на краю света

— Капитан, на горизонте корабль! Светлые пшеничные волосы красивым ореолом обрамляют лицо, а попутный ветер стрелами пронзает каждую частичку юного тела, вознося что-то необычное и до боли в сердце приятно знакомое. — Готовьте пушки, это не простой корабль, — приказ звучит ровно, сдержанно, а холодные искры карих глаз устремляются в даль на приближающийся корабль пиратов. — Капитан Хан, вы точно уверены? Может, это торговое судно? — рулевой рядом бормочет крайне скромно, сдержано, ловко справляясь со своей задачей вести корабль прямо по курсу. Джисон кусает нижнюю губу, а тонкие пальцы с силой сжимают рукоять меча в ножнах. Его карие глаза хмуро и небрежно смотрят на пылающее солнце высоко в небе, на темные тучи, что плотным покрывалом тянутся за пиратским судном, будто вестники чего-то ужасного и непредсказуемого. Он знает, знал и всегда будет знать правду, что скрывает за собой нечто непонятное и необузданное на этом корабле. Тёмное, подлое и мерзкое. — Да, точно, — произносит четко, поправляя плотную черную бандану и воротник белоснежной рубашки, Джисон вынимает из ножен свое оружие. Горло саднит от жгучих ощущений предстоящего; последний луч солнца, скользнувший по пушистым ресницам и отбросивший плотную тень на щёки, исчезает за занавесом темных грозовых туч, а пиратский флаг, развивающийся на ветру, клеймом въедается в сознание. — Всем в боевую позицию! — красная стрелка компаса в его свободной руке неумолимо дрожит, кончиком указывая на надвигающийся корабль. Джисон поджимает губы, большим пальцем оглаживая плотное стекло, и горестно хмыкает. Разве все так и должно быть? Нет, это всего лишь борьба: жестокая, смертельная и грубая. «Если я буду гореть, то только с тобой» Джисон молча наблюдает за тем, как плотные тросы перебрасывают на их палубу, как один за другим пираты с громким свистом кидаются на его команду. Юношеские карие глаза сверкают чем-то непонятным в те самые мгновения, когда под плотным компасным стеклом красная стрелка бросается в дикую дрожь, неумолимо вращаясь во всех направлениях света. Он хмурится, а под натиском тонких пальцев едва ли не трещит стекло. Сверкает молния, раскат грома проносится над головой смертельным вихрем, а к горлу подступает тошнота от запаха морской соли, что оседает на коже толстым слоем запретного колдовства. — Вау, капитан Хан, Вы сегодня само очарование, — взмахом своего меча Джисон заставляет противника отступить на шаг. У того черные глаза кажутся совсем уж бездонными, а на дне их с каждой секундой разгорается неумолимый пожар, что тянет к себе невидимыми путами. Юноша хмурится, а стрелка компаса в его руке остановилась. Чёрные глаза противника с интересом рассматривают заманчивую вещичку в чужих руках, а кончики алых губ едва заметно тянутся вверх при виде замешательства в выражении лица Джисона. — Не могу разделить подобного мнения о Вас, капитан Ли, — цедит сквозь зубы, пряча компас в карман штанов. Каблук высоких сапог стучит о дерево корабельной палубы, а звук столкновение двух мечей теряется в раскате грома, будто лепестки розы в белоснежном снегу. Минхо ухмыляется диким зверем, демонстрируя пару острых клыков, что блестят от слюны во вспышки молнии. Джисон ощущает вкус собственной крови на языке, а внутреннюю сторону щеки начинает саднить от плотно сжатых зубов на ней. Хан делает шаг назад, копчиком чувствуя перила, и уворачивается, когда совсем рядом мелькает острое лезвие холодного оружия. Ли хихикает, заставляя юношу спрыгнуть вниз, именно туда, где десятки пиратов рвутся перерезать друг другу глотку. — Хэй, Феликс, сзади! — наспех