Н О Ч Ь
— Дим, у тебя все хорошо? Чего такой угрюмый? — Ау, планета вызывает Билана: ты там что, язык проглотил? — Сыночек, съешь что-нибудь, пожалуйста. Я мясо с овощами потушу, как ты любишь. Хочешь? — Димон, хорош хандрить! Погнали с нами в бар сегодня: выпьем, расслабимся, выкурим из головы твоей чушь всякую. — Вить, поговори со мной. Я хочу помочь. — Ой, друг, завязывал бы ты с пьянками. Она того не стоит. — Билан, так больше продолжаться не может! Твои запои срывают нам всю работу! — Господи, Дима, ты себя в зеркале видел? Выглядишь отвратно. Ты вообще спишь? — Тебе не надоело, Вить? Посмотри, в какую помойку превратилась твоя квартира: повсюду бутылки, какие-то коробки, мусор. А ты сам… когда ты в последний раз в душе был? Извини, братишка, но от тебя несет за километр! Пострадал и хватит. На ней жизнь не заканчивается. — Дима, возьми себя в руки. Не уничтожай свою жизнь, не теряй то, что ты создавал годами, из-за глупой депрессии. Ты молодой, у тебя таких, как она, еще тысячи будут. — Тебе стоит поучиться у своей подружки: пока ты тут умираешь от горя, она идет дальше, мужика нового нашла, замуж собирается.
— Хватит! — вскакиваю с кровати и кричу, что есть мощи, — оставьте меня в покое! В последнее время мне совсем не снятся сны. Я не замечаю, как засыпаю, и еще хуже чувствую время — что была ночь, что ее не было: никакого послевкусия, никаких ярких картинок, ничего. И лишь навязчивые голоса мелькают в моей тяжелой голове. По-родному нежные, с заботой и волнением, и угнетающе раздраженные, с упреками и недружеской грубостью. Но какими бы они не были, кому бы не принадлежали, они мне страшно надоели! Нет в моем сознании места, где можно было бы укрыться от этого противного гула, наконец, расслабиться и не испытывать страха — панических атак от того, что я не в силах контролировать, что у меня не получается заткнуть раз и навсегда. — Что-то случилось, милый? — в дверном проеме показывается благородное лицо пожилой женщины. В домашних условиях побороть мою напасть не получилось, поэтому мы решили, что лучший способ избавиться от дурных мыслей и тревожности — взять отпуск и рвануть в путешествие. Уехали, правда, недалеко. Чтобы все было в удовольствие, мы не стали мучить себя беспрерывными трехдневными переездами: в первую ночь остановились в симпатичном деревянном домике. Место, без сомнений, прекрасное: отстраненная, я бы даже сказал, одинокая избушка в гуще хвойного леса, игривый ручеек, пробегающий между вечнозелеными елками да соснами, и приветливая старушка, с радостью приютившая нас. Долго думать мы не стали — мысль задержаться здесь на недельку пришла к нам чуть ли не сразу, поддались, остались. — Да, Ольга Вячеславовна, не переживайте, — прекращая грубыми движениями массировать виски и немного успокоившись, я с улыбкой отвечаю, — дурной сон, бывает. За окном глубокая ночь. Она, вероятно, уже спала. И спала бы дальше, если бы не я… — Может, тогда горячий шоколад приготовить? — задорно спрашивает, без капли злости или обиды за прерванный покой, — для приятной ночи. Я знаю эту женщину в сумме пару часов, но мне безумно приятно ее общество. Доброта души этого человека способна охватить и согреть всю планету, я уверен! От нее веет теплом, надеждой. — Спасибо, — принимая из ее рук чашку ароматного напитка, мы оба садимся в кресла у окна и мило беседуем. Ольга Вячеславовна рассказывает о своих юных приключениях, делится забавными историями из детства своих детей и подрастающих внуков, нахваливает и желает всего самого хорошего мне — я выступаю в роли благодарного слушателя и замечаю, как в свете этого человека растворяются все одолевшие меня негативные эмоции. — Ну как? — незаметно наши ночные посиделки подкрадываются к концу. — Вкусно? — Горчит, если честно, — с безобидной усмешкой признаюсь, — но мне нравится. — Зато спать будешь чудесно, сынок, — она берет мою ладонь в свою, слегка сжимает и дружелюбно подмигивает, — ложись. Я понял. Она напоминает мне Фею, заботливую Фею-крестную. Бросаю беглый взгляд в темноту заставшей нас ночи и возвращаюсь в кровать — сразу после слышу: дверь за моей гостьей из сказки закрывается.Не прячь слезы, Это честно, так искренно…
