Записки извращенца

Длинные пальцы ласково проводят по медным прядям, пока чуть сухие губы расцеловывают бледные веснушки на щеках. — Просыпайся, солнышко. Чуя еле приоткрывает глаза, сразу же жмурясь от яркого света. Хочется снова завернуться в клубочек и заснуть, но он и так слишком много спал: уже час дня, судя по положению солнца, светившего из окна. Хотя болящая после вчерашнего поясница была совершенно иного мнения. Как бы Дазай не пытался избежать даже этого дискомфорта, Накахара всё равно изгибался во время оргазма так, что и не одна поясница будет болеть, поэтому приходилось лишь смириться. Яркие лучи освещали мягкие подушки и простынь, делая их ещё более заманчивыми для дальнейшего ленивого лежания. Никто и не сказал бы, что лишь часов десять назад изящные ручки – больше проходившие на лапки котёнка – терзали их от переизбытка чувств. — Доброе утро, соня, — Осаму поглаживает рыжую макушку почти так же, как делал это ранее, пытаясь отвлечь юношу от немного болезненного пробуждения. — Будешь кофе? Забота в голосе напоминает ту, что звучала в вопросах о самочувствии и готовности продолжить соитие. Шатен всегда трепетно относится к этому, стараясь доставить как можно больше удовольствия партнёру без какого-либо вреда. Сонный кивок еле приподнявшегося Чуи служит согласием, поэтому Дазай аккуратно преподносит ему чашку с напитком, умудрившись снова поцеловать того в щёчку. Прямо как перед оргазмом, когда пелена застилает голубые глаза, а нормально дышать уже не получается. Горячий кофе немного бодрит, не даря обещанную активность, но помогая не свалиться на кровать – прямо как они ночью, только с совершенно другой целью – опять. Красные от пара щёки точно такие же как вчера от смущения, напоминая цветом свежие-свежие засосы на шее. Что сейчас, как это обычно бывает, приняли синеватый оттенок, ещё больше выделяясь на бледной коже, которая во мраке выглядит как бумага. Осаму нравится просто рассматривать её, даже сейчас. Нежно проводит рукой по открытому бедру, ласково поглаживая, прямо как ранее, когда он растягивал слишком узкий проход. Подползает ближе, бережно загребая в охапку рыжее чудо, садя его прямо в кольцо из собственных ног. Слишком большая для Накахары рубашка случайно задирается, напоминая то, как цепкие пальцы отодвигали её край, специально открывая вид на упругие ягодицы и изящную поясницу, которую Дазай любит опалять горячим дыханием и целовать в такие моменты. Юноша в полном доверии облокачивается на широкую – по сравнению с ним – грудь, тая от прикосновений любимых рук: шатен мог ими многое вытворять, что Чуя успел на себе проверить и не раз. В них можно было утонуть от переполняющих эмоций. Поглаживания по голове заставляют голубые глаза прикрыться, почти как тогда, когда их в экстазе зажмуривали, утыкаясь головой в мягкую подушку. Будь Чуя котом – он бы мурчал от такой заботы, откладывая чашку на тумбочку и выдыхая носиком в такую родную шею. — Только не засыпай снова, — ладонь ложится на впалый живот, а Дазай понимает, что Накахаре надо что-то поесть. — Я не люблю будить тебя, ты же знаешь, — сколько бы он не спал, парню никогда не хочется тревожить этого спящего котика, свернувшегося в клубок из одеял. — Хорошо, — вопреки своим словам, рыжий почти снова засыпает, зевая и не открывая глазки. — Эй, — юноша завалился бы на бок, если бы не рука придерживающая его, — я уже завтрак приготовил. Хочешь, донесу тебя на руках? Взгляд морских омутов смотрит куда-то вниз, а щёки краснеют теперь уже от смущения – он всегда так реагирует на подобное предложение. — Я-я думаю, что смогу и сам дойти. — Я в этом и не сомневаюсь, солнце. Чуя всхлипывает, инстинктивно хватаясь за длинную шею, когда его поднимают на руки, вставая с кровати. Так начинается практически каждое их утро, но Накахара всё равно всегда реагирует на это так.