Никакой пощады

Солнце уже давно скрылось за линией горизонта, но мужчина этого словно не замечал, упорно вглядываясь в темноту, пытаясь что-то в ней различить; мелькающие силуэты в городе уходили из его поля зрения: ему важно было что-то иное. Ледяной, пробирающий до костей ветер обдувал его со всех сторон, но доспехи, — страшные, с костяными выступами и украшениями, на плечах которых красовались черепа двух его злейших врагов, — которые были подбиты мехом одного из ценнейших животных, плотно держались, сохраняя тепло владельца. Украшенное тремя прямоугольными отверстиями забрало шлема было откинуто наверх, позволяя красным, как кровь, глазам, вглядываться в темноту. Бровей не было, как и зрачков; оба глаза представляли собой красное пятно, лишь немного темнеющее ближе к центру. Они резко бросались из стороны в сторону, плавных движений не делая в принципе. Время словно замедлилось, и, казалось, можно заметить пролетающую мимо мошку, схватить её и сжать ладонь в кулак, совершенно не напрягаясь; всё замедлилось, остановилось, словно время ступило в субстанцию, напоминающую кисель. — Запустить Палачей. Установившуюся тишину разорвал грохочущий, рычащий бас, издаваемый мужчиной словно из нутра гортани. Он смял тишину в комок, как клочок бумаги, и отбросил его в сторону, пуская на её место свой властный, пугающий голос, заставляющий стоящих в стороне приспешников затрястись от страха. — Никакой пощады. Его слова были такими мощными, так плотно забивались в ткань мироздания, и чудилось, что этот мужчина — судья, ударяющий своим молоточком по специальной подставке, и каждое его слово должно быть исполнено в точности. Они проникали в головы, отравляли сознание, затуманивали разум и уничтожали чувства, оставляя лишь одну эмоцию. Животный ужас. — Никаких пленных. Мужчина медленно поднёс руки к своей голове, подцепил шлем и аккуратно стащил его, явив миру уродливую, обгоревшую лысину. Он зажал шлем под мышкой, опустив голову чуть ниже, покосившись глазами на свою руку, закованную в латную перчатку. Сколько крови пролил он лично? Сколько людей он обезглавил? Сколько стариков он сжёг? Сколько счастливых жён оставил без мужей? — Я. Хочу. Увидеть. Смерть. — Прорычал мужчина, сдерживая невообразимую ярость. — Убивайте всех. Мужчин, женщин, детей, стариков. Неважно. Уже всё неважно. Сейчас он живёт местью, и пока не отомстит, клинок его не упокоится на стене, доспехи не займут места в подвале, а дух его не отойдет в мир иной. Меренмар крепко обхватил рукоять своего меча. Двухметровый меч, который мужчина, впрочем, мог держать и одной рукой, с лязгом вышел из ножен. Крестообразный набалдашник, обитая кожей мертвых врагов рукоять, гарда, в каждый конец которой аккуратно вбиты зубы, снятые с тех самых черепов на плечах, зазубренное и грубое лезвие, начавшее светится кроваво-красным цветом, очень похожим на цвет его глаз — это всё вселяло куда бо́льший страх в сердца тех, против кого он выступил. Он медленно обернулся, лязгая стальным доспехом, цепким взглядом проходясь по тысяче красных глаз, верно смотрящих на него из тьмы. Он позволил Тьме войти в себя, завладеть собой, когда больше всего нуждался в силе, и не пожалел. — И пусть, — повысил мужчина голос, и теперь смесь басистого рыка и крика громогласно отскакивала от стоящих рядом скал, — здесь не останется ни одного живого. Два года назад король этой страны совершил безбожное, ужасное преступление — убил жену Меренмара на его же глазах. Пытал, отдал солдатам на изнасилование, и оставил на память мужчине лишь прядь её волос, которая хранится у него сильнее и в бо́льшей безопасности, чем его жизнь. Любовь. Месть. Два чувства, что ещё жили в мужчине, питали его, разжигали адский огонь в его сердце, позволяли жить; хотя, скорее, существовать. Жизнь его прервалась в тот момент, когда кинжал перерезал горло его жены, а алая кровь оросила деревянный пол. — И в этот раз, — надел Меренмар шлем, — никто их не спасёт. Опустилось забрало, щёлкнула застёжка на шлеме. Что-то тяжёлое упало в его душе. Либо долгожданное отмщение, либо смерть.