*~*
Подумать только, он ещё помнит детали. Не общую смазанную картину, а каждый элемент, словно пять минут назад смотрел, пять минут, а не, подумать только, лет. Искры, загораясь красным, гаснут, опадая серыми хлопьями. Вадим подносит сигарету к губам, втягивает щеки, замирает на несколько секунд, хмурясь, словно в разбросанных перед ним бумагах написано не то, и выпускает сигарету изо рта, стряхивая пепел. Глеб подходит сзади, опирается о плечи и перехватывает сигарету, забирает себе и закуривает. Вадим вздрагивает, но не протестует, только откидывает голову на спинку кресла и наблюдает. Глеб затягивается и касается беззащитной шеи Вадима, стряхивает пепел на пол и втягивает в рот нижнюю губу, проводит языком по ней, и вновь закуривает. Сигарета дотлевает у него в пальцах, грозясь обжечь, только Вадим успевает забрать её вовремя, отправив в пепельницу к остальным окуркам. – Долго ещё? – Иди лучше домой. Мне ещё нужно многое сделать. В этот раз пальцы отчего-то особенно долго пахнут никотином. В этот раз отчего-то ничего не меняется, но на следующий день прикурить перед концертом ему даёт Дима, а не стоящий в стороне Вадим.*~*
Синяки с кожи не сходят, друг на друга накладываются, когда Вадим сжимает пальцами бёдра, подтягивает ближе к себе, заставляя насаживаться на член глубже. Глеб не сдерживает шипения, пальцы сгибает и чуть прихватывает, царапает грудь Вадима. Вадим под ним весь такой его. Вот с этими прикрытыми губами, сжатыми губами и каплями пота на коже, весь такой горячий и дарящий это жар, с пальцами, которые оставляют после себя синяки, тянущий на себя, ближе, ближе и ближе. – Ненавижу. Из-под плотно сжатых губ, и сразу стёртое дуновением ветра. Им этого никто не простит, и Вадим говорит об этом, повторяет снова и снова, а потом целует так, что там не только воздуха не хватает. Ощущение создаётся, что под ногами нет ничего, и приходится хвататься пальцами за плечи Вадима, пока его ладони на пояснице, спине, пояснице и ниже. Приходится хвататься за плечи, и глотать пропитанный едким дымом воздух, и задыхаться раз за разом. – Сейчас, нетерпеливый, сейчас. Задыхаться раз за разом, когда Вадим держит его тут, неожиданно распахивает глаза и прямо смотрит, не отрываясь и кивая – Глеб тянется ближе, прижимается губами, целует и ладони Вадима проходят по его спине, позвоночнику, шее и путаются в волосах, пальцами сжимают и оттягивают, разрывая поцелуй. Мысли они снова с ним. Все эти странные мысли просто не покидают его голову. Ему так хочется взять и согласиться с неправильностью ситуации, отодвинуть её в прошлое, и не возвращаться к ней никогда, как к самым страшным и тёмным секретами. Это ведь и есть их самый страшный и тёмный секрет. Щёлк, щёлк, щёлк. Огонёк играет в пальцах Вадима, совсем рядом с его губами, а потом он сам, почти что впервые без напоминаний, протягивает свою сигарету, но из пальцев не выпускает. Глеб затягивается, пальцы Вадима мимолётно касаются его губ. И они ничего не говорят.*~*
Глеб сжимает пальцами переносицу. Вспомнилось чего-то, а ведь стоит поднять глаза – и его, именно что уже только его музыканты возятся. Шумят, переговариваются, шутят и что-то обсуждают, и выступление у них всех через полчаса. И ведь он сам – главная звезда сцены, а в голове отчего-то пятиминутным вихрем Вадим проносится, стоит по правое плечо и бросает короткий взгляд на него, пока зажатая сигарета касается нижней губы, а он обманчиво дарит всего себя залу. Глеб откидывает голову назад. В последний их разговор по телефону, Вадим поздравил с днём рождения, сумбурно чего-то пожелал и сказал, что стоит меньше курить. Свою наигранную правильность он и не пытался скрыть, как и Глеб свою неприязнь, если бы звонил Вадим не от мамы, то услышал бы много из их старых разговоров. Но он, конечно, этого не услышал. Услышал – спасибо, услышал – перестать о моём здоровье беспокоится, услышал – верни трубку. – Я выйду покурить, – говорит Глеб и встаёт с дивана, хватает пачку сигарет с края стола. Ускоряет шаг он, лишь оказавшись за дверью. Какого же чёрта у него в голове такой кавардак. И сейчас так не время, но его всё тянет посмотреть в сторону, слова пустота может обрести знакомые, облаченные в чёрное очертания; словно замерзшие и оттого непослушные ладони могут оказаться в плену тёплого дыхания; словно в голове можно снова биться одна-единственная мысль: «только бы не…». Глеб сминает ставшую пустой пачку и выбрасывает её. Ему хочется верить, что новое слишком резко ворвалось в его жизнь, вот прошлое и отыгрывается. Подумаешь, что лишь в лице Вадика.*~*
У него, конечно, ещё так много мыслей. Сейчас, между двумя городами и концертами, самое время заполнить свою голову ими – всё равно же не спится. У него сегодня было столько признаний в любви, столько бесконечной отдачи от зрителей, столько бесконечно звучащего «Глеб, Глеб, Глеб». Потом вдруг оказывается, что всё это не такое уж и желанное, не такое уж и нужное, не такая уж его личная свобода. Потом вдруг оказывается, что скалить зубы в презрительной усмешке, чтобы показать своё превосходство, совершенно некому. Потом вдруг оказывается, что некоторые вещи могут идти лишь параллельное друг другу, и это Вадим выбирает ту линию, которая через жизнь Глеба не проходит. И слова «я так люблю тебя», смешанные с запахом сигарет, звучат всего лишь от фанатки. И запах не тот, и слова не те, и губы, мажущие по щеке, не те. И его такое искреннее «спасибо» оказывается почти самой искусной ложью. Пальцы дрожат лишь на первом щелчке зажигалки, и это не больше, чем восемь градусов тепла на улице. Это не Вадим, и ещё миллион раз не он, совсем не он – его тут нет, и вины его в этом нет. В дрожащих пальцах и первой затяжке, в почти что сломанной сигарете и бессонной ночи. Глеб просто пытается поверить, что это не больше, чем привычка. Шутка ли столько лет вместе, чтобы потом за два года отвыкнуть. Просто времени недостаточно прошло и сигарет мало выкурено, вот и всё. Вот и всё. Глеб растирает ладонями замёрзшие плечи. На улице всё же восемь градусов, и его никто не ждёт с банальным: «даже не думай болеть», с откинутым одеялом и «иди уж сюда», с недовольным стоном «чёрт, ты всю сигаретную фабрику выкурил» и собственным «кто бы говорил, от самого куревом несет». Когда-нибудь он бросит эту дурную привычку. Мысли Глеба, подобно тонкой струйке дыма, поднимающейся вверх от зажженной сигареты, покидают его голову, оставляя лёгкий флер такого знакомого, родного и самого близкого, такого тёплого, согревающего и несуществующего в его системе ценностей. Всё проходит, и это тоже пройдёт.