и я сую тебе в ладони – прячь их – пакеты, страхи, глупости, цветы (с)
Позже Энни будет думать, что в Иерусалиме она ищет совсем не то, что там ищут обычно. Не веру. Не бога. Не саму себя. Она садится прямо на землю у трассы, пытаясь отдышаться, руки опускает в песок по обе стороны от бедер. Воздух пахнет плавящимся асфальтом и совсем немного – гарью. Энни глотает ком в горле, ее пальцы нашаривают осколок стекла от разбитой бутылки в песке – зеленый, края гладкие, словно отполированные морской водой и песком, и Энни не понимает, как так может быть, ведь море далеко. Энни подносит его к глазам, задирает голову, ищет солнце в небе через мутный осколок. Ничего не видно, только расплывчатый яркий кружок. Почти не обжигает сетчатку. Почти безопасно. Этот фокус работает всегда. Через минуту ее трясет так, что стучат зубы. Она утыкается в колени взмокшим от жары лбом, выдыхает медленно, чувствуя, как воздух покидает легкие до последнего атома. Не замечает ничего из-за шума в голове, даже малейшего колебания воздуха рядом – Эяль опускается на корточки рядом с ней и едва касается ее колена, привлекает внимание, вкладывает в руку бутылку с холодной водой. Она ее тут же роняет. Энни смотрит на него и глотает панику вместе со слезами, которые все катятся и катятся, почти ненавидит его просто за то, что он здесь, за то, что он все еще рядом с ней, за то, что видит ее такой слабой, ей всю себя хочется спрятать от него за зеленым стеклом. Но зачем еще нужны друзья? Я не знала, что мы официально друзья Друзья – это всегда не официально, - не говорит он, - официально – супруги, родственники, даже любовники. Можно найти рациональную причину. У друзей и влюбленных все сложнее, иначе, всегда наперекосяк и без здравого смысла. - Это пройдет когда-нибудь? – спрашивает Энни и закашливается, захлебывается воздухом до хрипа в груди. Он молча поднимает бутылку, стряхивает прилипший к мокрым стенкам песок, отвинчивает крышку, протягивает ей. Она едва удерживает воду в сведенных пальцах, осторожно делает глоток. - Как тебе сказать, - говорит Эяль, - если честно – не знаю. Если как друг – пройдет обязательно. Если тот ответ, который тебе нужен – ты выберешь сама. Энни наливает воды себе на ладонь, брызгает в лицо – тушь под левым глазом растекается черным росчерком по щеке. Опускает голову на сложенные ладони. - Я не знаю, что выбирать. Я больше не знаю, как. - Тогда просто продолжай делать то, что делаешь. Сейчас Энни думает, что если это шутка, то ей ни капельки не смешно. И она сидит на земле и покачивается назад и вперед, как сошедший с ума метроном. Давит на языке горькое «тебе легко говорить» - она знает, что не легко. Энни стыдно – он вытащил ее из тюрьмы, спас ей жизнь – и это далеко не в первый раз. Она в ответ приклеилась жвачкой к его подошвам и словно говорила – ты не сдвинешься с места, пока я не смогу продолжить движение. Он отвечает понимающей улыбкой и словно бы не против совсем. Энни не понимает – зачем это ему. И тоже - совсем. Все дело в проклятом взрыве – думает Энни. Она мало что помнит, сам момент напрочь вылетел из ее головы, ей не сразу удается вспомнить, что Джей говорил ей прежде чем сесть в машину и разлететься на части в огненной воронке. От него, красивого и улыбающегося минуту назад, не осталось ровным счетом ничего. Энни знает. Она проверяла. На негнущихся ногах обходила остатки его машины из стороны в сторону снова и снова, пока не взяли за плечи и не увели. Она в сущности, потеряла не много, всего несколько секунд (всего лишь коллегу и друга) – во взрыве, всего лишь несколько дней в темноте и ужасе – в тюрьме. Землю под ногами. Уверенность. Прежнее высокомерие. Прежнее слепое желание доверять. Видеть хорошее. Она не знает когда именно, но пазл в ее голове рассыпается, и тогда прежняя Энни Уокер исчезает. Энни не знает, что с