ночной темени. —М? —В смысле, не на всю жизнь? —Коля выдает короткое «а», понимая, о чем именно спросил Бэррон. —Нет, наверное, нет, —просто отвечает парень, пожимая плечами, —мне нравится хоккей, но не думаю, что хочу заниматься им профессионально или что-то вроде. Как хобби хоккей меня вполне устраивает, —порыв ветра заставляет Бэррона зажмуриться, а тем временем Коля устремляет взгляд куда-то далеко в небо, туда, где кончается высоченная ограда, —папа говорит, что у меня есть все данные для того, чтобы выйти сначала на региональный, а затем и континентальный уровень, но я не разделяю его восторга. Вот так вот собираться с парнями и играть, —усмехается хоккеист, —не думаю, что хочу большего, не как Скотт. Он сказал, что в принципе не собирался надолго тут задерживаться и я могу пожелать ему только удачи, но вот такой стремительный рост, по крайней мере в хоккее, —белорус отмахивается от этой идеи, —не мое, не хочу и вряд ли мое отношение к этому изменится. —Тогда…—Бэррон мычит, внезапно забывая, как звучит это слово на родном ему языке, —медицина? —щелкнув пальцами, выдает он, получая в ответ короткую улыбку. —Скорее всего, —честно отвечает капитан и на какое-то мгновение замолкает. Мгновение проходит и прохладный воздух вновь разрезает низкий, гулкий голос, —я бы хотел, наверное, пойти по профессии. Если у меня получится, будет здорово, —Бэррон угукает, как бы давая понять, что его внимание целиком и полностью отдано белорусу, —меня же вообще не хотели отпускать сюда учиться, я рассказывал? —в ответ отрицательный моток головой. «Может быть не заострял на этом внимание» — отвечает ему Трамп, —если коротко, то папа хотел, чтобы я учился на родине. Ему так было бы спокойнее, да и мне привычнее, но тогда мне хотелось сбежать, —Лукашенко смеется над тогдашним собой, —и я сбежал. Честно признаюсь, это было больше спонтанное желание, чем действительно хорошо обдуманное, хотя до какого-то времени я так и думал, —пауза, —Мне повезло. Правда повезло, что парни приняли меня. Если бы не они, я бы отучился тут год и пару месяцев, после чего был бы сослан обратно в Беларусь. Может быть меня бы это устроило, но во многом благодаря парням, да и хоккейной команде в целом, я остался. Ты бы видел их лица, когда я сказал, что вообще-то сюда приехал грубо говоря по обмену, —Коля внезапно смеется ностальгическим смехом, а Бэррон не может сдержать улыбки, глядя на такого расслабленного парня, —Мэтт тогда сказал, что если я посмею уехать, он выкрадет меня из Беларуси и запрет у себя в пентхаусе, в Канаде. Знаешь, я думаю, он бы правда это сделал. Это было бы интересное приключение, —Коля усмехается вновь, зачесывая растрепавшиеся ветром волосы назад, —благо никому меня красть не пришлось, я просто поговорил с папой, и он разрешил мне остаться учиться дальше. Хотя он был бы рад, если бы я вернулся, но теперь мне этого не хочется. Мне нравится местная программа, тут мои друзья и ты, —Бэррон чувствует прилив нежности в словах нападающего и вздрагивает, стоит ему широко улыбнуться и потрепать Бэррона своей большой рукой по волосам, —этого всего могло бы просто-напросто не быть, если бы я уехал, —Бэррон ойкает, когда Коля тянет его за подол собственной куртки и прижимает ближе, стоит Бейкеру вновь улечься на плечо хоккеисту. Хмыкнув, он чуть понижает голос, а атмосфера становится какой-то таинственно-спокойной, —моя мама врач и, я думаю, мне передалась часть ее страсти к своей работе. Она классная, —вздыхает хоккеист, а Бэррон подмечает, что разговоры о маме как-то поубавили пыл белоруса. —Вы не общаетесь? —Общаемся, —тут же отвечает Лукашенко, —но редко, очень редко. В основном потому, что она сильно занята, а я сейчас живу в другой стране. Мы даже не может поговорить по телефону из-за разных часовых поясов, —Бэррон некрепко приобнимает Колю, вздыхая ему куда-то в шею, —но я привык, знаешь, со временем ко многому, оказывается, привыкаешь, —Колина ладонь укладывается на плечо Трампа, а до ушей доносится тихий, но четкий стук сердца. Коля выдыхает холодный воздух, а на лице хоккеиста застывает