За занавесом

Что управляет человеком, когда тот решается на убийство? Зависть, жажда наживы, ненависть, ревность или страх? Не знаю, и не советую Вам когда-то решатся на подобное. Должно быть, в момент принятия в убийце что-то ломается, изменяя видимую реальность. Возможно ли почувствовать нечто подобное, не прибегая к физической расправе? Определенно да, и это происходит внутри тех, чья мечта срывается в одно мгновение: сложный перелом у спортсмена, изуродованное лицо у модели или актрисы, проблемы с легкими у флейтиста. К сожалению, не всегда эти травмы восходящие звезды получают по собственной неосторожности, ведь есть соперники, легко решившиеся уничтожить чужую карьеру. Единственное утешение — найти новое увлечение, но не всегда это возможно. Три года назад, в городской театр приняли работать невероятно талантливого парня — Николая Гоголя, на прослушивании он привел всех в восторг невероятной точностью в эмоциях: точные мимические движения, наполненный множеством оттенков голос, легко жестикулирующие руки и глаза, проникающие будто в душу. Разумеется, этого уровня актер достиг не сразу: начинал с маленькой студии для подростков, где уже был виден талант, затем специализированный колледж, часы перед зеркалом, скороговорки с пробкой во рту, занятия танцами, вокалом, игра на фортепиано, после подработка аниматором, ведущим корпоративов… Так, к двадцати трем годам, Николай смело пришел на прослушивание и мгновенно получил и работу, и главную роль в грядущей премьере, уж очень он приглянулся режиссеру, разумеется, были громкие скандалы, особенно из-за предыдущего претендента на эту роль. На подобные вещи директор театра рекомендовал молодому дарованию закрывать глаза и смело идти вперед — к мечте. Да, Гоголь и правда мечтал стать актером, перевоплощаться, не на прямую общаться с сотнями зрителей, делится жизнерадостностью с другими… Все началось с «Горя от ума», на которого парень пошел вместе с классом под предводительством учительницы Литературы. Исполняющий роль Чацкого тогда настолько вдохновил Николая, что на следующий день на уроке, без запинки и в точности скопировав интонации актера, прочитал монолог «А судьи кто?». Он правда зажегся этой идеей, даже несмотря на родственников, которые в один голос твердили, что это несерьезно и этим нельзя нормально заработать на жизнь. Гоголь их не слушал, ему было достаточно неисполненных обещаний, запретов на многие простые вещи, как, например, привести в гости друга, у него из-за этого их и не было. Именно поэтому работа, подразумевающая общение и контакт была в приоритете. Две недели до премьеры — Ну что, уже выучил сценарий? — усмехаясь спрашивает Куникида Доппо — мастер мизансцен. — Ну разумеется! Что же в этом сложного? — легко отвечает Николай. — Только вот, хотелось бы уточнить некоторые моменты у Дазая, кстати, где он? — Наверняка сидит в своей гримерке и дуется, что ты забрал у него роль, — присоединяется к беседе Накахара Чуя — некогда также претендовавший на эту роль. — Нет, ну что за ребячество? Все равно никто постоянно на главные роли его ставить не будет, зачем закатывать скандал? — Если это его так задело, я могу не играть в этом спектакле, в конце концов, только пришел… — нервничал Гоголь, ему не хотелось конфликтов на работе мечты. — Нет, нет, и еще раз нет! Недопустимо сдерживать талант, особенно, когда он еще и работает! — заговорила только пришедшая Ёсано Акико — актриса с десятилетним стажем. — Это точно! Твоя игра — это что-то! — поддержал Кенджи Миядзава — стажер этого театра. — Вы мне льстите… — говорил краснеющий до кончиков ушей парень. — Мне еще многому необходимо научится…- — И, несмотря на это, у тебя все отлично получается, — вмешался в разговор режиссер — Мори Огай. — Кто-нибудь, сходите за этой бедой и начинаем, до премьеры полмесяца, тем более, сегодня необходимо примерить костюмы после репетиции. Все готовились за кулисами, проверяли реквизит, просматривали сценарий, но Николая не покидала тревога: «Может, стоит поговорить с Дазаем? Попытаться разрешить этот конфликт? Хотя, мне