На улице градусов пятнадцать, не больше, но сегодняшняя ночь мне кажется особенно горячей. Наверно, оттого так приятно прикосновение холодных белых простыней и наволочки поверх невероятно мягкой подушки. А, может, я просто устал. Я лежу и неотрывно смотрю на тебя. Непослушные светлые локоны разбросаны по лицу — я так люблю твой хаос на голове, есть в нем что-то особенное. Ты обнимаешь себя за плечи и горько-горько плачешь: молча, сдерживая всхлипы и лишь изредка набирая в легкие воздух, с закрытыми глазами — убийственно. — Ты чего, глупышка? — провожу ладонью по влажной щечке, распутывая паутину твоих волос, — затопить нас решила? — Мне так тяжело, Дим, — шепотом, неуловимым для постороннего — я слышу, — больно уходить. Я чувствую, как мое сознание обволакивает туман: я плохо разбираю твои слова. С каждой минутой, с каждой моей попыткой сосредоточиться, веки становятся тяжелее, одолевают меня и все-таки заставляют закрыть глаза. Последнее, что я успеваю заметить перед тем, как провалиться в сон, это подавленный взгляд красных от слез глаз. Прости меня, Поля.У Т Р О
Забредшие в наш деревянный домик туристы явно не питают слабости к продолжительному сну: с раннего утра они на ногах и, стоит отметить, знатно галдят. Комнаты здесь небольшие и насчитывается их не больше десяти, но по доносящимся до нашего номера звукам заселили сюда весь пионерский лагерь. Я просыпаюсь от бренчания посуды и стуков колесиков металлической тележки о напольную керамическую плитку — немного странно, но я не придаю этому особого значения, в конце концов, я могу ошибаться. Сейчас моя голова забита другим: я открываю глаза и не вижу тебя рядом. Не так я хотел начать этот день. И вот куда тебя только черти несут? Поля, ты даже представить себе не можешь, как сильно меня это в тебе раздражает — любительница уходить по-английски. Исчезаешь, испаряешься в воздухе, таешь — бесследно! Неужели так трудно предупредить? Не хочешь будить, оставь мне милую записочку, в крайнем случае — отправь сообщение, где ты и когда собираешь вернуться. И ведь никогда ничего не запрещал и начинать не собираюсь, но знать-то я все-таки могу. Или не достоин? Паршиво. Я минут десять тщетно пытаюсь открыть окно, какой безрукий его вставлял?! Подышал свежим воздухом, замечательно! Окончательно отчаявшись, я сажусь на подоконник и смотрю в лесную чащу — надеюсь, я не успею заскучать и ты скоро покажешься в поле моего зрения. Я вспоминаю наш ночной разговор, пытаюсь выловить потерянные мной фразы. Поднимаю в памяти картинки крайних воспоминаний — всего, что успело произойти с нами здесь. Необъяснимо трудно удержать рой заполонивших мою голову мыслей: они носятся, как сумасшедшие, без умолку жужжат и крайне больно жалят. Чувствую, как по моей спине проходится приятный холодок — дверь открывается, и в нее заходят двое. Среди пожаловавших к нам дам тебя нет, поэтому на пару с одолевшей меня тоской я вновь поворачиваюсь к окну, оставляя гостей без привета и должного внимания. Плевать. — Снова не ел? — на фоне своих мыслей я слышу голоса, но даже не думаю вникать в разговор. — Унесите тарелку и подготовьте капельницу, пожалуйста. Одинокий пожилой мужчина сидит на берегу лесного озера и рыбачит — еще секунд двадцать я буду видеть эту атмосферную, на мой взгляд, печально-романтичную картину в фрагменте кучевого облака в сегодняшнем небе. Идеальная погода для знаменитой детской забавы: солнце прячется за облаками и позволяет тем самым юным и не совсем юным фантазерам без подбегающих к глазам слезок представить самые яркие образы. Я успеваю придумать своему персонажу душещипательную историю, прежде чем непокорный ветерок украдет его и обновит небесное полотно — идеальная скорость, гармония. Мы любим наблюдать, часами сидеть и наслаждаться небом: ясным, облачным, пасмурным, звездным — неважно! Мы умеем видеть красоту во всем. Поскорее бы ты пришла, Поленька. С тобой эти минуты были бы в разы счастливее: я бы прижал тебя к себе, обнял крепко-крепко и на ушко нежно шептал об очередном возвышенном шедевре: девушке в роскошном бальном платье — девушке, в которой я вижу тебя. Не мучай меня больше, милая, возвращайся. — Дмитрий, — я вздрагиваю от прикосновения, чужая рука на моем плече, — пройдемся. Я тяжело вздыхаю, когда вновь вижу ее лицо. Я не знаю, какую функцию в нашем домике выполняет эта женщина, но невзлюбил я ее практически с первых минут, с первых же произнесенных ею фраз. Я не люблю навязчивых людей, еще больше не люблю тех, кто сует нос не в свое дело. Она же является явным воплощением этих двух качеств. Каждый день эта невыносимая барышня наведывается к нам в комнату и задает бесконечное множество совершенно неуместных в данных обстоятельствах вопросов. С чего вдруг я незнакомому и неприятному мне человеку должен рассказывать про свое детство, про взаимоотношения с семьей, с родителями и сестрами? Почему она интересуется моими школьными годами, студенчеством и первыми шагами во взрослой самостоятельной жизни? Не раз спрашивает про мои победы и поражения? Почему ее так заботит моя личная жизнь? Вот если Ольгу Вячеславовну, хозяйку этого чудного места, сравнивать с милой бабушкой, пекущей пирожки для любимой внучки, то эта женщина напоминает злого серого волка — зверюгу, которая сожрет тебя с потрохами и не подавится. А я как-то не привык водить дружбу с теми, кто предпочитает старушек на обед и охотится на маленьких девочек. У меня не получается от нее избавиться: она не реагирует на вежливые просьбы о моем уединении, не берет ее и мое откровенное хамство, даже абсолютное молчание с моей стороны никак не сказывается. Мне не остается ничего, кроме как терпеть общество этой мадам и стараться не слушать все ее бредни. — Вы закончили? — после вежливого стука в дверь на пороге показывается девушка лет двадцати пяти, не больше, — к Дмитрию пришла сестра. Завязывается диалог, в котором я не принимаю никакого участия, я смотрю на это светлое создание и чувствую несказанную благодарность — может, она спасет меня от этой злодейки. — Вы не видели девушку? — я отвлекся, поэтому не уверен, что красиво присоединяюсь к беседе, скорее всего, одну из них я все-таки перебил, — маленькая такая блондиночка, смышленая — она со мной приехала. Вместо желанного мне ответа я получаю уйму дополнительный вопросов о «смышленой маленькой блондиночке». Наверно, зря я про тебя у них спросил. Серая волчица одержима — надо быть осторожнее. Про тебя, Поль, она спрашивает чаще всего. И нет бы поговорить лично, если уж так увлечена, все ко мне лезет — даже представить страшно, о чем она думает, что в голове у этого человека. Мы приехали сюда с Ленкой и ее мужем — надежнее поговорить с сестрой. Пора уже сбегать от дурной компании.Д Е Н Ь
Задерживаться в крайне одинокой без тебя комнате я не собираюсь: возможно, слишком резко разворачиваюсь и направляюсь к выходу. Я уверенно иду к месту наших с Ленкой встреч, пока не замечаю за своей спиной скромную спутницу — ту самую девушку, которая спасла меня от общества вредной навязчивой тетки и принесла на своем юном хвостике хорошие новости. Судя по всему, ничего плохого эта особа не замышляет: как только мы добираемся до назначенной точки, она мило, в какой-то степени нежно мне улыбается и без лишних слов испаряется за ближайшей дверью. Ну что ж, ладно. В просторном зале нашего деревянного домика все по-старому: по комнате разносятся треск поленьев в старом каменном камине и умиротворенные беседы незнакомых мне людей, устроившихся на удобных, во всяком случае на первый взгляд, диванах и греющихся в тепле домашнего очага. Мне нравится, уютно. Моя обожаемая сестрица уже здесь — я прохожу вглубь и присаживаюсь рядом. — Привет, — поникший голос, очень на нее не похоже, — как дела, Вить? Вместо того, чтобы