Кто круче?

В какой момент группа «КИНО» начала репетировать на хате Густава никто не помнил. Это получилось, со слов Гурьянова, слишком спонтанно, его об этом никто и не спрашивал, поставили в известность и закрыли на этом тему. У тебя, говорят, будем репетировать и все тут. Гурьянов принял это заявление с легкостью. Он единственный из «киношников» жил в квартире один, а значит, с родителями проблем бы не было. Одно время «киношники» собирались на звукозаписывающей студии у Тропилло, но после случайно вылитой Каспаряном порции портвейна на кассетный магнитофон, Тропилло выгнал всех до единого и запретил устраивать у себя попойки. Сейчас они встречались где придется: то на квартирах старых друзей, то на улицах забытых петербургских районов, то на даче родителей Марьяны, что абсолютно никого не устраивало. Смеялись, вспоминали залитого багровой краской Тропилло, опустошали содержимое жестяных банок, пели под гитару, курили, мечтали о великом и не очень. — Вот только соседи… — А что соседи, — обращается Виктор к Густаву, — у них будет возможность слушать концерты бесплатно. И с этим трудно не согласиться, к тому же в репетициях действительно была острая необходимость: Каспарян, по мнению Цоя, играл еще далеко не профессионально, с чем Юрий особо и не спорил. Густаву идея собираться у него на хате была в каком-то плане даже приятной. — Но у меня есть принцип. — Какой? — Вскидывает бровь Виктор и не сводит взгляда с сияющего от радости Гурьянова. Густав и не думал отвечать на этот вопрос. — Художник хренов! — Восклицает Каспарян, опустошает вторую банку пива и кидает ее мимо мусорного бака. В назначенный день репетиции «киношники» встретились у парадной Густава, проверили все музыкальное оборудование и поднялись на четвертый этаж. Дверь музыкантам открыл Гурьянов, заспанный, но довольный прибытием товарищей. Виктор и Тихомиров молча переглянулись, а Каспарян, глядя на Гурьянова, загоготал во весь голос: — Это и есть твой принцип? — Угу, — кивает Густав, стоящий в одних плавках. — Что ж, пусть будет так, — произносит удивленный, но не смущенный Виктор. Лето выдалось особенно жарким, а в квартире, казалось, было еще жарче. Стоящий перед «киношниками» Густав в плавках был полностью оправдан. — И давно ты в таком виде по квартире разгуливаешь? — Не унимается Каспарян. — С начала лета. Жара несусветная, — спокойно отвечает Гурьянов. — Давайте репетировать, — прерывает ребят Цой. Репетиция, по требованию Виктора, началась с «Мамы — анархии», в которой Каспарян делал ошибки в своей партии, а Густав не попадал с барабанами в своей. Гитары настроены, барабаны готовы, звучат первые аккорды. Виктор откашливается и прикрывает глаза. — Солдат шел по улице домой и увидел этих ребят. Кто ваша мама, ребята? Спросил у ребят солдат… Подождите… — Виктор потирает глаза ладонью, — Юр, не попадаешь. Давайте с начала. Вновь слышится звучание гитар и удары барабанов. Густав отбивает ритм, Каспарян наигрывает аккорды, Тихомиров подхватывает на басу, Виктор с гитарой наперевес начинает петь сначала. — Солдат шел по улице домой и увидел этих ребят. Кто ваша мама, ребята? Спросил у ребят солдат… Мама — анархия, папа — стакан портвейна! Мама — анархия, папа — стакан портвейна! — Стойте! — На этот раз репетицию останавливает Каспарян, — Эй, Густав! Ты что, глухой? Совсем же мимо такта бьешь! — А по-моему все было хорошо… — Вставляет Тихомиров. — Это по-твоему. Густав, у тебя самая простая задача — стоять и ритм отбивать! — Что значит «самая простая»? Я что, по-твоему, плавки в группе протираю? — Перестаньте. Давайте сначала, — спорить, по мнению Виктора, сейчас