кричит капитан и убегает дальше, к противоположному краю большого корабля. Грудь вот-вот разорвется от острых когтей и пламенного желания кончить то, что было начато уже давно, но время медленное, неумолимое, тянется, словно поздний липовый мёд, не даёт совершить столь решающий шаг. Ветер колышет светлые волосы юноши, забирается под свободную рубашку и иглами пронзает тонкую чувствительную кожу, а яд по жилам несет горячая алая кровь, что бурлит смертельным потоком при виде чернеющих бездн его глаз. Будто что-то необычное творится там, за пределами космического пространства, словно жгучее лезвие само готово пронзить чужое бьющееся сердце, а между ними разразилось целое цунами из грома и молний. — Признаюсь, я без ума от Вас, мой милый, — шепчет Минхо, наклоняя голову так, чтобы черная челка упала на гнетущие пламенем глаза. — И что же Вы такой неразговорчивый сегодня, смею спросить? — он клацает клыками, пытаясь схватить чужое тонкое запястье в плен своих бледных пальцев, но Джисон цокает, царапая лезвием скулу Ли. Тот шипит, смотрит хмуро, сканируя всего Хана с ног до головы, и ухмыляется, а голос мёртвой тенью теряется во вспышке молнии, забывается в раскате грома: — Мой сладкий, милый Хан-и такой хорошенький, когда пытается убить меня, но я-то знаю, — Минхо резким движением цепляется за чужую тонкую талию, притягивает к себе и улыбается подлым зверем, наклонясь близко, к самому уху, — что ты не посмеешь убить меня. — Р-руки убрал, — Джисон дергается, но заместо свободы получает хитрый смешок и взгляд такой, от которого кровь стынет, а кожа покрывается толстым слоем льда. — Мерзкий, прогнивший изнутри подлый мерзавец! Хан сжимает в своих пальцах рукоять меча, и резко, чтобы только искры в глазах, лезвием касается чужой шеи. Минхо ухмыляется, смотрит сквозь весь тот шторм, что творится между ними, и отстраняется. — Что ты хочешь этим добиться, мой хороший? — в черных глазах мелькает ужасающий огонёк, который проникает внутрь, касается сердца и испепеляет его, а темную горсть уносит сильный ветер куда-то очень далеко. — В аду гореть будешь, капитан Ли, — шикает Хан, наблюдая как несколько пиратов его команды перебрасывают через борт окровавленные тела соперников. — Я об этом позабочусь. — Если я буду гореть, то только с тобой, мой милый, славный Джисон-и, — слова тянутся, будто мед, оседая на языке сладкой шелковой пленкой. Молния сверкает прямо над головой, а ветер колышет синие морские волны, поднимая их к самому краю борта. Хан смотрит в чужие глаза, а лезвие меча в его руках блестит, пылая желанием пронзить грудь Минхо, уничтожить так, чтобы только кровь вспенилась и окрасила море в красный. — Скажи прямо, что тебе нужно? — шипит Джисон, наблюдая как странная улыбка цветет на чужом лице, будто бутом среди прохладного лета. — Не стесняйтесь, капитан Ли. — Мне всегда было интересно, почему столь удивительный предмет, как компас Воробья, попал именно в твои руки? Насколько мне известно, он способен привести кого угодно к его самым потаенным желаниям, Хан-и. А теперь подумай, что мне действительно от тебя нужно, — Минхо хмыкает, а потом, мазнув взглядом по своим и чужим людям, свистит: — Команда, на корабль! Мы уходим! — Отступаешь? — Не дождётесь, мой милый, — Джисон не успевает ахнуть, как запястья его оказываются в плену чужих пальцев, а лицо Минхо находится близко-близко, едва носами соприкасаются, — сегодня я ухожу, но не сомневайся – приду в следующий раз, и уже тогда, Хан-и, заберу у тебя больше, чем просто твой драгоценный компас. И он уходит, а вместе с ним уходит