***
Поле пшеницы напоминает море, золотое, бескрайнее. Оно шумит, манит утонуть в нем, но Чонгук по тропинке узкой его обходит, от солнца щурясь. На альфе рубашка грубая из льна, штаны, но ноги босы. О уже слышит голоса, поет его отец-омега, подпевают ему другие. Отец-альфа, идущий впереди оживает, словно песня волшебная, сон сгоняет, и Чон завидует такой любви. Улыбается, потому что знает все песни, которые поются в доме и в поле. И вот они к полю подходят. Солнце жаркое, сено пахнет, на деревьях птицы щебечут, подпевая омегам. Чистое небо находит отражение в глазах Чонгука на мгновение, он позволяет себе голову вверх задрать. Скоро это небо загорится огнём, воздух порохом и кровью пропахнет, кровь и в землю впитается. — Сынок, — отец-омега к Чонгуку идет, обнимает, на его фоне совсем миниатюрным кажется. Здесь и родители его омеги, улыбаются, тоже к Чону идут, обнимают. — Тэ скоро придёт. Хлеб допекает вот, — говорит отец-омега, и Чонгук кивает, улыбаясь невольно. Альфа уже ждёт. Он едва уснул, он так мечтал о новом дне, так желал. Солнце жарит в затылок, и рубаха к спине взмокшей льнёт. Они два стога скинули, время летело стрелой. Пролетали птицы, цвели цветы, а омеги всё нет. Отец-альфа навес рстянул на вблизи растущих деревьях, покрывало постелил, а омеги всё нет. Чонгук от работы не устал, он сгребает новый стог, вслушиваясь в шелест, вдыхая запах, но никто не идёт. — Сынок, иди в тень, отдохни, — просит отец-омега, и Чон не смеет ослушаться, он грабли на плечо закидывает и идёт, и поступь его тяжела, то и дело он оборачивается, но никого нет. Он послушно опускается на покрывало, глаза к небу поднимает, закрывает веки и вдыхает запах лета, солнца и… молока. Легкое касание, щекотка проходится по виску и щеке, там где маленький шрам ещё с детских времен. Становится тихо. Умолкают птицы, умолкают все, кто сидит рядом, словно исчезают. Чонгук медленно глаза открывает и задыхается. Руки тянутся к тонкой талии, альфа меняет положение, на колени перед омегой становится, лбом в живот утыкается, запах вдыхает. — Тэ, — шепчет Чонгук. Тэхён, прекрасный, худощавый омега с волосами цвета той же пшеницы, с глазами-полумесяцами, со сладкой улыбкой, смотрит молча, его руки пусты, ломоть хлеба и глиняная кружка с молоком на безопасном от двоих расстоянии. — Радость моя, — альфа омегу на себя тянет, и тот рядом опускается, первый в лоб и в нос целует, к любимому льнёт. — Я так ждал… — И я здесь, любовь моя, — у Тэхёна голос бархатный, низкий. Он с волосами альфы играет. — Ты спал? — шепчет Чонгук, теперь пристальнее в глаза заглядывая Тэхёну, они слегка припухшие, красны нижние веки. — Ты бледен. — Я спал, — кивает омега, улыбается слишком таинственно. О, если бы не все, кто в поле был, Чонгук бы взял его прямо здесь, т ак хотелось, аж по телу зуд пошел. — Ты ешь. Утомился, наверное. Ешь, я для тебя готовил. Старался. Чонгук в губы омегу целует и к еде тянется. Он ест молча, пока Тэхён его волосы перебирает, иногда отползает, чтобы цветок сорвать, в волосы вплести, запах вдыхает, с ума сходит. О, если бы не те, кто в поле, он бы Чона оседлал, отдался бы всецело, он бы стонал и имя любимое повторял. На Тэхёне длинная рубашка из льна, ноги босые. Соблазняет так, что Чонгук позволяет себе рукой от стопы до бедра провести, слегка полы рубахи задирая. Тэхён посмеивается от легкой щекотки, но в глаза смотрит, немного краснеет. Чон быстро руку убирает. — Идём сегодня на озёра ночью? — Идём, — Тэхён куда угодно за своим альфой. Хоть на озера, хоть на войну, хоть на край света, только бы не расставаться, не терять, не лишать себя любимых глаз и крепких рук. Омега отползает, когда отец-альфа Чонгука быстро направляется к ним, лицо его выражает беспокойство и даже легкий страх, он просит Чонгук отойти. Альфа переводит взгляд на омегу, в лоб целует и встает. Внезапно трава, по которой Чон ступает, начинает неприятно колоть грубые ступни. Молчание отца-альфы напрягает. В тени берез стоит высокий мужчина в форме, его взгляд хмур. Он называет Чонгука по имени и вручает желтоватый конверт, хлопает по плечу и уходит. И мир начинает шататься. Поджав губы, Чон открывает конверт, сердце замирает. Он знал, он ждал, но сейчас хотелось плакать, кинуться к своему омеге, в объятиях сжать до хруста костей, шептать все слова любви, целовать и не отпускать, а когда приедет машина, в любимого вцепиться, рычать и упираться.***