ней случалось, знает только, что она вряд ли задохнулась. Потому что задыхаться начала новая она. Выскребала из волос пепел и бетонную крошку и уговаривала свои легкие заработать - вытряхивала себя из тюремной одежды, вместе с ней надеясь кожу снять. Ловила губами воздух – не достаточно. Не то, мало. Все равно, что пустыню пытаться оживить. Руки у нее не переставали дрожать. Ни тогда, ни сейчас. Она уже и не помнит, как ощущается иное. Эяль касается ее пальцев и тянет вверх и на себя – поднимается сам, ее заставляет подняться. Гладит ее ладони. - Энни Уокер, - говорит он, - ты еще вчера старалась сделать мир лучше. Не позволяй ему одурачить себя так легко.X
Когда он срывается на очередное «не надо так разговаривать с ней», у Энни следующим кадром трепещут ресницы, а Джоан прошивает разрядом-пониманием и каким-то нелепым, больным ощущением безнадежности. Она смотрит на него недоверчиво, держит в голове, кто перед ней и не понимает – как он может так откровенно себя подставлять. Джоан – малиновое платье, внимательный взгляд, в голове вычисления, просчеты рисков, расправленные плечи. Проницательность шамана. Джоан это искренняя забота, которой Энни не понимает до поры, четкие инструкции, правила и идеальное самообладание. Джоан - ледяное «ты знаешь правила, Энни» , Джоан - осторожное «не забывай, что вы конкуренты». Джоан - расчетливое «если ты Эяля имеешь в виду, то у него другие дела». Энни пожимает плечами, съезжает с темы, отмалчивается. Джоан всей кожей ощущает ее тоску. Джоан не понимает, где совершила ошибку, ее самооценке и привычке все контролировать дорого обходится понимание – дело вовсе не в ней. Дело в искрах. Они – провода высокого напряжения и затопленная водой комната. Гром и молния. Искристое шампанское и головная боль. Спутники с одинаковыми орбитами. Джоан не понимает, как у него получается материализоваться буквально из воздуха, выскакивать, как черту из табакерки в самый неподходящий (нужный) момент, не сомневается – он последует за Энни куда угодно, в любом запутанном лабиринте ее найдет, если задастся целью. Не доверять ему у нее ровно столько же причин, сколько существует таковых для доверия. У агентов ее отдела идеальная выдержка, выстроенные в линию чувства, четкий распорядок действий. Это все не про Энни, и Джоан абсолютно не в курсе, как она умудряется оставаться лучшей. Теперь она знает ответ. У Энни хаос в голове, хаос в жизни, низкое кровяное давление, панические атаки. Эяль говорит – способность импровизировать, Энни думает – неспособность продумывать свои действия. То ли лоб разбить о ближайшую стенку, то ли забиться в угол. Она безнадежна. Она – ломаная линия кардиограммы, помехи в радиоэфире, резкое, отчаянное прикосновение холодных пальцев к его предплечью, солнечное затмение. Внутри нее сахарные эмоции, замки из воздушного шоколада, неуверенные, почти детские мечты – рисунки, перепачканные мороженым, жизнь ради одного дня. Снаружи – хлопковые рубашки всех цветов радуги. Оранжевая, пудрово-розовая, синяя. Она натягивает их на себя, как титановую оболочку каждый день вместе с искусственной улыбкой и высокими каблуками. Она старательно придерживается образа – прибавить к этом хорошенькое личико и копну светлых волос. Идеальная. Закаленный металл. Он удивляется, как другие не видят, как она захлебывается собственной кровью. Эяль смотрит на нее как коллекционер на яркую бабочку. Словно не видел такого раньше. Как если бы все другие экземпляры вокруг изучил – ему одинаково хочется пришпилить ее к доске булавкой и не трогать совсем, просто смотреть не отрываясь как минимум пару веков на то, как она машет тонкими крыльями, купаясь в потоке воздуха. До – энергично и уверенно, после – словно вокруг не воздух, а липкий сахарный сироп. Он думает – я не приближусь к тебе настолько, чтобы причинить боль, я так