Лепестки на ветру

Снег тёплый. Мягкий, как пуховое одеяло, которым когда-то укрывала Аонгуса мать. Тогда, когда он стоял посреди сожжённого Тандертри, падающий на его плечи пепел тоже напоминал снег — неправильный, тёплый, серый. Но тот снег унёс всё, что было ему дорого. А этот — вернёт. Аонгус словно бы стоит возле окна, отделённый лишь тонким, покрытым морозными узорами, стеклом от своей семьи: вот мама, собирающая на стол, выставляющая любимые свои расписные чашки, вот отец, сдержанно улыбающийся ей. И Аонгусу достаточно лишь открыть дверь и войти, окунуться в пахнущий пчелиным воском, грушевым пирогом, теплом очага уют... Он уже готов. Он сделал, что мог. Аонгус смеживает веки, засыпанный снегом почти полностью, убаюканный жуткой ледяной метелью, в вое которой ему чудятся голоса родных. Аонгус де Тильмаранд готов уйти к ним. Его будит стройный гул, полный гармонии, его будит свет, чистый и белый, льющийся в узкое высокое окно. Молитва звучит строго и слаженно и Аонгус понимает, что жив. Понимает, что однорукий старик в закрывающей глаз повязке ему не привиделся. — Ну же, сынок, обопрись. Вот так. Звучный мужской голос настойчиво зовёт засыпающего Аонгуса, сильные руки обметают снег с его лица, тормошат, достают из-под тяжелого как могильная плита — ему и суждено было ею стать — сугроба. Аонгус не сопротивляется — просто нет сил. И тогда странный воин взваливает его на плечо — мерещится Аонгусу или нет, что у незнакомца лишь одна рука? — и несёт куда-то. Юноша закрывает глаза в попытке снова увидеть семью, но голоса матери и отца всё дальше. Они смеются и обсуждают что-то без него. Он протягивает руки, зовёт их, но не докричаться, не обнять... — Тир, — говорит ему настоятель монастыря Ильматера, когда Аонгус расспрашивает о старике, который — Аонгус не уверен, но всё-таки произносит это — слеп на один глаз и однорук, который принёс его сюда. — Ты описываешь его. Возможно, его воля и в самом деле вела тебя. Мы обнаружили тебя, когда душа твоя почти отделилась от тела. Настоятель рассказывает, как его держали в ваннах с ледяной водой, постепенно повышая температуру, как молились Ильматеру, как верили в то, что боги не оставят странного путника в окровавленной одежде своим вниманием — и вот же, он в самом деле жив. Настоятель ведёт его в храм, показывает Аонгусу изваяния Ильматера, Торма. И Тира. Который слеп и однорук, который звал Аонгуса из снежной утробы, который нёс его, нёс без устали — сам Аонгус ни за что не смог бы одолеть этот путь до ворот монастыря. — Воля Тира, — говорит настоятель, смиренно склоняя голову. «Воля Тира», — думает Аонгус де Тильмаранд и не понимает, на что он Тиру. Его благодарность велика. Он ещё так юн — возможно, и в самом деле пора оставить путь мести, возможно, Тир сумел спасти не только его оледеневшее тело. Как знать, может и душа его ещё способна оттаять, послужить добру? Аонгус де Тильмаранд служит. Он хочет искупить свои чёрные дни, залитые кровью. — Покайся, — говорит он однажды купцу-контрабандисту. Он должен покарать его по всей строгости закона, но старый напуганный Галвин трясётся у его ног, беспокоится о семье, твердит, что всё было ради них, ради них. Аонгус де Тильмаранд решает здесь и сейчас. Решает, наверное, неправильно с точки зрения закона. Но правильно с точки зрения сострадания. — Уходи из города сейчас же. Обещаю, мы защитим твою семью. Утром, взывая к Тиру, он видит, как в ладонях расцветает шар света — знак, что он всё сделал правильно. Аонгус де Тильмаранд служит. У лорда Нашера нет сердца вернее, клинка острее, души преданнее. Так