и плотное покрывало черных туч, словно страшный и немыслимый сон в тягостную пору бед и безумий. — Капитан? — аккуратная, ещё не видавшая грубой работы, ладошка Феликса ложится на дрожащее плечо Джисона. — С Вами всё хорошо? Хан глотает скопившийся ком ужасных чувств, смотрит на горящий пылким закатом горизонт и выдыхает, а шумные пенистые волны неприятно въедаются в сознание. — Да, — и срывает бандану с головы, кидая ее за борт, — курс на… На Запад. — Есть, капитан! — и команда, еще не остывшая после драки, расходится по своим делам, следуя приказу Хана держать курс на Запад. Джисон всегда знал, что рано или поздно настанет тот день, когда за его душой придет настоящий Дьявол, станет требовать, вырывать силой и в конечном итоге заполучит всё без остатка. День этот настал, и шанс дать отпор слаб и несчастен, как и сам капитан Хан Джисон. Неизвестное всегда тянуло, и даже сейчас, когда яркий взгляд с каждой секундой тускнеет под натиском пылающих чувств внутри, Джисон все равно идет вперёд, к неизвестности, будто тысячи невидимых нитей коснулись его сердца, пронзили и пустили цепкие корни. Компас Джека Воробья в его кармане навсегда останется той самой причиной, по которой Минхо не отстанет от него до тех пор, пока вещь, испачканная кровью, не станет лежать в раскрытой ладони, пока не покажет путь к самым заветным желаниям. Джисон успел возненавидеть себя до самой последней стадии лишь от мысли, что красная стрелка компаса показывает точно на Запад. Если я буду гореть, то только с тобой.

***

Джисон устало выдыхает, лопатками прижимаясь к спинке удобного кресла. Тяжелые веки опускаются, прикрывают красивые карие глаза, а ресницы так и дрожат, отбрасывая длинную густую тень на пухлые щёки. Неизбежные события всегда подкрадывались незаметно и совсем бесшумно. Душило все подряд: чувства, мысли, переживания, и даже сейчас, когда вокруг него стены любимой каюты, на столе незаменимый компас, а наверху верная команда, Джисон все равно не может успокоиться. Ему страшно, и это чистая хрустальная правда, которая разбивается вдребезги о деревянный пол, искрами сияя в свете горящей лампы. Страх, который заражает вирусом каждую частичку тела, парализует нервы, атрофирует мышцы и сдувает поток мыслей ярким штормом в солнечный день. Джисон боится проиграть Дьяволу, стать его куклой, боится, что стрелка компаса продолжит прокладывать жгучий путь именно в его сети. Хан выдыхает, а слабый стук, разносящийся по помещению, заставляя открыть глаза. — Войдите, — и дверь капитанской каюты отворяется. — А, Феликс, что-то новое на горизонте? — Да, — парнишка кивает, — скоро мы прибудем в порт, капитан. — Хорошо, спасибо, можешь идти, если это всё. — Всё, капитан. Феликс уходит, оставляя Джисона наедине со своими странными мыслями, что съедают изнутри, не оставляя и косточки, потому что чувство страха продолжает сидеть глубоко в сознании, сердце, душе. Если страх — это иллюзия или плод его фантазии, то у Джисона слишком мало сил для того, чтобы разогнать её, стереть из памяти и заставить себя вздохнуть спокойно и с облегчением. Страх слишком яркий и чуткий, а желание побороть его – тусклое и слабое. Хан выдыхает, заламывая пальцы. Всё внутри пылает диким огнём, а сосудистый яд медленно просачивается в сердце, растворяя орган раскаленным железом. Клеймо, что было оставлено несколько лет назад, сверкает, и Джисон, сжав зубы, натягивает на бедра ремни с ножнами для меча. Во всяком случае, если страх можно убить, юноша сделает все возможное для этого. — Капитан? — Феликс вздрагивает всем телом, когда совсем рядом