больше не рискую, мне хватило, мне достаточно, но если я тебе буду нужен, я стану для тебя чем хочешь. Если тебе будет нужна моя помощь – просто позволь себе помочь. Он притворяется – не доверять ей, сомневаться, игнорировать ее недовольство, обиженный взгляд – все это давно вошло в привычно. С того момента, когда они встречаются впервые. Откуда-то знает – Энни из тех девочек, который амазонки, а не жены. Воительница, а не декорация. Но красивая безнадежно. Он притворяется, что ни капли не поражен ее прогрессом, когда они встречаются вновь. Когда мир подбрасывает им очередную ловушку в виде замкнутого пространства очередной проверенной квартиры. Когда вселенная сближает их – словно они имеют право что-то значить друг для друга. - Шрам остался? - Нет. Сам взгляни. Он стягивает платье с плеча и старается не думать, что от прикосновения его пальцев по ее коже бегут мурашки. - Действительно. Мне бы следовало стать врачом. Залечить свое сердце. Залечить ее сердце. Закрыть пробоину, как канал в больном зубе. Стянуть металлической скобкой пропитанные кровью края. Не чувствовать, как между ними ветер гуляет. Не сжимать челюсти до сведенных скул. Много чего «не» еще. Она так быстро учится. Улавливать скрытое, быть не видимой, не заметной, почти бестелесной. Почти не чувствовать. Почти не существовать. И вряд ли он доверяет даже ему. Даже после всего, что им пришлось пережить вместе. Он думает об этом с гордостью, с нежностью и грустью. Он сам знает – как это, знает, что задвинутые вглубь сознания эмоции не умирают, они живут. Они отравляют реальность. Если больше только возможно. Он просто хочет, чтобы у нее было за что зацепиться. Просто хочет оставить веру в то, что ему не будет плевать никогда. И когда Эяль щелкает замком балконной двери, отрезая себя от нее, отрезая от себя выход, Энни предсказуемо бросается обратно, ладонями упирается в стекло. «Беги», - говорит он и тускло улыбается. Знает, что делает. Или делает вид – Энни не понимает, почему ей так сложно ему поверить, хотя стоп…секунду. «Между шпонами не бывает доверия» - один. «Не забывай, что вы конкуренты» - два. «Пора уже прекратить считать, сколько раз мы спасали жизнь друг другу» - три. Дзынь. В ее голове взрывается фейерверк – лихорадочные мысли, разломанные в сверкающее крошево эмоции и чувства, понимание, понимание, понимание… Она замирает. Виснет. Не может поверить. Считывает правду с его лица, словно перед ней отпечатанный текст, где все черным по белому. Глупо мечтать о неоднозначности. С тем же успехом, он мог бы на лбу нарисовать мишень красным маркером и вручить ей винтовку. Повесить себе на шею плакат с сообщением о том, как безнадежно в нее влюблен. Но, господи, это действительно так. Энни выдыхает его имя в холодный ночной воздух. Смотрит, словно видит впервые. Разочарование воюет с яростью в ее голове. Но апатии и бессилию там больше места нет. Она срывается с места одновременно со звуком вышибаемой двери, выбирается на крышу, спускается вниз по пожарной лестнице. Останавливается через пару кварталов, вцепляется руками в каменную кладку ближайшего здания, прижимается к ней лбом и замирает, ждет – паника стремится куда-то к ее ногам, делает ступни тяжелыми, так что не сделать шаг. Берет в плен внутренности, холодной рукой прощупывает желудок и легкие, и Энни из последних сил борется с тошнотой. Ей нужен ясный разум. Способность мыслить. Отрезвляющая пощечина. Ей нужно отмотать реальность на час или на жизнь назад, сделать все правильно. Она невольно представляет – как это было бы, если бы было бы. Встречаться в других местах. Флиртовать и обжигаться друг о друга просто потому что хочется, а не потому что так нужно. Потому что это – способ выполнить задание. И это все, что есть у них общего есть. Просто работа. Просто цель. Просто доверие. Просто – чувства. Чувства