блаженное выражение. Бэррон может только догадываться, о чем конкретно думает его парень. —Так значит все-таки медицина? —Ну да, —уже увереннее отвечает хоккеист, —все-таки медицина. Хирургия, если быть точным, буду целиться в нее. —И вот нравится тебе копаться в чужих костях? —чуть брезгливо вопрошает Трамп, получая тихий смех в качестве ответа. —Очень даже, —подмигивает ему белорус, слегка тряся за плечо. Бэррон мотает головой, вздыхает и чуть прикрывает глаза, вслушиваясь в ровное дыхание и как сердце белоруса бьется о грудную клетку, —а ты? —Я? —Да, я так и не понял, что конкретно ты изучаешь, —Бэррон мычит что-то невнятное, распахивает ресницы и вздыхает. —Да я и сам не совсем понимаю, —честно сознается он, —может потому что это только первый курс и есть свобода выбора, но у меня есть пара по бизнесу, а в основном, наверное, я больше на архитектуре сосредотачиваюсь. —Пара по бизнесу? —почему-то именно это удивляет Лукашенко, —ты собираешься становиться бизнесменом? —Убей меня, если это так, —горько усмехается парень, —это все отец, —при упоминании отца ладонь Лукашенко, что до этого совершенно спокойно лежала на плече Бейкера вздрагивает и сжимает пальцы. Бэррон выдыхает, прижимаясь к своему парню как можно теснее, несмотря на то, что правую руку от этого начинает неприятно тянуть, —он помешан на том, чтобы я разбирался в этом, даже несмотря на то, что он, скорее всего, и близко не подпустит меня к управлению своей компанией, ему будет легче, если я буду тухнуть там как обычный работящий клерк, выходящий на обед выпить дешевого кофе в столовой и покурить за сплетнями о том, какая у новой секретарши отпадная задница, —Бэррона всего передергивает от представления этой картины, —не люблю я кофе, и не курю, и задницы ничьи обсуждать не хочу, я вообще гей, меня женские задницы не волнуют, —Коля вдруг внезапно перебивает этот словесный поток немного скованным «я понял к чему ты ведешь, не продолжай». Приходится вздохнуть и смириться с тем, что вот кому-кому, а Лукашенко про свою задницу явно слушать не хочет. Впрочем, не важно, это вообще малое из того, что Бэррона не волнует, —не знаю как, но я хочу отказаться от этих курсов. Они дико скучные, я в этих формулах и каких-то мотивационных фразах вообще ни черта не понимаю. Благо они пару раз в месяц всего, не приходится долго страдать и вообще сосуществуют как факультатив. —Так просто откажись, —выпаливает белорус раньше, чем успевает подумать над фразой. —Легко сказать, —вздыхает Бэррон, —прости, что скажу это, но это тебе можно заниматься тем, чем ты хочешь, твои родители в другой стране, а мои…—Бэррон тяжело и протяжно вздыхает, чувствуя, как легкие неприятно тяжелеют, а язык вяжет, —мой отец следит за каждым, каждым, Коль, моим шагом. Мои кредитки, телефон, любое посещение чего-либо—он знает обо всем. И он позволяет мне играться во взрослого, пока я не начну по-настоящему сопротивляться ему. Я хочу быть художником, —Коля не успевает за развитием событий и сменой настроения, поэтому просто решает слушать и помалкивать, —я, может, не стану великим, но это по крайней мере то, чем я по-настоящему хочу заниматься. Учеба — это важно, я понимаю, но я был бы гораздо счастливее, если бы мне просто позволили рисовать и, может, если повезет, продавать свои картины, —Бэррон вновь вздыхает, —хотя, наверное, это звучит по-детски. —Вообще да, —решает не пытаться делать вид, что поддерживает эту идею, белорус, тем самым вызывая у Бэррона немного истерический смех. —Знаешь, иногда можно врать. —Я не буду врать тебе. Это правда звучит безрассудно, —Коля гладит по голове, понимая, что этими словами ранит Бэррона, но и вселять в Бейкера ложные надежды он не хочет, —но это то, чем ты хочешь заниматься, — «и что?» —совсем тихое в ответ, — «это не важно, если я не могу этим заниматься», —это ты так думаешь, —Бэррон вздыхает, —может не сейчас, но никогда ведь не знаешь точно, что будет в будущем. —Ну а примерно? —Коля непонимающе хмурится, —чего ты хочешь от будущего? Что, по-твоему, будет дальше? —Экзамены, —Бэррон заливисто, но обрывочно