вырастает, облаченная в черный плащ, фигура. — Торговый город. Нам нужно пополнить запасы перед отплытием. — Займись этим, но сначала заселитесь в гостиницу. — А Вы? Вы не пойдете с нами, капитан? — рыжие веснушки на чужих щеках сверкают алмазами в лучах солнца, и Джисон, мазнув по ним взглядом, отрицательно машет головой. — Как скажете. Длинными пальцами остервенело сжимает заветный компас, ощущая невидимую тяжесть на своих плечах. Она давит, не позволяя сдвинуться и на метр в сторону, лишь вперёд и только вперёд. Он сходит с корабля первый, а за ним и вся команда. Черный капюшон, будто заветная граница реальности и сна, закрывает половину лица, а вокруг люди: разные, непохожие друг на друга. Но разве счастье в том, чтобы быть здесь и видеть, как каждый божий день появляется кто-то новый, необычный и интересный; наблюдать из окна за оживленными улицами и площадями, а поздним вечером, когда весь народ стихает, сидеть у распахнутого окна и следить за мигающими звездами на темном полотне ночи? Нет, для Джисона счастье – плавать по морю, дышать соленым воздухом и видеть самые потрясающие закаты, слышать шум волн и пьяные песни команды. Он ступает по аккуратно вымощенной камнем улице, замечая, что людей с каждым новым шагом становится все меньше и меньше, а компас ведет его все дальше и дальше, к самой окраине торгового города. Жизнь — страшная вещь, а непредсказуемая судьба — ее верный спутник, которые идут позади рука об руку, касаются спины холодными пальцами и с размахом толкают вперёд. Страх. Уныние. Гнев. Потаенные желания тягучим и сладким медом ведут Джисона к пропасти, тянут нервы и обостряют жгучие чувства желанного и удивительного, а алая стрела пронзает разум, сердце и душу. Хан выдыхает, скупо сглатывает горький ком осознания и делает маленький шаг вперёд, останавливаясь у невидимой границы реальности. Слабый ветерок заставляет цветы у ног сойтись в медленном танце, сбрасывая с себя золотую ароматную пыльцу. Огромная луна белым диском легла на черное покрывало; звезды мерцают чистыми бриллиантами, заставляя нечто непонятное выйти из многолетней спячки и заполнить собой внутреннюю жалящую пустоту. Прекрасный цветочный аромат оседает на коже тонкими шелковыми нитями, пронзая до самых костей остротой невероятного и удивительного. — В любых других обстоятельствах здесь было бы очень романтично, не так ли, капитан Хан? Джисон оборачивается на чужой голос, ощущая всплеск обжигающей крови в своих жилах. Минхо сидит на бревне среди немыслимого множества цветов, прокручивая в пальцах стебель самого красивого и пышного. Взгляд черных глаз горит в белом свете луны, а губы дрожат в чарующей усмешке, которая клеймом въедается в хрупкое джисоново сознание. — Возможно, Вы и правы, — отвечает, уловив дрожь собственного голоса. — Вам нужен мой компас, верно? — Вещь эта действительно потрясающая, — Минхо пальцами касается нежных лепестков красивого цветка и улыбается своим мыслям едва заметно. — Ответь мне на один вопрос, Хан-и, что ты считаешь настоящим богатством? — Богатство понятие растяжимое, капитан Ли, для каждого оно имеет свое значение, — Джисон слышит, как тихо хмыкает Минхо; видит, как тот поднимается на ноги и расправляет широкие плечи, а пальцами своими продолжает сжимать стебель пышного цветка. На долю секунды Хан сталкивается взглядом с его черными, пылающими огнём, блестящими в свете огромной луны и бриллиантовых звёзд, глазами, а внутри всё так и взрывается от маленькой искры чувств. — Любовь. Вы когда-нибудь любили, капитан Ли? Минхо улыбается. Медленная походка среди красивых цветов, словно