my moon

— Сокджин-хён, в моих планах было закончить работу с твоей песней сегодня. Мы же собирались записать её ещё в обед, мы договорились с утра, черт возьми! Мы могли бы уже закончить с ней, но ты напился. Напился, как свинья, — Намджун кидает стеклянную бутылку и через секунду раздаётся громкий звон, означающий то, что он попал в мусорное ведро, в котором, судя по звуку, уже лежала бутылка. Он садится за стол Сокджина, с хлопком роняя на него стопку из пяти своих потрепанных тетрадей. У нескольких обложки уже начали отрываться от ржавых скобок, в некоторых торчали по отдельности несколько листов. Некоторые листы были напрочь перечеркнуты жирными линиями, видимо, в те моменты Намджун был максимально зол, потому что нажимал на ручку с такой силой. Буквально на половину минуты в комнате повисло молчание и именно оно стало затишьем перед бурей. Перед бурей с мелодичным названием «Вся-ярость-Ким-Намджуна». За считанное мгновение, одной чертовой фразой Джин сумел вывести его из себя и разозлить до той самой степени, когда он рвал бумагу ручкой, когда перечёркивал очередную строчку. Джин разозлил его до дрожи, до налитых кровью глаз, до большого глотка воздуха, который он сделал через раздутые ноздри, всего-навсего сказав три простых слова: — Я не пьяный. Если бы его ослабевшее тело не упало на Намджуна прямо на пороге, когда открывал ему дверь, не говорил сейчас тянущимися, не сочетающимися друг с другом словами и если бы Намджун не наткнулся на бутылку довольно недешевого красного полусладкого, валяющуюся прямо посреди комнаты — может быть, этой фразе можно было бы и поверить. Но только не сейчас. Только не тогда, когда пьяный в стельку Ким Сокджин заявляет об этом.

***

Сокджин отрывает голову от подушки, чувствуя, как пульсируют вены в голове, как ноет всё тело. Он чувствует, как в груди часто бьётся сердце и удары кажутся настолько сильными, что он слышит их без всякого труда. Он открывает глаза и понимает, что всё вокруг плывет, снова закрывает их и потирает кулаками, надавливая на них так, что после этого в темноте начинают плыть цветные круги и разные узоры. Немного переборщил с силой, с кем не бывает. Даже когда он резко открывает их снова, всё в комнате кажется на несколько тонов потемневшим, с еле заметными противными, режущими глаза узорами, ко всему в прибавок ещё и плавающим на месте и размытым. У Джина складывается ощущение, что он случайно уронил голову в канистру с бензином. Он бросает взгляд на наручные часы, которые не успел снять перед тем, как заснуть — он только коснулся подушки и сразу провалился, но не видит на них стрелок. Они расплываются и сливаются с циферблатом, так же, как и всё вокруг. Удары становятся сильнее и тут до Джина наконец-то доходит, что это далеко не сердце. Он вскакивает с кровати так резко, что в глазах ещё сильнее темнеет, а голова моментально начинает кружиться. Медленными шагами, еле отрывая ноги от пола, он идёт на звук и, неожиданно, не заметив стеклянной темной бутылки под ногами, спотыкается и натыкается прямо на дверь, ударяясь об неё носом. Объект успешно найден. На удивление, Джин быстро открывает замок заплетающимися трясущимися пальцами, чувствуя, как ноги становятся ватными, а сознание снова мутнеет. Только в обморок сейчас не хватало. Намджун минут десять стоит, подпирая стенку спиной, насвистывая себе под нос песню, и ждёт, пока Сокджин всё-таки откроет ему дверь. Какого черта? Он ещё раз ударяет несколько раз костяшками пальцев по двери и наконец-то слышит за ней долгожданные шаги, которые правильно было бы назвать еле отличимым шарканьем. Намджун отходит от стены и встает перед дверью, закидывает упавшую челку назад и