смеется. —Не настолько близкое будущее. Может, хотя бы год? Что будет через год? —Мы не можем думать так далеко. —Можем, —Бэррон выпутывается из теплых, крепких рук и поднимает глаза на Колю, с какой-то нервозностью осознавая, что Лукашенко опять может встать в стойку и завершить этот так и не начавшийся разговор, —ладно, давай я попрошу по другому, —все же Бэррон решает отступить, поняв, что ссориться ему сейчас хочется меньше всего, —скажи мне то, о чем ты думаешь. Глядя на меня. —Коля впивается глазами в лицо Бэррона, но долго это продолжаться не могло. Белорус устало вздыхает, зарывает пятерню в волосы и произносит, несколько неуверенно: —Думаю, что хочу помочь тебе осуществить твою мечту, —белорус цыкает, ежась от этих слов, —не знаю, не спрашивай меня о та…—Бэррон не дослушивает. Вбирает в легкие побольше воздуха и, фыркнув на Колю, что он дурак, сам приближается и целует, проводя ладонью левой руки по чуть покрасневшей от холода щеке. Коля притягивает ближе, перенимая инициативу, так что Бэррону остается только промычать что-то отдаленно напоминающее имя белоруса и поддаться ему, проводя пальцами по напряженной шеи с пульсирующей веной. —Пойдем обратно? —Коля вдруг не совсем может сдержать себя и неудовлетворенно вздыхает, стоит Бэррону отстраниться кое-как и произнести с тяжелой отдышкой, —м? —Обратно? Уже? —Бейкер не может даже голоса повысить, не в состоянии. Коля обхватывает его талию, а их бедра кажется, до того вжаты друг в друга, что на обоих останутся следы от джинсов Лукашенко. Тучи, что скапливались все это время в небе, рассеялись и Бэррон жмурится, когда поле окрашивается в белесовато-серебристый свет, а ветер сначала стихает, но исчезает вовсе по прошествии уже каких-то секунд. Погода словно просит о том, чтобы они остались еще на немного, но у Бэррона кружится голова от собственного парня и рука немного ноет. Это, конечно, мелочи, но уделять внимание мелочам вообще-то в стиле Бэррона. —Угу, я немного замерз, —произносит парень и тут же шмыгает носом в подтверждении своих слов. Коля вздыхает. Затем еще раз. Проводит ладонью по щеке, убирая выбившиеся светлые пряди под шапку и вновь вздыхает. —Ладно, —пауза, —может я просто отдам тебе свою куртку? —Еще одну? —тихо смеется Трамп. —Ну, —тянет хоккеист, —можешь, в принципе, забирать все, —Бэррон вновь тянет на себя, но отводит лицо чуть влево и, судорожно заглотнув свежего почти что зимнего воздуха, когда их кожа касается друг друга и по телу проносится электрический разряд, шепчет: —Хочешь еще остаться? Бэррон слышит, как странно и как напряженно сглатывает капитан и как же ему чертовски нравится доводить нападающего до такого состояния. Он смеется, тут же пряча счастливый смех в плече Лукашенко, льнет ближе и, хотя становится жутко неудобно, все равно крепко, насколько это для него вообще возможно, обнимает. Коля хлопает по спине, напоминая о руке, но Бэррон не слушает. Просто потому, что может себе позволить проигнорировать слова, ради ощущений. —Знаешь, я…—Бэррон мычит, давая понять, что его внимание целиком и полностью приковано к белорусу, —не имел ничего из того, о чем ты подумал в тот день, —Трампу приходится освободить хоккеиста из собственного захвата и медленно, словно боясь чего-то, отстраниться, принимая нормальное сидячее положение. О, вдруг внезапно Бэррон понимает о каком дне идет речь. Иронично, что Коля выбрал именно спортивное поле, с самого начала Бэррон подумал о том, что, наверное, этот разговор должен состояться определенно только здесь. Так значит у них схожие мысли. —Когда оставил меня ни с чем, после моего признания? —Бэррон и сам не ожидал от себя того, что это будет звучать как упрек. Коля прикрывает глаза и даже в полутемное время суток Трамп может различить, как бегают по векам глазницы. А может и ожидал, может ему все время хотелось высказать Коле то, что это был его самый подлый поступок по отношению к Бэррону. —Бэррон…—вздыхает хоккеист, явно понимая, что его котенок не расстроен, скорее зол. Потому что надо быть самым настоящим идиотом, чтобы греть у себя в мыслях