Записки извращенца

Больше всего Осаму нравилась их с Чуей разница в размерах. Без какого-либо пошлого контекста или злого умысла – он буквально выглядит как маленький котик по сравнению с парнем. В особенности эта разница была ещё более заметна, стоило юноше надеть излюбленные полосатые чулки и огромную дазаевскую рубашку, что делает его сходство с пушистым комочком лени ещё более явным. Из-за отсутствия подвязок – как и нижнего белья, что было прекрасно видно даже сквозь неплотную ткань – чулочки постоянно сползали, от чего рыжему постоянно приходилось их поправлять, вынуждая шатена умиляться этому зрелищу. Накахара в одежде Осаму – ещё один его фетиш. Он прямо-таки утопал в ней, будто в огромном одеяле, иногда становясь почти невидимым: к примеру, когда накинет капюшон толстовки, что совершенно скрывает лицо. Чуя лишь чересчур изящно, но одновременно мило подходит ближе – даже здесь он перенял привычки любимого животного, – ожидая действий со стороны партнёра, что, казалось, витал в облаках, и поднося пальчики к чужой шее, пытаясь ухватиться за ту и поцеловать желанные губы. Ручки походили на лапки котёнка, в особенности, когда не могли полностью обхватить туловище Осаму, при обнимашках, а в ладошках Дазая они выглядели ещё более миниатюрно, будто искусная работа из фарфора какого-нибудь кукольника. Кареглазый с желанием отвечает на поцелуй, чуть наклоняясь и притягивая того за талию ещё ближе. Прямо так безмолвно просит обхватить себя ногами, подхватывая юношу, который чуть всхлипнул от неожиданности, не отрываясь от занятия. Деревянная кровать чуть слышно скрипит под весом двух тел, когда шатен присаживается на краю, продолжая бессовестно залезать под рубашку ладонями, заставляя хрупкое тело – ей богу, его ладонь с размером в половину спины Накахары – прогибаться под прикосновениями. Сам Чуя очень любит сидеть на коленях кареглазого – прямо так, даже можно у всех на виду. Попивать излюбленный сладкий напиток небесно-голубого цвета, помахивая ногами и совсем не обращая внимания на то, что они прямо на веранде кафе вошло в привычку. Дазаю порой казалось, что рыжий весь состоит из сахара – такой же сладкий, как и характером, так и буквально. Лёгок, как сахарная вата, и маленький, подобно изрядно подтаявшим зефиркам в тёплой кружке какао. Поцелуи похожи больше на ленивые полизывания, прерывающиеся на глубокие вздохи и успокаивающие слова, которые помогают не столько, сколько родной голос, звучащий над красным ушком и побуждающий затуманенный наслаждением разум расслабиться. Никаких ухмылок и скрытности от взгляда карих омутов – лишь чистая реакция и калейдоскоп эмоций в прикрытых голубых глазах, что сменяются при каждом новом толчке. Тяжёлое дыхание и запутавшиеся в тёмном загривке пальцы выглядят так по-домашнему. Искренно. Чуя успевает словить два оргазма, прежде чем Дазай наконец-то кончает, успев быстро, но аккуратно выйти из размякшего юноши. Тот почти засыпает от усталости, позволяя себе рухнуть в тёплые объятья. — Отдохни, солнышко, — тёплый шепот над ухом действует не хуже колыбельной, поэтому рыжий засыпает, даже не чувствуя как его берут на руки и относят в ванную, смывая всю грязь и заворачивая в огромное одеяло. Одеяло, что, в прочем, никогда не сравнится с приятным дыханием над ухом, крепкими, защищающими от плохих снов объятьями и ласковыми поглаживаниями впалого живота.