неведомый разуму танец, который Джисон старается запомнить в мельчайших подробностях и уловить невидимую алую нить, потому что чужие черные глаза невероятно прекрасны в мгновения, когда белый лунный свет сыпется прозрачными блестками на пушистые ресницы, медленно достигая пламенных бездн. — Я не знаю, может быть, однако мне кажется, что это цветок по красе своей ни в коем разе не уступает Вашей, мой милый Хан-и, — а преградой между их лицами и есть этот самый цветок, который своими нежными лепестками касается бархатных губ. Глаза у Джисона искрятся, пылают, а сердце грозится в любую минуту покинуть хрупкое тело. Минхо улыбается так тепло и трепетно, будто не было между ними неприязни и жажды крови; будто дружба переросла во что-то большее, и каждую ночь, посреди благоухающей поляны, они целовались, утопая в безграничной страсти между друг другом. — Оставьте свою лесть при себе, — говорит Джисон, когда ощущение жалящего огнем дыхания на своих губах становится ярче и красочнее, а черные глаза сверкают бриллиантами в предвкушении удовольствия. — Мне она не нужна. — Я вижу, тебе это нравится, — Минхо читает его, как книгу, скользя пальцами по страницами, вкушая каждую новую строчку с благоухающей нежностью. — Не обманывай себя, Джисон, потому что компас не ошибается и не дает ложного маршрута. — Забирай! — бледные пальцы дрожат, с яростью сжимая несчастную вещь, а темные зрачки глаз загораются алым огнём, которой скользит дальше и дальше, к самому сердцу. — Он ведь нужен тебе, верно? Пышный цветок легким пером опускается у самых ног, а лепестки его разбиваются, будто хрусталь. У Минхо на раскрытой ладони покоится то, что он желал на протяжении стольких лет; то, что досталось бы через рубиновые реки крови; то, что тянуло его к самому Джисону. — И ты так легко отдаешь мне его? — хмыкает, наблюдая нечто удивительное и пугающее в карих глазах. — Отступаешь или решил сдаться? — Я сдался еще в тот момент, когда эта никчемная штука привела меня к тебе! Теперь она твоя. Делай с ней что хочешь, капитан Ли. Уверен, она приведет тебя к сокровищу, о котором мне останется лишь мечтать, — Джисон фыркает. — Разве есть на свете сокровище, что сравнится с тобой? — Я же сказал засунуть свою лесть куда подальше, прогнивший ублюдок! Надеюсь, мы никогда больше не увидимся. — Мой милый Хан-и, мы увидимся. Будь в этом уверен.

***

Минхо шумно вздыхает, наблюдая, как несколько громких чаек пролетают мимо, а алый закат разрисовывает горизонт незабываемыми красками. Он стоит у штурвала, а ветер приятными касаниями ласкает кожу, проникает в мысли, душу, пронзая её остротой своего клинка. Все, что он держит в ладони своей, это кусочек огромной вселенной, просторного океана и хрупкого сердца, что бьется в разы чаще и чувственней. Он столько лет тянулся к этому, рвался заполучить драгоценный кусочек, и сейчас, ощушая режущий ветер в своих мыслях, Минхо понимает — оно не стоило того. Сокровище не в том, чтобы обладать миллионами золотых монет, тысячью бриллиантами или короной самого Короля, а в том, чтобы наконец прочувствовать на себе тягостные муки душевных терзаний в минуты, когда смотришь в горящие карие глаза. Усмешка, что слетает с приоткрытых губ, теряется в порыве гнетущего ветра и пропадает в волнах лазурного моря. — Идиот, — говорит сам себе, наблюдая, как красная стрелка компаса едва заметно вздрагивает, не меняя своего положения, — знаю же, что он моё единственное и желанное сокровище. — Капитан, — рядом, будто из ниоткуда, вырастает высокая фигура Хёнжина, — Вам не стоит брать на себя долгую вахту. Прошу, идите