ответить сестре, я всматриваюсь в хорошо знакомые черты страшно бледного лица — внимательно, чтобы не упустить ни одной важной детали. С самого детства Лена отличалась особым упорством и трудолюбием. Она всегда с радостью — или мне так только казалось — помогала родителям по дому и с нами, ее младшими братом и сестрой, при этом находила свои увлечения, развивалась и добивалась успехов в выбранной сфере. Заставить этого ребенка погонять балду с ровесниками было чем-то из грани фантастики. С годами ценные и, если честно, немного пугающие качества лишь укрепились в ее светлой головушке: ради своей цели она могла работать сутками напролет, а ради любимых отдать все, что имеет, и саму себя без остатка. Она уставала — конечно, уставала — но была счастлива: от бешеного темпа насыщенных дней, от своих близких и любимого дела она получала истинное удовольствие. Сейчас я не вижу, что она счастлива. Подавлена, вымотана, но не счастлива. — Мама пирог испекла, надеялась, что ты попробуешь, — Лена берет меня за руку, и я чувствую, насколько холодная у нее ладошка, — она обещала на днях приехать. Чем дальше, тем тревожнее. Состояние сестры, предполагаемый приезд мамы, ароматный вишневый пирог — слишком много хаотичных мыслей, я путаюсь и не могу собрать их в целую картинку. А, может, у меня паранойя, и это дурное предчувствие ничего не значит? — Что случилось? — срываюсь на хрип и, не ожидая такого фокуса от моего организма, невольно пугаюсь. — Давление подскочило, — как-то тяжело выдыхает, но, взяв себя в руки, говорит бодрее, — но ты не переживай, Вить, — после небольшой паузы поясняет, — сбили быстро, маме просто нужно отдохнуть. Не поняла вопрос или ушла от ответа? Если нет повода для переживаний, что же происходит с моей ненаглядной сестрой? Она, как никогда, угрюма, а в правдивость с трудом натянутой улыбки ни то что я, даже случайный прохожий не поверит. И вообще когда Лена успела увидеться с мамой? Ездила в Москву? Если она сорвалась с места, никому ничего не сказала и рванула домой, значит ли это, что произошло что-то на самом деле ужасное? Недоговаривает, явно. А что, если… Черт! Ты ведь не попросила мою сестру завезти тебя домой? Господи, Пелагея! Даже предполагать не хочу… ты ведь не поступила бы так со мной? Почему же тогда странное расположение духа Лены идеально вписывается в этот отвратительный расклад? Неужели она поддержала твое желание молча меня покинуть и сейчас ей попросту стыдно? Скажи, что у тебя есть причина. Будь то правдой или очередной нелепой выдумкой, скажи мне, что у тебя есть повод быть не со мной. Пожалуйста. — Лен, — прерываю рассказ сестры о… понятия не имею, о чем — прогулка по безумным мыслям моему мозгу приглянулась больше, — а где Поля? Отчаяние, ее поработило отчаяние. — Лена, не опускай глаза, — ее молчание затягивается, но я настроен решительно, — куда Полька запропастилась? В ожидании все испытываемые эмоции становятся острее. Напряжение стремительно растет и на данном этапе находится на опасной близости со злостью — тонкая грань, которую я не просто способен, я готов переступить. — Нет её, — внезапно выплевывает эти гадкие слова Лена, — в твоей жизни ее больше нет. Мне вдруг становится жутко противно. Не от того, что моя сестра сказала, а от того, как она это сделала: я никогда не слышал в голосе Лены столько презрения — я не злюсь, но меня это искренне задевает, обидно. — Что за глупости? — скрывать свое недовольство я даже не подумаю, — ответь нормально. — Витя, опомнись! — в комнате, в которой совсем недавно я фоном слышал болтовню около дюжины человек, сейчас раздается исключительно крик моей сестры, — открой, наконец, глаза и посмотри, где ты, куда ты из-за нее попал! — Она хоть раз, — после истерического смешка Лена продолжает, — хотя бы один-единственный раз тебя навестила? Давай же, скажи! — крепко хватает меня за запястья и смотрит прямо в глаза, — плевать твоей Пелагее на тебя!Прошу, не будь взрослой, Мне это так нужно Немыслимо.