крепче прижимает к себе драгоценные тетради со своими записями, готовясь увидеть перед собой медлительного Сокджина. Спустя пару секунд дверь открывается и Намджун делает шаг вперёд, уже планируя начать отчитывать Сокджина за такое долгое копошение, но все эти мысли быстро улетучиваются, когда он рефлекторно ловит свободной рукой худощавое тело в большой розовой футболке и старых черных джинсах с потертыми коленями. Он машинально прижимает его к себе, на что только и слышит недовольное мычание. — Кто там? — хрипит сонным голосом, даже не поднимая голову от чужой груди и не осознавая, кто его держит. От Джина разит алкоголем, несёт так, как будто Намджун попал в самый популярный дешёвый бар на окраине города, в котором пьяной молодежи и подростков хоть отбавляй. — Отрезвитель, — Намджун морально ломается и убирает кирпич из пирамиды доверия Сокджину. Поднимает расслабленное тело с себя, держа его за плечи, и затаскивает в комнату перед собой. Он делает несколько шагов и Джин вместе с ним, вяло переступая с ноги на ногу. Намджун крепко прижимает его к себе, не давая ему свалиться на пол в этом полуобморочном состоянии. — Мы договаривались сегодня дописать с тобой песню, придурок, так какого черта ты в дрова? — Намджун закрывает дверь, пиная ее ногой с такой злостью, что фигурка розового единорога, стоящая на столе, затряслась и с грохотом свалилась сначала на клавиатуру, потом на пол. Да с кем он вообще говорит — с телом, которое даже не пытается подать признаки адекватности и вразумительности. Джин сейчас похож на куклу, у которой глаза прикрыты, а старая домашняя одежда, которая явно не по размеру, болтается небрежно смятыми мешками. — А мы её не дописали? — Джин чувствует, как его отпускают руки, которые кажутся ему до ужаса горячими. Он падает на диван, но ощущение такое, словно бы его толкнули в воду со всей силы. Ему даже не хочется открывать глаза — веки свинцовые, поднять их прямо сейчас кажется нереально сложным. Намджун наклоняется и поднимает пустую бутылку, которая валяется под ногами. Красное полусладкое. Он смотрит на Сокджина: он сидит на диване, широко расставив ноги, верхней частью тела свалившись на подушку, прижимая её к себе и глубоко вздыхая. — Я написал пару строк вчера… Или позавчера? — Джин спрашивает сам у себя, бурча себя под нос и Намджун, к огромному удивлению, понимает каждое его слово. Если бы он в первый раз видел и слышал его в таком состоянии, то не понял бы даже, что эти странные непонятные звуки являются словами. Но опыт с пьяным Сокджином у него уже есть и ему ничего не остаётся, как только играть в игру «разбери слова из звуков» на харде. — Сокджин-хён, в моих планах было закончить работу с твоей песней сегодня. Мы же собирались записать её ещё в обед, мы договорились с утра, черт возьми! Мы могли бы уже закончить с ней, но ты напился. Напился, как свинья, — Намджун кидает стеклянную бутылку и через секунду раздаётся громкий звон, означающий то, что он попал в мусорное ведро. Он садится за стол Сокджина, с хлопком кладя на него стопку из пяти своих потрепанных тетрадей. У нескольких обложки уже начали отрываться от ржавых скобок, в некоторых торчали по отдельности несколько листов. Некоторые листы были напрочь перечеркнуты жирными линиями, видимо, в те моменты Намджун был максимально зол, что нажимал на ручку с такой силой. Буквально на половину минуты в комнате повисло молчание и именно эта самая тишина была нечто иным, как затишье перед бурей. Перед бурей с мелодичным названием «Вся-ярость-Ким-Намджуна». За считанное мгновение, одной чертовой фразой Джин сумел вывести его из себя и разозлить до той самой степени, когда он рвал бумагу ручкой, когда