говорит весь Невервинтер, пленённый красивым серьёзным паладином с волосами цвета мёда и огня. Он впервые видит Фианну Мосс не в храме, а вполне буднично — на улице, с перекинутой через руку корзинкой с цыплятами, со скромно убранными в тяжёлые русые косы длинными волосами и противоречащим всей благообразности облика смеющимся лицом. Её губы нежны, а зубы белы, и Аонгус видит крохотную родинку в ямке между ключицами, видит прищуренные от смеха карие глаза и, очарованный её прелестью, хочет смотреть и дальше. Он не знает её имени, знает лишь, что что-то вдруг изменилось необратимо. Наверное, на то тоже была воля Тира — поставить на пути Аонгуса де Тильмаранд Фианну Мосс, ревностную и благочестивую служительницу его. Сначала он касается её лишь взглядом, любуясь тем, как преображается её лицо во время молитвы — ей хочется поклоняться как чему-то прекрасному и недостижимому. Но она достижима. Это Аонгус понимает, когда она одаряет его радостной улыбкой и говорит вдруг: — А я видела вас однажды на улице. — И я, — бормочет Аонгус, счастливый сверх всякой меры и смущённый. Фианна смеётся — она юна, как и он, она открыта этому миру, солнцу, добру. — Не могу поверить, — шепчет она, когда оба гуляют под сенью цветущих персиковых деревьев — рука Фианны крепко сжимает его ладонь. — Мне хочется говорить об этом всем — чтоб каждый знал, как счастлива я быть твоей. — Все знают и так, — говорит Аонгус, посмеиваясь её восторгу и втайне радуясь этому признанию: ведь и он едва сдерживается, чтобы не встать прямо посреди главной площади и не прокричать миру о своей любви к этой девушке. Фианна вырывает у него руку, убегает, подобрав подол строгого своего одеяния, подальше и кружится, кружится, раскинув руки, и лепестки персика осыпают её плечи и косы. — Я хочу сказать городу и миру... — начинает она, но Аонгус, закрывает ей рот поцелуем. Мать всегда говорила ему, что счастье любит тишину. Деревья Невервинтера засыхают первыми — не успев дать плодов, почернев от дыма чумных костров. Аонгус и Фианна теперь видятся лишь мельком — и он, и она блюдут долг, несут свою службу. — Дестер Инделейн... Аонгусу кажется, что если Фианна ещё раз упомянет имя этого старика, он сделает что-то, паладину неподобающее — выругается, разобьёт стену, прибьёт этого хельмита своими руками. — Делает так много для города и крадёт тебя у меня, — с толикой ревности замечает он. — Наш долг поддерживать горожан, — говорит Фианна и прикрывает ладошкой рот, сдерживая зевок. — Дестер... ладно, я молчу, Аонгус, но это великий человек! Что стало бы с Невервинтером без него. — И без Нейла Коннелла. Фианна кивает. — Нейл такой умница! Ему осталось достать лишь один компонент и тогда... — Мы сразу сыграем свадьбу. Объявим прямо на площади после всеобщего исцеления. Медовые глаза Фианны загораются. — Городу и миру? — Городу и миру, — соглашается Аонгус с улыбкой. — Аонгус, сын мой, ты же понимаешь, ты же видел сам... Рука лорда Нашера, тяжкая, как камень, ложится на его плечо. — Видел, — кивает Аонгус. Он не пьёт и не ест с того момента, как появившаяся в зале церемоний стража ввела туда Фианну — его Фианну, с волосами, цвета ромашкового чая, с голосом, слаще растворённого в этом чае мёда. С взглядом, полным осознания и вины. — Аонгус! — крикнула она, дёрнувшись в руках конвойных. Он отвернулся тогда. Просто взял и отвернулся от неё. На площади и в самом деле объявили — вот только не о свадьбе, а о том, что через несколько дней здесь состоится казнь предателей — Дестера Инделейна и Фианны Мосс. У каждого из выживших после Воющей Смерти кто-то