Вечер опустился на посёлок, даря прохладу, небо снова звёздами усыпая. Чонгук по тропинке к озеру идёт, на лугу, лунным светом останавливается. В нескольких шагах от него Тэхён. Всё в той же рубашке, прекрасный, но почему-то ощущение отчужденности, обиды. Чон преодолевает расстояние, прижимает к себе омегу в макушку целует, запах вдыхает. Тэхён молчит, вздрагивает от беззвучного плача. Он знает, он понял. Чонгук валит Тэхёна на спину, и оба исчезают в высоких травах огромного луга. Они тонут в них, как в море, зелёном, шелестящем море. На альфе военная форма, а омеге больно. Он впивается в губы, целует, покусывает, языком в чужой рот проникает, языки их сплетает. С ума сводит. Чонгук вес удерживает, чтобы любимого не раздавить. Отвечает на поцелуй, помогая омеге с себя стаскивать китель, ремень со штанов вытягивать. Сам альфа теперь смело задирает до средины левого бедра рубаху, задыхается, ласкает кожу, чувствуя как дрожит Тэхён под ним. Он с омеговых щёк слёзы сцеловывает, подбородок и шею ласкает губами, под правым ухом кожу прикусывает, засасывает, и на этом месте сразу расцветает бутон засоса. — Чонгук, — выстанывает тихо омега, пальцы в волосы вплетая. Ближе, ближе, ещё ближе. Трава мягкая, легко мнется под телами. Омега находит силы обоих перевернуть, и теперь сам сверху оказывается, отворачивается, с альфы ботинки стаскивает. Дыхание сбывается с каждой секундой. Чонгук умирает. Вот его война. — Малыш мой, — альфа на себя Тэхёна тянет, целует в губы, снова помогает раздевать себя. А что Киму с себя стаскивать? Рубаха да нижнее бельё. — Люблю. Безумно. — А я тебя. Мы тебя любим, — омега улыбается сквозь всё ещё льющиеся слёзы. Чонгук замирает, непонимающе на парня смотрит, а потом и сам плачет, садясь, придерживая Тэ за талию, прижимая к себе. — Когда собирался сказать? — Сегодня же, как только ты предложил на озёра пойти, — на лицо Тэхёна лунный свет падает. Чонгук рычит, снова целует. Он срывает с омеги рубаху и к груди припадает, соски целует, посасывает, покусывает каждый, жадно впитывая стоны. Чонгук пьет омегу, как вино, с ума сходит. Сердце бьется до боли об ребра, что не выпускают на волю. А так бы полетело оно в руки омеги, в его нежные, длинные пальцы, которые каждый хочется целовать вечно. — Ты ведь вернешься, — не вопрос, констатация факта. — Ты вернешься ко мне, — приказ, и альфа не смеет ослушаться. Он кивает головой покорно. — Я вернусь. Вернусь к вам. — Тэхён протяжно стонет, с Чонгука торопливо штаны снимает, рубашку тоже, два сдерживаясь, чтобы все пуговицы не сорвать, разбросав их росой по траве. Крепкое обнаженное тело, залитое лунным светом сносит крышу. Тэхён готов, он готовился, растягивал себя. Он обхватывает пальцами член Чонгука, рукой двигает пару раз и приподнимается, направляет в себя. Он насаживается медленно, закусив нижнюю губу почти до крови. Чонгук прижимает Тэхёна к себе, лицо поцелуями осыпает. Так узко, так жарко. Омега замирает, насадив себя на член до упора, двигаться плавно начинает, чувствуя легкую боль. — Чонгук-а… — Да, малыш, — хрипит Чон, вылизывая голодным зверем длинную, тонкую шею. Тэхён ускоряется слишком внезапно, его колени елозят по траве, саднят. Трава-то режется, оказывается не такой уж мягкой. — У меня есть идея, — шепчет Чон, — держись крепче. — Омега обхватывает альфу ногами и руками, а тот во весь рост поднимается. Они от воды совсем не далеко, несколько шагов. Чонгук аккуратно в эту воду входит, она ещё теплая. Альфа заходит дальше, дальше. Вода чистая, блестит от лунного света. — Что-то новое. — Именно. Чонгук снова двигаться начинает. Тэхён стонет, плечи сильные расцарапывая. Цепляется, старается на встречу толкаться, вода движения замедляет, это приносит новые ощущения. Внутри так хорошо. Чонгук чувствует, что совсем близок к тому, чтобы кончит, он насаживает омегу до упора, до новых слабых болевых ощущений. И тот стонет хрипло. — Люблю. Люблю. — Да, — рычит Чон, — повторяй, малыш. Я хочу слышать. Альфа продвигается ближе к берегу, но из воды не выходит, на мелководье ставит Кима на четвереньки, выйдя таки, но снова входит, заставляя омегу прогнуться. Их тела блестят от капель воды. Движения быстрые, рваные, грубые. — Да-а-а-а, — Тэхён захлёбывается стонами, — ещё… быстрее, Чонгук-и, ещё быстрее. Вода волнами расходится от двоих. Тэхён сжимает член Чонгука в себе, и альфа изливается внутрь. Выходит, остаток спуская на ягодицы Кима. Оба из воды выбираются, на траву падают. Мало, им так мало. Чон над омегой нависает, снова входит. Тот сжимается, за плечи расцарапанные хватается, снова стонет. Чонгук не скупится на грубость в толчках, поглубже засаживает, слушает стоны, насыщается ними. Если бы этот момент продлить навсегда, остаться бы тут навсегда, в ночи у озера. Только они, и больше не нужен никто. Никакой войны бы, никаких слез расставаний. Они лежат после яркого оргазма, смотрят в небо звёздное. — Тебе страшно? — спрашивает Тэхён, на локтях приподнимаясь, на альфу смотря пристально. Чонгук усмехается горько: — Страшно. Очень страшно, малыш. — И мне тоже. Но ты вернешься. — Куда я денусь. Вернусь, — альфа притягивает любимого к себе и целует, влажно, глубоко и долго, чувствуя, как снова по щекам омеги текут слёзы, смешиваясь с его.