отдохните и ни о чём не волнуйтесь, корабль не сойдет с курса. Минхо молча поднимает на него свои черные глаза, сверкая огненными чувствами, что кроются глубоко в душе, и кивает, уступая место. Всё, что могло произойти — произошло. Нет пути назад, да и нужен ли он вообще? Минхо всегда был уверен в завтрашнем дне, потому что осознание действительно присутствовало с раннего детства, но сейчас, когда душу сжирают непонятные терзания, он не знает, что ожидать от завтрашнего дня. Все желания кроются под плотным шлейфом необычного и удивительного, а глаза сверкают лишь от мысли предстоящей встречи, которая отпечатается на самом сердце узорчатым клеймом и не даст забыть себя. Минхо ощущает, как собственная никчёмность сжирает изнутри, раздирает мягкую плоть острыми когтями, а внезапный щелчок, будто вспышка света во тьме, убивает. Что это, жалость к себе или желание что-либо изменить? Ни первое, ни второе, ни даже третье. Он пропал, погиб, превратился в серую горстку пепла, которую попутный ветер унёс далеко-далеко, к самому краю света. Однако хочется верить, что не все потеряно, потому что заветное желание Минхо было услышано, и сейчас, чувствуя дикий трепет в душе и мыслях, он выдыхает, смотря на компас. Если я буду гореть, то только с тобой. И Ли уже горит в смертельной агонии, что водоворотом цепляет его душу крепкими объятиями. Его жизнь полна неведомых мгновений, неожиданных поворотов и случайных знакомств, а всё, чем он готов владеть, дышать и жить, находится за несколько сотен киллометров, едва ли не на другом конце света, однако если есть желание, жажда и стремление, ты пойдёшь куда угодно, лишь бы достичь своей цели. Минхо ощущает гнетущую тяжесть в своей руке, а глаза отзываются пылким огнём на чувства жажды и стремления поскорее увидеть того, ради кого он пересек весь океан. Жаркое солнце нещадно палит, а плеск волн о скалистый берег похож на райскую симфонию. Ли запрокидывает голову назад, позволяя слабому ветерку пробраться в потаенные уголки души, сердца и мыслей. Он горит, а преграды вокруг вмиг исчезают, уступая путь шелковой пелене непонятного и удивительного счастья. Компас ведет его, тянет алой нитью к сокровищу, пронзает насквозь всем, что кроется за маской безразличия и спокойствия в моменты дерущей близости. Иногда кажется, что жизнь с ним действительно несправедлива, сурова и холодна. Минхо привык, потому что невозможно иначе. Он честен с самим собой. Ему невыносимо. — Я же сказал, что встретимся, Хан-и, — и это «Хан-и» с его губ слетает золотыми искрами, оседая на коже тонким слоем желанного. Джисон оборачивается. Его профиль на фоне заходящего солнца выглядит невероятно красиво, да и сам он больше похож на ангела, чем на капитана пиратского корабля. Любимые карие глаза сверкают удивлением, недовольством и злостью, однако среди этого хаоса можно отыскать одно — любовь, что горит слабым огнём, не желая потухать. — Я… — начинает, но тут же отворачивается, сжимая пальцами собственную бандану, — удивлен, что ты вновь появился в моей жизни. Боюсь даже спросить, почему именно? — А разве это не очевидно? — Минхо подходит, встает рядом и видит, как плотно сжатые губы Хана дрожат, как часто он моргает своими пушистыми ресницами, а его уши горят алым пламенем. — Я бы рад поразмыслить, но меня уже ждёт команда. Увы, простите, но наша встреча на этом окончена, — Джисон круто разворачивается, едва не задевая плечом Минхо, и решает уже уйти, но чужие пальцы слишком крепко держат за запястье. — Вы что-то хотели? У него прекрасные, невероятно красивые, блестящие и очень добрые