ничего не значат. Чувства можно не учитывать. «Между шпионами не может быть доверия» - застрявшая пластинка в ее голове. Знакомый голос – карамельно-сладкий, как кофе с тростниковым сахаром. Сколько раз Эяль говорил ей эту ерунду? Сколько раз, прежде чем об этот принцип сломался сам? Она заявится в его квартиру в Вашингтоне после. Сильно после. После его спокойного – живи здесь, пока снова не найдешь себя. После ее обреченного – я без тебя не хочу себя искать. После того, как она забывает вернуть ключи. После того, как он в общем-то и не против. - Я понимаю, что ты чувствуешь, - Энни вгрызается в его лицо глазами и отчаянно, и нелепо мотает головой. Как кукла. В кружевном платье и облаке духов. С провокационно приоткрытыми губами. Пустая внутри. Выпотрошенная. Замедляет падение. Но все еще падает. - Как ты справляешься с этим? - спрашивает она. И кусает губы. И замирает, когда он наклоняется ближе, впечатывается локтями в стену, забывает дышать. - Я не справляюсь. После – он согревает шрам на ее груди раскрытой ладонью. Пулевое ранение. И тот след тоже все еще кровоточит. Он не спрашивает, как и о многом другом. Ему не важно что, ему важнее после. После… - Нешама, - говорит он. Так тихо, что она не слышит, а скорее догадывается о том, что он говорит. Догадывается и чувствует, как сводит запястья, как трепет пронизывает всю ее насквозь. Слово – прикосновение солнца к воспаленной коже и кинжальный поцелуй под ребра. Почти невыносимая вещь. Моя душа – говорит Эяль. Мое бессмертие. Мое дыхание. Мое сердце. Он делает все, что после для них начало существовать. Но этого оказывается безнадежно мало.X
До – пространство, сузившееся до голубого квадрата пустой папки для документов. До – ее слова – «вот так я оцениваю твою жизнь». До – пустота в глазах у обоих со вселенную величиной. Потому что предательство длительностью в несколько секунд все равно остается предательством. (оно делает доверие такой же, ничего не стоящей, прозрачной величиной) Предательство даже ради блефа предательство все еще. И они стоят лицо друг к другу, словно сшитые шелковой нитью, рукав к рукаву, кожа к коже, и не чувствуют ничего, разве что печаль, не испытывают потребности мечтать о чем-то еще, о чем-то большем. Оба живы. Этого достаточно. (должно быть) Сейчас с ними не случается чудес. Как и раньше. И вряд ли эту аксиому что-то способно нарушить. Ее травмы никуда не исчезают. Никуда не исчезает паника, подсознание в туманной дымке, забитые наглухо болезненные воспоминания. Потребность в эмоциях. До – противно хрустит внутри, как невесть откуда взявшийся песок на языке. Царапает небо. Она вымученно улыбается, но рук не отдергивает. Ее кожа светлее, почти молочная на фоне его кистей. Продолжай делать то, что делаешь. Хотя бы попытайся. Она молча кивает. Обещает. Вглядывается. Прислушивается. Сама себя одергивает. Беспощадно. Словно ампутирует надежду. И в анестезии нет нужды. - Прощай, Энни Уокер. Фирменный прием – раствориться в воздухе. Затеряться в толпе. - Прощай, нешама, - неуверенно шелестит она в ответ. Потому что для них все закончилось не начавшись, стоило ей нажать на спусковой крючок. Выстрелить по так лихо указанной мишени в его грудной клетке. Она спасает ему жизнь, и вместо пуль киношные пакетики с краской, но выстрел все равно грохочет по барабанным перепонкам, она все равно стреляет – и это меняет все. Мешает до и после. Превращает в такое же больное сейчас. Энни думает, что в Иерусалиме она ищет совсем не то, что здесь ищут обычно. Находит потерянную тень. Равную себе. Такую же, как она сама. Но почти полностью бесполезную. Нежизнеспособную. Достает стекляшку из кармана, касается гладких граней – почти верит, что однажды та же участь постигнет все то, что болит внутри. Почти надеется – однажды она вся сможет спрятаться за таким же зеленым стеклом.