Очаровательная привычка

      С недавних пор Хуа Чэн очень полюбил каллиграфию. Всё дело было в том, что его обучал Се Лянь, который никогда не стыдился положить свою руку на его и вывести не поддающиеся иероглифы вместе с ним. В такие моменты уважаемый градоначальник баловался, как дитя, специально дёргая рукой, превращая символы в обычный набор чёрточек, и только ради того, чтобы ему ещё раз объяснили материал и снова помогли написать.       Иногда можно было показать то, какой ты молодец, усвоив материал, чтобы выпросить похвалу и, конечно же, награду. Се Лянь всегда спрашивал, что именно он хочет получить, и Хуа Чэн никогда не стеснялся шептать на ушко своему богу мольбу о поцелуе. Наслаждался тем, как заливались нежные щёчки румянцем и, смотря жалобными глазами, получал свой поцелуй.       Его Высочество всегда целовал нежно, тягуче, сладко. Растягивал удовольствие, пуская томительную негу по телу. И когда Хуа Чэн не выдерживал, перехватывая инициативу, добавляя в их поцелуй перчинку, вытягивая из своего бога негромкие стоны, которые тут же терялись в слиянии их губ, можно было попробовать выпросить что-то большее, чем поцелуй. Стоило лишь усадить Се Ляня на свои коленки и раздразнить его лёгкими поглаживаниями на талии и бёдрах сквозь ткань одежд.       Но, к сожалению, не всегда получалось сподвигнуть Се Ляня на нечто большее. Чаще всего он вовремя приходил в себя, слезая с коленок, приводил себя в порядок и, залившись краской, говорил, что нужно продолжить упражняться в каллиграфии, иначе Хуа Чэн так и не научится красиво писать. Конечно, было обидно, что ему отказали в желанном продолжении, но он искренне любил и лелеял небожителя, не желая заставлять его что-то делать. Тем более всё равно знал, что ночью всем его просьбам будут потакать.       Сегодня должно состояться очередное занятие по каллиграфии. Стоит признаться, Хуа Чэн ждал его и, идя по шумным улицам Призрачного Города, уже предвкушает, как оно пройдёт. Всегда есть надежда на приятное продолжение, которое никак не связано с каллиграфией.       Открыв двери, Хуа Чэн, готовый оповестить о своём приходе, застывает в дверном проёме с открытым ртом. Его обожаемый Се Лянь сидит на своём месте, над чем-то усердно размышляя, а его губы без позволения на то хозяина захватили в плен деревянный кончик кисточки. Челюсть почти незаметно двигается, свидетельствуя о том, что зубы ритмично сжимают древесину.       Теперь не нужно гадать откуда взялись маленькие вмятины на кисточках. Это объясняла милая привычка, которую Се Лянь по какой-то причине скрывал от своего мужа.       Губы Хуа Чэна растягиваются в улыбке, и он проходит в огромную залу, специально шагая достаточно громко, чтобы его заметили. И конечно, Се Лянь быстро реагирует на приближающийся шум и поднимает голову, встречаясь с игривым карим глазом, который бесстыдно смотрит прямо на губы, удерживающие деревянный кончик.       Се Лянь совсем забывает про свою оплошность, и только когда Хуа Чэн подходит вплотную, не отрывая взгляд от соблазнительных лепестков, он поднимает руку, дотрагиваясь до пушистого кончика. Губы резко размыкаются, и кисточка соскальзывает. Но Хуа Чэн не даёт ей упасть, ловя её и начиная покручивать между пальцев.       — Сань Лан, я… — пытается придумать оправдание вмиг раскрасневшийся Се Лянь. Конечно, ведь от этой вредной, как считала знать, привычки детей отучали, иногда даже ударяя палкой по рукам, чтобы неповадно было тащить в рот что ни попадя. Видимо, Се Ляня так и не смогли отучить от этой детской привычки — закусывать кисточку, когда о чём-то думаешь. Тот просто контролирует свои действия при посторонних, а в одиночестве расслабляется.       Пока Хуа Чэн рассматривает вмятины на дереве и то, как поблёскивает чужая слюна, Се Лянь, понимающий, что ему нечем себя оправдать, закрывает ладонями лицо, надеясь провалиться под землю. С одной стороны, он понимает, что любимый демон примет его любым (ему уже доказывали не раз за восемьсот лет), а с другой стороны — как же глупо эта привычка смотрелась со стороны и совсем не изящно!       — Не беспокойся, гэгэ, — говорит, как обычно своим низким голосом Хуа Чэн, с беззлобной улыбкой наблюдая за мысленными метаниями любимого, словно с лёгкостью мог увидеть то, что у того творится в голове. — Мне кажется эта привычка довольно-таки очаровательной.       Се Лянь несмело выглядывает между пальцев, изучая довольное лицо демона, не отводящего глаз от кисточки, и протягивает руку, намереваясь отобрать злополучную вещицу, служащую прямым доказательством его промаха.       — Сань Лан, отдай…       И Хуа Чэн закусывает деревянный кончик кисточки точно в том же месте, что и Его Высочество несколько минутами ранее. Единственный карий глаз пылает озорным огнём, наслаждаясь тем, как лицо Се Ляня покрывается краской ещё сильнее, и тот снова закрывается ладонями, прячась.       — Гэгэ, в этом нет ничего постыдного, — со смешком в голосе произносит Хуа Чэн, наклоняясь к скрытому лицу своего бога, чтобы отнять ладони от лица и заполучить прямой поцелуй, а не косвенный.       Но неожиданно Се Лянь подскакивает со своего места, чуть не ударившись о подбородок демона макушкой.       — На сегодня занятие отменяется! — выкрикивает он напоследок, срываясь на бег и молниеносно вылетая из Храма Тысячи Фонарей, не забывая споткнуться о порог.       — Гэгэ… — растерянно выдыхает Хуа Чэн, а потом от души смеётся и спешит вслед за своим неряшливым и очень стеснительным чудом, пока оно не нашло ещё неприятностей на свою голову.