умер от неё. Аонгус де Тильмаранд стоит на балконе, сжимая меч, смотря на притихший в ожидании крови спящий город. В этот раз он всё сделал по закону — разве не видел он сам, как Фианна кинулась в портал за уносящим лекарство Дестером, как кричала потом, что он невиновен — не потому ли, что обманула всех, включая и его, Аонгуса, не потому ли, что была заодно с врагами? На суде он свидетельствовал против: пусть никто не усомнится в том, что для паладина Тира долг превыше любви. У каждого из жителей Невервинтера кого-то унесла Воющая Смерть. У Аонгуса де Тильмаранд она унесла веру в то, что казалось незыблемым. В Фианну, его Фианну. «Городу и миру». Он не пожелал видеть её, не пожелал слушать её лживых оправданий. Город смотрит — а кажется, что смотрит и весь мир. И Аонгус де Тильмаранд смотрит на ту, кого когда-то считал своим миром. Как она могла предать — его, Тира, город? Как она могла стать пособницей предателя? Фианна Мосс стоит спокойно с петлёй на шее — так, будто бы присутствует на собственной свадьбе, а не казни. Фианна Мосс, его светлая нежная возлюбленная с молочно-белым телом, со скромно убранными золотыми косами, с милосердным сердцем оказалась пособницей зла. Его Фианна, чьих пальцев Аонгус долгое время не смел коснуться иначе, чем взглядом — настолько неземной она казалась ему. Он так верил ей когда-то. Он украдкой решается взглянуть на неё, пока судья зачитывает приговор. В Дестера Инделейна бросали нечистоты и гнилые овощи, ругали всякими словами. Но Фианна стоит посреди гробовой тишины. И смотрит прямо на него. Аонгус де Тильмаранд видит её лучистый невинный взгляд и отворачивается. Толпа шумно вздыхает, когда палач выбивает из-под её ног колоду. Он, конечно, молится за неё, хотя она ни в коей мере этого недостойна. Он вспоминает против воли её смех и прикосновение пальцев, и запах её волос, и эту проклятую родинку между ключицами, которую так любил целовать. Её похоронили в гробнице Предателей. Его бывшую возлюбленную. Ту, о любви к которой он хотел объявить городу и миру. — Аонгус, ну как ты? Арианна Генд мнётся, опускает взгляд, не зная, что сказать — а что тут скажешь? Он кивает ей. — Всё хорошо. Я исполнил свой долг. Арианна хрустит пальцами, поджимает полные губы. — Аонгус... Мы сделаем всё возможное, чтобы... Он снова кивает. — Я ценю. Я в порядке. — Я не виню тебя, родной. То воля богов. Я молюсь о тебе. Тонкие пальцы Фианны вычерчивают линии на его ладони: помнится, она рассказывала про какие-то холмы Селуны и Торма, линии ума и сердца, линию жизни. Она сидит рядом — настолько близко, что Аонгус чувствует тепло её тела, запах её волос, видит мельчайшие морщинки в уголках глаз. Он смотрит на свою руку, с которой исчезает, словно кто-то стёр её, самая длинная линия. Линия жизни. В тот миг Аонгус де Тильмаранд понимает, что так и есть. Фианна Мосс была его жизнью. Он сам стёр её, заставил исчезнуть. Он сам. И нет ему прощения. Аонгус де Тильмаранд просыпается с криком. Он предал её. Предал. — Стража говорит, ты кричал ночью. — Стража следит за мной? — ухмыляется Аонгус. — Нет, но... Аонгус, я понимаю... — Никто не понимает, — с горечью бросает он. — Никто. Он и сам не понимает, как мог так поступить. Фианна приходит в его сны каждую ночь — никогда не обвиняя. Сидит рядом, берёт за руку, рассказывает что-то, смеётся. Она никогда его не обвиняет. Но он знает, что проклят. После Фианны ему всегда снится тот горный перевал и метель, и холодный колкий снег, засыпающий его в ледяной могиле, покрывающий саваном лицо. Аонгус де Тильмаранд кричит и силится выбраться. О нет, он