перечёркивал очередную строчку. Он разозлил его до дрожи, до налитых кровью глаз, до большого глотка воздуха, который он сделал через раздутые ноздри, всего-навсего сказав три простых слова. — Я не пьяный. Если бы он своим ослабевшим телом не упал на Намджуна прямо на пороге, когда открывал ему дверь, не говорил сейчас тянущимися, не сочетающимися друг с другом словами и если бы Намджун не наткнулся на бутылку довольно недешевого красного полусладкого, валяющуюся прямо посреди комнаты — может быть, этой фразе можно было бы и поверить. Но только не сейчас. Только не тогда, когда пьяный в стельку Ким Сокджин заявляет об этом. — Ты мне не веришь? — Джин открывает глаза, взглядом натыкаясь на широкую спину Намджуна, сидящего в его кресле. Он слышит звук включающейся настольной лампы, шелест исписанных страниц, слышит, как Намджун вздыхает со злобой сквозь зубы, как что-то бурчит себе под нос, но не разбирает ни слова. — Я напомню тебе об этих словах, когда ты будешь в состоянии. Джин поднимается с подушки. Голова кружится, но теперь нет желания добежать до ванной и обняться с унитазом, и зрение более-менее фокусируется, он уже хотя бы различает предметы. В принципе, нормально. Он поднимается с дивана и через несколько секунд жалеет о сделанном. Нет, не нормально. В ушах шумит сильно, а виски сдавливает так, как будто самыми тяжёлыми гантелями с двух сторон со всей силы ударяют. Шатаясь, неуверенными шагами он подходит к Намджуну и стоит за ним, внимательно наблюдая за тем, как он аккуратно выводит строчки на чистом листе, а на куче других зачеркивая слова резкими линиями, надавливая так, что ещё чуть-чуть и бумага порвётся вслед за стержнем ручки. Он явно очень зол и нужно быть крайне аккуратным, чтобы он не сорвался. — Давай мне то, что писал. Я посмотрю, мне не хватает буквально пары строк, — говорит Намджун, не отрываясь от текста. Сокджин поднимает голову, разыскивая глазами заветную тетрадь в голубой обложке на полке над столом. Наверное, он слишком долго пилил кучи бумаг и книг взглядом, потому что Намджун одернул его за руку, повысив голос: — Да ёб твою мать, не тормози! Джин дёргается, опуская взгляд и утыкаясь им в пепельную макушку с отросшими темными корнями. Намджун запрокидывает голову, смотря на него снизу вверх. Джин встречается с ним мутным взглядом и снова застревает, не отводя глаз в сторону. Намджун в стеклянных глазах видит пустоту, а Джин улыбается, как дурак, даже усмехается, прикрывая рот кулаком. — Ты чего так смотришь на меня? — спрашивает, посмеиваясь, пальцами вжимаясь в черную кожаную спинку компьютерного кресла. — Придурок, — отрезает Намджун, опуская голову и снова погружаясь в слова песни, в строчки, рифмы, красивые слова и фразы. Выражение лица Джина резко меняется и через пару секунд он уже стоит перед Намджуном, вставая между ним и столом, поднимаясь на носочки, чтобы найти нужные бумаги и тетради. Рука неконтролируемо дёргается и стопка тетрадей с оглушительным грохотом падает с полки на стол, прямо на тетради Намджуна, на его руки, когда он аккуратно выводил очередное слово на бумаге. Произнеся короткое «ой», Джин принялся хаотично собирать свои бумаги, неаккуратно складывать их между собой и ставить обратно, путать их с листами Намджуна. Каждый раз они падали снова и Намджун громко цокал на всю комнату, понимая, что листок-чистовик уже испорчен и большую часть текста придется по новой вырисовывать. Он резко поднялся, всплескивая руками так, что бумаги разлетелись по всему столу, улетая на пол. — Ты можешь аккуратнее?! — Я аккуратно, ты же меня знаешь, — Джин поднимает смятую бумажку со стола, разворачивая её и, на несколько секунд зажмурившись, чтобы