было совершенно не время. Много песен не отработано, много музыкальных планов не реализовано. Вновь настройка инструментов и вновь начинать песню сначала. — Солдат шел по улице домой и увидел этих ребят. Кто ваша мама, ребята? Спросил у ребят солдат… Мама — анархия, папа — стакан портвейна! Мама — анархия, папа — стакан портвейна! Все они в кожаных куртках, все небольшого роста. Хотел солдат пройти мимо, но это было не просто. Мама — анархия, папа — стакан портвейна! Мама — анархия, папа — стакан портвейна! Доиграв такт, Гурьянов останавливается, складывает палочки на барабан и скрещивает руки на груди. Виктор, замечая выходку приятеля, останавливается: — Что на этот раз? — Юра даже простую партию на шестиструнке сыграть не может! — Тыча указательным пальцем в «киношника», жалуется Густав Виктору. — Я сыграл без ошибок! — Защищается Каспарян. — Ты аккорд перепутал! — Разницы никто не услышал! Тихомиров озирается на Виктора, прося у того прекратить этот цирк. Виктор кидает серьезный взгляд на Густава. Густав, в свою очередь, недовольно прыскает на Каспаряна и хмурится. Каспарян же продолжает перебирать аккорды, демонстративно не обращая внимания на Густава. — Вы как кошка с собакой, — устало произносит Виктор, — поменяйтесь инструментами и поймите, наконец, что у каждого из нас сложные музыкальные партии и нужно много работать, чтобы играть их без ошибок. — Я круче! Отбивать мелодию на барабане любой дурак сможет, — язвительно замечает Каспарян и передает гитару приятелю. — Круче я! Блатными аккордами на шестиструнке каждый дворовой пацан играет, — отвечает довольный Гурьянов, отходя от барабанной установки и принимая гитару Каспаряна. Репетиция принимает иной поворот, и сейчас она больше похожа на соревнование двух музыкантов. Виктор с Тихомировым принимают решение наблюдать за всем происходящим со стороны и не вмешиваться. — Давайте со второго куплета, — предлагает Виктор. Репетиция продолжается. — Довольно веселую шутку сыграли с солдатом ребята: раскрасили красным и синим, заставляли ругаться матом! Каспарян, хмурясь и сосредоточившись у барабанной стойки, пытается словить такт песни и подобрать хотя бы один правильный бит. О максимальном напряжении музыканта свидетельствует жилка, предательски выступающая на лбу. Не хотелось бы упасть в грязь лицом, стоя перед такими, казалось бы, примитивными инструментами, как барабаны. Однако, как и ожидал довольный, бряцающий на гитаре Густав, Каспарян, явно переусердствовавший, теряет барабанную палочку, которая чудом пролетает мимо головы Тихомирова и исчезает из виду где-то в закромах комнаты. Дикий гогот Гурьянова эхом разносится по квартире, отчего и сам Густав сбивается со своей партии. — Мама — анархия, папа — стакан портвейна! Мама — анархия, папа — стакан портвейна! Тихомиров в одиночестве доигрывает свою басовую партию, еле заметно косится на Виктора и явно не ожидает увидеть его улыбающимся. — Ну, и кто круче? — Отдышавшись, расплывается в широкой улыбке Цой. — Игореха, — замечает обиженный Каспарян, — он единственный, кто ни разу не сбился с ритма. — Конечно, — кричит Гурьянов, доставая из-под шкафа барабанную палочку, — у него же всего четыре струны на гитаре — ему проще! — Хочешь сказать… — Каждый из нас крут, потому что выполняет свою задачу, которая другим непосильна — сиюминутно останавливает Тихомирова Виктор, — и без каждого из нас группе не обойтись. Вкупе это приносит свои результаты. Давайте продолжим репетировать. Вопрос «Кто круче?» был раз и навсегда закрыт и музыкантами больше никогда не обсуждался. Крутыми в группе были все, а значит и группа «КИНО» была крутая.