Вырываю свои руки из Лениного плена и хватаюсь за голову. Не знаю, молчит ли она сейчас, я больше слушаю — снова эти голоса.— Поля, перестань придумывать себе всякую ерунду. — Это не ерунда, Дим. Ну, почему ты не понимаешь? — Я понимаю, поэтому и говорю: не драматизируй, все будет хорошо. — Не понимаешь…
— Это неправда, Лен, — не поднимая головы, в полголоса произношу, — у нас все хорошо.Игра в правду до слепоты, Мы друг друга теряем в ней. Опять спорить до хрипоты, Ну зачем тебе быть сильней Нашей любви?
Я близок… к правде? Чего ж так реветь тянет? Потрясывает.— Мы должны это сделать. Хватит. — Мы никому ничего не должны. Поля, не надо. — Дима, мы мучаем друг друга! Я так больше не могу, я устала… — Я тоже устал, правда. Но мы можем все исправить, вместе. — Мы без конца выясняем отношения, постоянно спорим, ругаемся. — Так давай не будем ругаться? — У нас не выходит, Дим. Мы не совпадаем, не сходимся в очень важных для нашего совместного будущего вопросах. — Почему мы не можем жить настоящим? Радоваться тому, что у нас есть? — А ты так и не понял… — Черт, Пелагея! Ты меня любишь? — Люблю… — Тогда не уходи — дай нам шанс.
Надоело! Как же мне все это надоело! Этот проклятый гул в голове, глупые ничтожные речи окружающих — в пекло! — У нас все хорошо, слышишь?! — не сколько сестре, сколько в пустоту заявляю, — хорошо! Я больше не думаю, я выплескиваю всю накопившуюся во мне злость: вскакиваю со стула и тут же швыряю его в сторону, за ним еще один, еще, еще… Я открываю в себе второе дыхание, питаюсь новыми силами: мне становится легко, свободно, беззаботно — мгновение. — Витя, прости, — Лена продолжает беседу на повышенных тонах, но голос ее больше не свиреп, он полон сожаления и… страха, — прости, милый! Она боится. Боится за меня и меня одновременно. Лену откровенно трясет, она плачет. А я? Мне все равно. В любое другое время я бы уничтожил каждого, кто довел моего близкого человека до подобного состояния. И не простил бы себя, будь причиной истерики я или мои действия. Но не сегодня, не сейчас: мне плевать. Я сношу все, что попадается мне под руки ровно до тех пор, пока на полу не оказывается мамин пирог, — я иссяк. Я падаю на колени, неподалеку от вишневой начинки, обхватываю плечи руками и чувствую, как щеки заливают предательские горькие слезы. — Все хорошо, — шепотом, я верю, — хорошо, хорошо… Закрываю глаза, обреченно улыбаюсь и, чтобы скулить от внутреннего урагана потише, закусываю рукав своей рубашки. Прежде чем отключиться, я слышу жалобное и очень честное: — Вернись к нам, Витя, — образ сестры расплывается, звуки вокруг становятся все тише, меня одолевает страшная слабость, — вернись, молю тебя! Я не знаю, куда возвращаться. Я, похоже, потерялся.В Е Ч Е Р
В детстве, когда меня ругали родители, задирали старшие ребята во дворе, когда я с кем-то ссорился или мне просто было неуютно, страшно, я находил себе спокойный одинокий уголок и прятался там до тех пор, пока мне не становилось легче. В шкафу под вешалкой с верхней одеждой, у задней стенки под столом, в небольшом проеме под кроватью я переживал эмоциональный кризис, успокаивался, набирался смелости и сил, чтобы начать выпутываться из клубка своих детских проблем. И ведь есть в этом что-то. Дети находят себе «убежище» — место, где они могут спрятаться от всего зла жестокого взрослого мира. Они, любимая игрушка и богатая фантазия — маленький островок доброй свободы, гармонии и чувства безопасности. Мне этого не хватает, сейчас особенно. Наверно, поэтому я, словно напуганный мальчишка, забираюсь в темный угол за массивным креслом в своей комнате. Обхватываю ноги руками, упираюсь подбородком в колени и без всякого осмысления смотрю в пол. Знакомый мне мир рушится, все привычное становится чужим, и каждый второй пытается убедить меня в том, что я не в состоянии принять. Кому верить?Там за рекою лес Там мы построим дом, Я разведу огонь, Чтобы нас отогреть. Что хочешь — забери, Сердце мое сжигай, Все это — меньше Моей любви к тебе.