сфокусироваться на мелких буквах, зачитывает вслух: «Ты — моя Земля, А я всего лишь твоя Луна. Ты — маленькая звезда, что зажигает моё сердце. Ты — моя Земля, И все, что я вижу — это ты, Я лишь могу смотреть сверху на тебя, вот так». Джин опускает на Намджуна взгляд, а тот смотрит, не отрывая глаз от смятого листа. Видимо, Джин много вложил в эти строчки — на свету просвечивает то, как лист несколько раз перечеркнут, как много строк и слов там написано. Эти слова хоть и совсем простые, тем более для Сокджина и его таланта писать невероятные строчки и рифмы, но за душу трогают. Намджун натыкается на пьяный взгляд, который прямо как в последней строке, прочитанной Джином, смотрит сверху вниз. Сокджин стоит, оперевшись на стол, сжимая в пальцах исписанный листок так сильно, что Намджун видит, как белеют костяшки на его пальцах. — Никак не мог собрать свои мысли в кучу, поэтому я решил выпить и в итоге написал это. — То есть, ты писал это, будучи пьяным? — Ну тебе же понравилось. По глазам вижу, — Джин улыбается, с громким хлопком прижимая листок ладонью к столу текстом вниз. Намджун приподнимает брови, действительно удивляясь тому факту, что эти строчки написаны Сокджином в нетрезвом состоянии. Джин в ответ его передразнивает и тоже приподнимает брови, начиная после этого смеяться, даже не закрывая рот рукой. Он чуть наклоняется вперёд, чтобы набрать в себя больше воздуха, и снова громко заливается, как ненормальный. — Ты слишком смешно выглядишь. Если вдруг ты разочаровываешься в пьяном мне, то мне тебя жалко, — сквозь смех роняет он, пытаясь интонацией склеить слова друг с другом. Через минуту истерики, которая прошла под серьезным оценивающим взглядом Намджуна, Сокджин всё-таки успокаивается, восстанавливая дыхание. Зачем-то вбив себе в голову то, что Намджуну не понравились эти строчки, Джин поджимает губу и плюхается на диван. Одна рука падает на подушку, а другая на колени. Он склонил голову на бок и приподнял брови, чтобы сонные глаза не закрылись от бессилия. — Знаешь, — начинает Джин и глубоко вздыхает, а когда Намджун поворачивается к нему, то тихо продолжает расслабленным голосом, — Я эти строчки тебе посвятил. Какими бы они не были: кривые, не совсем рифмующиеся, некрасиво построенные — в них Джин вложил себя и всю свою любовь, которую нельзя показать на публику. Намджун в потерянных медовых глазах находит искренность и ещё что-то такое, что заставляет Сокджина гореть изнутри и через взгляд это яркое пламя передавать. Намджун буквально глаза в глаза свою энергию подарил — щеки Джина сразу же покрылись багровыми красками, губы растянулись в улыбке, а глаза закрылись, как будто ему стало стыдно. Джин закрыл лицо ладонями и завалился на подушку. — И что ты хочешь от меня услышать? — спрашивает Намджун, поднимаясь с кресла и подходя к дивану. Он садится перед Джином на корточки, беря его ладонь в свою, крепко сжимая её. Горячая и потная ладонь в ответ неуверенно переплетает пальцы друг с другом. — Хотя бы то, какой я хороший, замечательный и вообще самый идеальный, помог тебе со словами ещё и тебе их посвятил, — бурчит, уткнувшись лицом в подушку, крепко сжимая ладонь Джуна, — Неблагодарный. — Джин, — другая ладонь Намджуна коснулась его щеки, медленно её поглаживая, заправляя волосы за ухо. Услышав тихое протяжное вопросительное «м?», он продолжил, — Ты у меня самый лучший. Забота. Именно это почувствовал Джин. С каждым словом Намджуна, с каждым его нежным прикосновением. Внутри Сокджина теплота, в животе бабочки, а сердце бешено стучится, создавая ощущение, что оно сейчас выпрыгнет. К глазам подступили слёзы — он любит Намджуна до дрожи, до широкой улыбки при каждом