глаза, однако плотное полотно злости не дается чарующему лучику пробиться наружу. Минхо задыхается, смотрит решительно и четко, блуждая черным взглядом по каждой черточке его ангельской внешности. — Я нашел его, — говорит, медленно сокращая расстояние между телами. — Что Вы нашли, капитан Ли? — Джисон пытается сопротивляться, ускользнуть, забиться в угол темной комнаты и сидеть, лишь бы люди не вспоминали о нем, не думали и не говорили. Лишь бы они забыли того, кто носит имя Хан Джисон. — Сокровище. Я нашел его, Хан-и, — Минхо в отчаяние цепляется за чужие плечи, ощущая слабую дрожь в коленях и агонию в мыслях. — Я нашел тебя. Джисон вздрагивает, смотрит туда, где пожаром полыхают звёзды, и тянется, будто слепой котенок, дышит шумно и через раз, падая в раскрытые объятия. Если это ошибка, если это обман или стертые желания, Минхо посмеется над ним. Однако сейчас, когда крепкие руки с желанием готовы обнимать и дарить тепло, Джисон понимает: ради любви человек готов измениться в лучшую сторону. — Долго искал, — шепчет, прижимаясь щекой к голой теплой, как закат, шее. — Прости меня, Джисон, я не хотел, однако доходило до меня действительно долго. — Глупый, — бурчит, укладывая ладошки на чужие лопатки, едва заметно царапая ногтями тонкую рубашку. — Но зато мой. — Твой, Хан-и, твой, и ни чей больше. Я обещаю.

***

Джисон чувственно выдыхает, когда холодные, слегка шершавые ладони сжимают его тонкую талию, а горячее дыхание обжигает песочную кожу на шее. Минхо сзади. Он чувствует его, слышит каждый вздох и удар тяжелого, любящего сердца, пропадает в бездне и тонет в пучине немыслимого и прекрасного, что раздирает грудь изнутри острыми когтями. Свободная белая рубашка едва доходит до середины бедра, а руки, что разжигают дикое пламя, касаются каждого миллиметра желанного тела; губы целуют пылко, страстно, и… Глаза. В этих глазах целый космос, любовь и вездесущая нежность, которая плавными шелковыми движениями достигает сердца, укрывает его и греет, запечатывая всё самое лучшее и незабываемое. Джисон откидывает голову, пальцами впиваясь в широкие плечи. В темноте его глаза сверкают, губы блестят, а мысли отлетают далеко-далеко, позволяя отдать все и принять максимум. Телом жмется ближе, чтобы бёдра к бёдрам; чтобы чувствовать каждое жаркое касание ярче, трепетнее; чтобы слышать, как бьется чужое сердце в груди сладкой симфонией оркестра. Минхо пальцами цепляется за хрупкую талию едва ли не до синих подтёков, целует, упиваясь пылкой страстью глубин своей души. Его Джисон самый прекрасный, красивый, милый, очень-очень смелый и великолепный, а еще любимый до покалывания в кончиках пальцев. — Минхо, — произносит на выдохе, переплетая пальцы. Ли мажет губами по линии челюсти, цепляет зубами кожу у адамового яблока, пронзая клыками. Джисон громко ахает, а внутри всё срывается на тугое возбуждение. Оно сжигает, превращая в горстку пепла, потому что страсть, будто взрыв новой звезды, бурлит в жилах и бежит, достигая хрупкого сердца. Джисон сжимает чужие пальцы своими, тянет на себя, касаясь души трепетом и нежностью осторожных действий. Минхо подчиняется, будто собачка на поводке следует за своим сокровищем, наслаждаясь всем, что творится между ними в этой скромной комнате. Белый цвет — цвет чистоты, искренности и непорочных желаний. Он — воплощение ангельской сущности, их правильных и бескорыстных поступков. Джисон выдыхает, когда голова касается мягкой подушки, а светлые волосы ореолом расстилаются вокруг. Минхо пальцами дотрагивается до мягкой розовой щеки юноши: трепетно, чтобы не повредить, наслаждаясь