Душевная боль сложна. Для нее нет универсальной таблетки, этакой чудодейственной пилюли. Ее не приглушить, даже на время, знаменитыми мощными обезболивающими. Разбитое вдребезги сердечко, постоянно ноющее в груди, не удастся задобрить дурно пахнущими каплями. Пока в сознании — остается лишь вариться в этом адовом котле. Сейчас я бы предпочел биться в истерике, выплескивать раздирающие душу эмоции наружу, выводить губительные «токсины» из организма, но нет, не могу. Я чувствую… пустоту. Внутри меня будто черная дыра! Она без разбора поглощает все, что формировалось во мне годами, все мои мысли, чувства, желания — она забирает всё и всех. Я начинаю терять всякую надежду, как вдруг вижу свое спасение — руку помощи. Твою руку. — Вернулась, — моментально поднимаюсь и прижимаю тебя к груди, — я соскучился. Во всем этом бардаке, творящемся вокруг меня хаосе, ты единственная, кто мне понятен. Ты и никто больше. Удивительно покорна: ты не пытаешься сбежать, открыто не вырываешься и не надеешься деликатно отстраниться — мы наслаждаемся моментом, оба. Тепло твоего тела, мягкая нежная кожа, хорошо знакомый запах кондиционера для волос — я чувствую тебя слишком ярко, чтобы сомневаться. Но все же… — Насколько ты реальна? — не выпуская тебя из объятий, я увлекаю нас к подоконнику, присесть и вместе полюбоваться природой никогда не поздно — наше утро может начаться вечером. — Насколько ты этого захочешь, — уголки твоих губ слегка приподнимаются — не улыбка, знак поддержки. Ты так красива. Не в нарядных платьях для пышных мероприятий, с красочным выходным макияжем и вынужденной вежливостью — напротив, в моей огромной для тебя кофте, с честными глазками и искренними эмоциями. Домашняя, уютная, родная. Безумно красивая и потрясающе спокойная. Создается впечатление, что для тебя не существует загадки — ты все знаешь. Я, к сожалению, не могу похвастаться тем же. Я боюсь. Я ждал тебя, ждал долго, страстно. И теперь, когда ты рядом, в моей душе бушует один-единственный страх — потерять тебя снова. Если вдруг я моргну, на мгновение закрою глаза, упущу тебя из виду, в следующую секунду ты еще будешь со мной? — Какой бы ты диван хотела в наш деревянный домик? Молчишь. Истина близка: я слышу, как она, безжалостная, мечется по темным коридорам моего сознания — гоню прочь. Я не хочу уходить. Плотно закрытое окно не спасает от порывистого ветра — продувает. От очередного холодного потока ты вздрагиваешь — замечаю и тут же подхватываю с кровати мягкий теплый плед. Я обнимаю тебя со спины, нежно целую в оголенное плечико и поправляю соскальзывающую ткань свитера — мне большего не надо, Поль, просто не исчезай. Мы смотрим вдаль: вечерняя погода сегодня многозначительна. Небо тяжелое, практически все его видимое нам пространство затягивают мрачные серые тучи. И все, казалось бы, предельно ясно, но грустную темноту разрезает широкая оранжевая полоса на фоне пушистых верхушек сосен — последние минуты заката. Скоро солнечные лучи скроются, и мы погрузимся в глубокий мрак — в поистине тревожной атмосфере мы отчего-то безмятежны, будто заранее знаем, убеждены, что эта ночь пройдет мирно. Интересная игра контрастов: гармония в эпицентре безумия — идеальная иллюстрация к абсурду моей нынешней жизни.Мои руки станут твоей силой, Я верю в нас. И стану мудрым, чтобы быть рядом, Пока мир не погас.