его появлении, до слёз счастья на глазах после каждых его фраз, которые его хвалят. В очередной раз Джин думает, что он совсем не достоин Намджуна. — То, что ты написал — очень красиво, просто немыслимо, — голос Джуна под ухом тихо шепчет, Джин глубоко прерывисто вздыхает, делая последние попытки, чтобы не пропустить слезу. И пусть даже Намджун её не увидит, всё равно будет перед ним дико стыдно, — Тебе нужно поспать, хён, понимаешь? Намджун поднимется с колен и встаёт перед ним в полный рост, уже готовясь уходить. Джин всё-таки поднимает голову от подушки: глаза покраснели, прямо как и щёки, волосы взъерошенны. Намджун отпускает его руку, но Джин в ответ лишь крепче её сжимает, ещё и второй ладонью сверху накрывает. Вопросительный взгляд летит к Сокджину, а он лишь тянет за руку на себя, молча прося Джуна сесть рядом. Через несколько секунд напряжённого молчания, Намджун всё-таки садится рядом с Джином. — Хён, я всё-таки пой… — Побудь со мной. Пожалуйста. Джин кладет голову к нему на плечо, тихо вздыхая. Намджун незаметно улыбается, со спины обнимая его, пальцами в пряди волос зарывается и медленно их перебирает. Через несколько минут Джин встаёт с дивана, становясь напротив Намджуна. Недолго думая, он садится к нему на колени, обхватывая ногами за пояс. Он ёрзает на них, удобнее устраиваясь, а после этого наваливается на Намджуна, крепко обнимая его за плечи, и прижимается. Намджун в ответ обнимает его, плавно поглаживая руками широкую спину. Джин кладёт голову на плечо, горячо дыша сквозь приоткрытые губы на его шею. — Я бы так постоянно сидел, — роняет Намджун, а Джин в ответ широко улыбается и усмехается, крепче его обнимая. Намджуну больше ничего и не надо: Джин рядом, значит автоматически всё хорошо. Рядом с ним он забывает обо всем: о своих проблемах и переживаниях, незаконченных песнях и муторных делах. Джин — это успокоительное, которое всегда помогает. Им нельзя показывать свою любовь публично, хотя кричать о ней хочется бесконечно долго и громко. Намджуну хочется, чтобы все вокруг знали, что Джин только его, а Сокджину хочется, чтобы все знали, какой Джун прекрасный и удивительный. — Джун, — тихо шепчет Джин, плавно проводя ладонью по его щеке, — Я люблю тебя. — Я тоже люблю тебя, хён. Через несколько минут молчания Намджун поворачивает голову и целует Джина в висок, после чего улыбается, наблюдая то, как он спит на его плече. Неуложенная челка упала на глаза, пухлые губы слегка приоткрыты, а руки все так же обнимают Джуна за плечи, пусть с приходом сна и слабее. Он похож на маленького ребенка и Намджун снова улыбается, подмечая это. Он медленно приподнимает тело Джина с себя и кладет его на подушку, стараясь сделать это максимально нежно и аккуратно, чтобы не разбудить его. Намджун поднимается с дивана, всё ещё ощущая тепло Джина на себе и подходит к столу, стараясь максимально тихо собрать свои тетради и листы. В самый последний момент он вспоминает про листок со словами, написанными Джином и перечитывает его, кладет в свою тетрадь, чтобы не потерять. Он оборачивается к Джину — он тихо посапывает во сне, подложив руку под щеку. Намджун выключает настольную лампу и прижимает к себе свою стопку тетрадей, стараясь как можно тише и аккуратнее в темноте пройти мимо Сокджина. Он коснулся дверной ручки, когда хриплый сонный голос за спиной спросил: — Ты уже уходишь? — Да, хён, отдыхай. Тебе нужно выспаться, — Намджун говорит тихо, медленно открывая дверь, пуская небольшой луч света в темную комнату. Джин в ответ ничего не ответил, лишь перевернулся на другой бок и глубоко вздохнул. — Добрых снов, Сокджин, — прошептал Намджун и вышел из комнаты, бесшумно закрыв за собой дверь.