предположение о том, что Бэррон поймет, обдумает и не будет злиться. Да как бы ни так, Коля бы в такой ситуации тоже не особо рвался понять другую сторону, сам себе надумал бы невесть чего, что, в общем-то, Бэррон и сделал, а потом убивался бы тихо-мирно, пока никто не видит, —нам нужно поговорить об этом. —Тут ты прав, —Бэррон поправляет слезающую на глаза шапку и дергает плечами, —нам действительно нужно поговорить об этом. —Я должен объяснить. —Давай, —вздыхает первокурсник. Затем следует долгое и протяжное молчание. —Ты…я…я повел себя ужасно, —Бэррон кивает головой, потому что это правда, но ничего не отвечает, —и ты чувствовал себя плохо из-за этого. Мне тоже было нелегко, —Коля вновь принимает эту свою вечно рассудительную позу: локти на колени, сжатые в замок пальцы, отреченный взгляд куда-то в растертую полосу старта и финиша. Бэррон сидит рядом, исподлобья глядя на хоккеиста и просто ждет. Сегодня у них открытый микрофон для хоккеиста. Он говорит гораздо больше, чем Бэррон, да и вообще больше, чем в обычной жизни, —просто тогда, ну, у нас все было в порядке, все было замечательно, мне казалось, что ты все понимаешь. Ну, без слов, что они совершенно излишне, —вздох, —слова пугают меня, Бэррон, особенно такие громкие. Я понимаю, почему тебя нет. Потому что, извини, что скажу, ты хочешь жить одним днем, все сразу, потому что, как я понял, собственный страх заставляет тебя желать этого, идти напролом, чтобы не упустить ни единой возможности, но…но я не такой, —Бэррон застывает, как статуя. Его больше не волнует то, как красиво и медленно, словно река, лунный свет заполняет насыпную дорожку за полем. Не волнует ничего из этого. В сердце словно воткнули миллиард игл, а глаза застекленели только при осознании, что Коля опять чертовски прав насчет него. Но он не будет плакать, по крайней мере постарается, —Для меня большинство слов—пустой звук. Я лучше сделаю, чем скажу, это будет гораздо весомее. Я понимаю, —белорус делает паузу, а его вздох становится протяжнее и тяжелее, —понимаю, слышишь, что для тебя слова очень важны и я пытаюсь, понимаешь, пытаюсь говорить тебе больше из того, о чем правда думаю, но это все еще вгоняет меня в дикий страх. Страх того, что любое мое слово может слишком сильно шокировать тебя. Я не могу сказать тебе всего, Бэррон, просто потому что сам себе этого не позволю. Ты…я…ты знаешь мое отношение к тебе, —внезапно он распускает замок из рук и выпрямляется, берет стиснутую в кулак ладонь Бейкера и переплетает их пальцы, чувствуя, как Бэррон дрожит, —ты знаешь, как сильно я дорожу тобой и много чего еще. Никогда, Бэррон, я не испытывал это ни к кому в этом мире. Ты один. Единственный. Не плачь, пожалуйста, —Бэррон утирает-таки сорвавшиеся мокрые реки с щек, но Коля перехватывает его руку и стирает сам, не с таким остервенением, как сам Трамп. Скорее вкладывая всю нежность и прося прощение за столько несказанных вещей, —я не сказал тогда ничего, и я сожалею, это была моя ошибка и я сполна получил за нее в тот день на этом поле, —Бэррон пытается остановить льющийся поток из глаз, но не получается, что расстраивает и злит еще сильнее, —Бэррон, —упомянутый хлюпает носом, —я буду думать над словами, но ты должен пообещать мне кое-что, —в ответ тихое «что?», —остановись, прекрати думать, что твоя жизнь вот-вот может закончиться, все будет хорошо, слышишь меня, котенок, все будет в полном порядке, —Бэррон не может. Слезы так и рвутся из глаз, а от этого мягкого голоса хочется лишь уткнуться Коле в плечо и разрыдаться позорно, —не дави на меня больше, прошу тебя. Из этого ничего путного не выйдет. Я обещаю, что буду больше говорить, но не жди от меня фанфар и пулемета из слов…—договорить ему не дают. Коля неловко улыбается, стоит Бэррону протянуть свои ладони и броситься к нему на шею. —Да, прости меня, я тоже виноват, —как в исступлении шепчет Трамп, —извини, прости, правда, —Коля стискивает его в крепком объятии, ждет, пока его сокровище подупокоится и теперь уже он, вытирая слезы с чуть опухших и покрасневших глаз, спрашивает, тихо-тихо: —Пойдем обратно?