Нет смысла сопротивляться — все равно ничего не выходит.— Давай сбежим. — Сбежим? О чем ты? — Да, Поленька, сбежим! Уйдем со сцены, уедем из Москвы куда-нибудь подальше. Поженимся, построим дом в чаще леса, нарожаем детишек! — Это неправильно… — Да что неправильно, Поль? У меня есть дополнительный доход, я смогу обеспечивать нашу семью. И дом построить, кстати, тоже — руки у меня откуда надо растут, в этом ты еще убедишься! А быть поближе к природе полезно для здоровья: и нам, и будущим карапузам, определенно, лучше дышать по-настоящему свежим воздухом. — Я не об этом. Дима, ты… — Что я? Ты с воодушевлением говоришь о будущем, о том, что готова стать женой и мамой — я тебя поддерживаю. Или ты не хочешь замуж именно за меня? — Хочу, очень хочу. — Тогда чего ты загрустила? Давай-ка, малыш, улыбнись. — Димка, ты творческий человек, ты живешь этим. Ты не сможешь без сцены, без своей деятельности. — Творчество многогранно: мне не нужно выступать, чтобы творить. Для меня важен сам процесс. — Но тебя вдохновляют динамика событий, новые яркие знакомства, чувства… Мы с тобой столько ругались из-за работы — я, правда, ценю то, что ты хочешь от всего отказаться ради нас, но я не могу отобрать твое счастье. И мне кажется, ты еще не готов к семейной жизни.
Я помню это чудовищное состояние — отлично помню, в деталях. Любой, даже самый незначительный, момент может вывести из душевного равновесия — стабильности, которой и без того, признаться честно, нет. Период жизни, где каждый, знакомый и незнакомый тебе человек, видит, насколько поганый из тебя лжец — фальшивое, до ужаса неубедительное «держусь». И ведь вообще не держишься. Падаешь на холодную плитку в ванной, беззвучно заливаешься слезами и дольше обычного молчишь в трубку, чтобы не выдать охватившую тебя истерику после слов «она не твоё». И плевать хочется на все советы с призывом попробовать новое увлечение, созвать друзей и пойти развлекаться, загрузить себя работой, потому что ты больше не видишь смысл — без нее, той самой «не моей», смысла нет. В один прекрасный момент ты сталкиваешься с тотальным непониманием: «У тебя много свободного времени, вот ты и страдаешь — займи себя делом» — добивает. Ты больше не делишься, ты существуешь на пару со своей болью и медленно сходишь с ума: видишь ее в силуэтах случайных прохожих — безумно хочешь и страшно боишься встречи, замираешь на лестничной площадке, услышав крайне похожий голос в беседе двух подружек этажом ниже — в тайне слушаешь, чувствуешь запах и узнаешь в нем всего одного человека. Слишком? — А я ведь, правда, хотел ребеночка, — не без грусти усмехаюсь, — голоса в моей голове это?.. — Воспоминания, — не поднимая глаз, ты обеими ладошками берешь мою руку и прижимаешь к своим губам.Ты просишь время, тебе можно Взять последний мой вдох. Я шел к жизни, к твоим коленям, Я был так одинок…
Вот она правда — воспоминания.— Ты ведь не хочешь этого? — Не хочу. — Пожалуй, ты права: я тебя не понимаю. — Я больше не могу тянуть, не могу зря забирать твое время. — Поля, я отдам его тебе все, до последней моей минуты. Только останься. — Дим, не надо, пожалуйста. Мне и так тяжело, больно уходить.
«Мне так тяжело, Дим» — в голове всплывают твои ночные фразы, — «больно уходить». Вот и сложилась картинка. Я бился до последнего, но так и не смог удержать любимую. И теперь мне остается жить мечтами, своими фантазиями. Закрываю глаза и закапываюсь в твоих волосах, носом нащупываю ушко, игриво провожу по нему и обдаю горячим дыханием: — Мы пропустили закат, — склоняешь голову в мою сторону, подаешься ближе, — так может встретим вместе рассвет? Если для того, чтобы быть рядом с тобой, необходимо рехнуться — я согласен. Когда в комнату, в очередной раз за сегодня, наведываются гости, мы поднимаемся с подоконника и пересаживаемся на кровать. — Не прячь слезы, — добродушно подмигиваю и беру тебя за руку, — это честно. Я больше не волнуюсь, во мне нет раздражения и злости. Все, что меня интересует, это ты — ты рядом. — Ольга Вячеславовна, подготовьте раствор галоперидола, — спустя время раздается серьезный женский голос, — он снова ее видит. Я отпущу тебя. Когда-нибудь, но точно не сегодня.