сверканием бриллиантов на дне карих глаз. Хан прячет ладошки в длинных рукавах рубашки, тянет её подол до пылко вздымающейся груди, и замирает, когда видит разбушевавшееся пламя во взгляде черных и убийственных. Минхо наклоняется низко, обжигая алые губы Джисона своим дыханием. Его ладонь скользит по хрупкой спине вниз, до копчика, оглаживает ягодицы, выдыхая спертый воздух в район чужой острой ключицы. Хан сжимает пальчиками рубашку, выгибается навстречу головокружительным ласкам и прикрывает глаза. Внутри границы обрываются, а присвоенные чувства вспыхивают острым желанием, разжигая в глазах большой костёр. Юноша ощущает себя бесконечно маленьким, хрупким и желанным в крепких руках, будто промокший котенок на теплых коленях своего хозяина. — Красивый, очень красивый, — шепчет Минхо, зарываясь пальцами в светлые густые волосы, — мой. Он ловко подхватывает тонкое тело. Джисон не успевает опомниться или что-либо осознать, как оказывается на чужих плотных бедрах, задницей ощущая крепкий стояк. Минхо кусает щёку изнутри, пальцами впиваясь в мягкие ягодицы юноши, прижимая к себе ближе, так, чтобы между телами не осталось ни миллиметра свободного пространства. — Мог бы и сам раздеться, — язвит Джисон, касаясь горячей шеи, поддевая воротник рубашки. — Слишком муторно сейчас это делать. — Тогда не будет никакого удовольствия, — отвечает, помогая Хану с пуговицами. — Не вредничай, когда ты молчишь, это намного лучше. Джисон смотрит из-под челки, стягивая с Минхо ненужную вещь. Аккуратно, не желая сделать что-либо лишнее, он ведёт ладошкой вниз по груди, чувствуя насколько горячим может быть человек в мгновения своего возбуждения. Минхо держит за бедра крепко, лопатками прижимаясь к постели, и наблюдает за тем, как Джисон зажимает в зубах рубашку. Его ведёт гибкой кошкой, а глаза так и сверкают желанием и тянущейся страстью. Он податливо принимает в себя чужой член, мычит от яркого удовольствия и закрывает глаза, упиваясь сносящим наслаждением. Минхо видит, слышит и чувствует то, что творится внутри этого юноши, задыхаясь от узкости и жара, пылкой влаги и любви, витающей в воздухе. Он в буквальном смысле дышит Джисоном. Вспышка, и Хан оказывается прижат к постели крепким телом, срывая голос на громком, желанном и чувственном. Минхо вдалбливается в него по основание, дышит шумно, опаляя кожу в районе виска. Джисон обнимает ногами за поясницу, навстречу, чтобы ощущать всего Ли от начала и до конца, хнычет, царапая голую широкую спину ноготками. Влажная рубашка неприятно липнет к коже, а кончики пальцев покалывает от предстоящего оргазма. Он дрожит, целует остервенело и стонет прямо в губы. Синие, алые, розовые и фиолетовые разводы украсили песочную кожу шеи, груди, бёдер, а дыхание ушло на второй план в тот самый момент, когда пронзающий оргазм накрыл с головой, и Джисон, обмякнув на постели, потянул за собой Минхо. — Хан-и, — зовёт тихонько, пытаясь растегнуть нескончаемое колличество пуговиц на влажной рубашке. — М? — юноша выныривает из дремоты, наблюдая сверкающие черные глаза прямо перед собой. — Что мы будем делать? — Не понимаю тебя, — шепчет, стягивая с себя ненужную вещь. — Не думаю, что на корабле должно быть два капитана. — Я могу уступить, если ты хочешь. — Меня твои люди в первый же день загрызут, — смеётся, перебирая светлые пряди на джисоновом затылке. — Может, распустим обе команды? — Я уверен, мы найдем решение. — Тогда спи, сокровище, а я буду охранять твой сон. Странная штука — судьба. Вроде бы и играет не по правилам, но в тоже время дает великую возможность познать истинную любовь.