не один. Однорукий воин с прикрытым окровавленной повязкой глазом пронзительно смотрит на него. Смотрит, как Аонгус выбивается из сил, погибает в неимоверно холодном снегу. Смотрит. А потом разворачивается и уходит прочь. — Я могу тебе помоччшшшь... Её шёпот баюкает как тихий рокот моря. — Как зовут тебя? Рептилия раскрывает рот, полный похожих на иглы зубов. — Мораг. — Ты богиня? — Я большшшше, чем богиня. Я верну тебе ту, которую отнял Невервинтер — в обмен на него. Аонгус впервые за многие недели засыпает спокойно. Его бог молчит. Арианна Генд, Нейл Коннелл и другие смотрят на него с жалостью, смешанной, возможно, с презрением — да, наверное, он жалок. Но он покажет им всем. Что ему до Невервинтера? Аонгус де Тильмаранд виноват. Но и они все виноваты не меньше. Теперь ему снится бесконечно длинная золотая лестница — где-то в конце её его ждёт Фианна. Теперь он знает, как искупить всё. Как вернуть её. Он не чувствует ни холода, ни дождя, когда приносит клятву верности своему новому божеству — Мораг, повелительнице Древнейших. Она обещала ему Фианну. Его Фианну. А его Фианна стоит не только Невервинтера, но и всего Фаэруна. Она стоит того, чтобы весь этот город был разрушен до основания, залит кровью, сожжён. Аонгус де Тильмаранд встанет на городской площади — и город и мир увидят, как велика его любовь. И пепел осыплет его плечи как снег, как лепестки огненных цветов, что расцветут по всему Невервинтеру. И тогда его Фианна вернётся к нему. Вернётся. — Ты тварь. Ты недостоин её, слышишь? Герой Невервинтера кружит по залу, отбивая атаки Аонгуса де Тильмаранд, черного паладина Мораг. — Недостоин? Я делал всё это — как ты думаешь, почему? — Потому что ты мудак, — очень спокойно объясняет ему Нейл Коннелл. — Первостатейный, как сказал бы мой приятель Томи. Фианна... Боги, да ты недостоин пить воду, в которой она мыла ноги. Клялся — о, как ты клялся в любви, весь Невервинтер слышал! А как до дела... Нейл будто бы давится словами и свирепо прёт на Аонгуса. — Ты тварь. Ты же бросил её. Ты же... Да никто не верил, что она и в самом деле! А ты... И даже этого тебе было мало, ублюдок. Ты измарал саму память о ней. Сначала предал её, потом город. Всех нас поимел, да? Аонгус де Тильмаранд разжимает пальцы и его грозный, объятый пламенем, меч со звоном падает на пол. Он отчётливо понимает вдруг, что всё так и есть. Потому Тир и отвернулся от него. Потому что предав Фианну, он предал и своего бога. И уже никогда ему не взбежать по золотой лестнице, не нарисовать новую длинную линию жизни, не поцеловать ту родинку на шее Фианны. Она была. Они были. А теперь её нет. И его тоже. Нет паладина Тира Аонгуса де Тильмаранд, а есть предатель, утопивший город в крови — во имя чего? — Убей, — говорит он. Нейл Коннелл смотрит с ненавистью. — Убить тебя? Думаешь снова легко отделаться? Будь мужиком, де Тильмаранд. Хоть раз в жизни будь мужиком. Аонгус де Тильмаранд кивает. — Клянусь, что пойду в замок Невер. — Да уж сделай милость. Сдай своих подельников. Нейл раздувает ноздри, отпихивает к нему меч. — Пригодится. Не поручусь, что по пути к замку никто не захочет тебя убить. Я бы и сам с превеликим удовольствием — если б ты не был так жалок. Герой Невервинтера поворачивается к нему спиной. Аонгус де Тильмаранд ждёт своей участи спокойно. Ему не снятся сны — ни Фианна с её звонким смехом, ни Тир с его осуждением. Ничего. Скоро ему предстоит встать на площади Невервинтера — и посмотреть в глаза городу и миру. И заявить о своей великой любви и великой вине. И надеяться, что однажды его Фианна и его бог простят ему.