сказали не обращать внимания, но все равно как-то неспокойно…» Неделя до премьеры Во время получасового перерыва Гоголю все-таки удалось отвести Осаму в сторону, для деликатного разговора: — Мне правда очень жаль, что так вышло, я не хотел отбирать у Вас роль… — начал парень. — Допустим так, но почему ты вообще пришел сюда? — нервно ответил Дазай. — Это мечта всей моей жизни — играть на сцене, доносить важные мысли до тысяч людей… — завороженно говорил Николай. — Я не об этом, — грубо прервал его шатен, — так говорят абсолютно все. Почему именно в этот театр? Больше никакой не предлагал такому одаренному место? — Дело не в этом, — пытался одновременно успокоить собеседника и объяснить блондин. — Именно в этом театре, десять лет назад, я влюбился это искусство! — И что же так заворожило четырнадцатилетнего парня? — язвительно поинтересовался Осаму. — «Горе от ума», и насколько я помню, именно Вы играли тогда Чацкого, — убеждал Гоголь. — Память тебя не подводит, но вот только лесть тебе не поможет, — сухо сказал Дазай. — Разговор окончен. Николай хотел пойти за ним, но внезапно споткнулся и упал. Поднявшись, он увидел перед собой Акутагаву Рюноске, говорят, это самый преданный Осаму человек во всем театре. Брюнет ухмыльнулся и пошел в направлении буфета. В целом, репетиция прошла гладко, не считая сломавшегося под парнем стула, ножка у которого явно была любезно подпилена. Под конец пришел директор — Фукудзава Юкичи, он перекинулся парой слов с режиссером и вызвал Дазая к себе. — Скажите, почему он так меня ненавидит, мне даже не удалось нормально поговорить с ним, — интересовался у коллег Гоголь. — Он тот еще собственник, эгоист и к тому же со звездной болезнью, — разъясняла Кое Озаки — дизайнер декораций и костюмов. — Это точно, его давно нужно было на место, — поддержала ее Кека Изуми — ее помощница. — Заодно и повод подвернулся, чтобы сделать это красиво, — продолжил Доппо и засмеялся. В след за ним засмеялись и другие, и вот, театр наполнен искренним смехом, пока в самых темных его углах строятся самые коварные планы. День премьеры Сейчас десять утра, финальный прогон начнется через час, а сама премьера через восемь: картонные декорации постепенно заменяются на настоящие, свето-звукорежиссер Рампо Эдогава получает полноценный сценарий-план, понятный только ему, Кека вместе с наставницей приводят костюмы и обувь в приличный вид, актеры тихо сидят в своих гримерках и перечитывают, кажется, в тысячный раз, сценарии, кассы продают последние билеты. Будет полный зал, причем не только на премьере, но и ближайшие пять дней. «Лицо шута» — история о клоуне, который пошел против всех, в попытке доказать равенство людей, идея не нова, однако, особенности повествования и манера подачи придают ей невероятного шарма. Два часа дня, только что закончилась последняя репетиция, актеры направляются в буфет, чтобы в последний раз нормально поесть: как только они наденут костюмы, будет риск запачкать их, что абсолютно недопустимо. Несколько человек отстало, и на вопрос «куда?» отвечают, что нужно кое-что проверить. За трапезой ведется непринужденная беседа никак не связанная с предстоящим спектакле — лучший способ отвлечься. Но только один человек не вступает в разговор: — Волнуешься? — интересуется у парня Ёсано. –Такое со всеми, особенно на премьере. — Да, я вот, к примеру, перепутал слова и сказал то, что уже было сказано до меня, — поддерживал Накахара. — И как же Вы выкрутились? — удивленно спрашивает Николай. — Я вовремя понял, что произошло, поэтому свел фразу на вопрос, якобы переспрашивая, — гордо заявил рыжеволосый. — О, я помню! — вскрикнул Ацуши. — Я еще тогда забыл за кулисами жабу и пришлось изображать, якобы держу маленького таракана. — Не переживай, у каждого есть что вспомнить, — подытожил Куникида, — даже у нашей звезды. — Правда? — неловко интересуется Гоголь. — Ложь и провокация, — с легкой усмешкой отвечает шатен. — Зато я точно помню, как Акутагава чуть не уронил на себя француз* (специальная плиссированная ткань, которую используют как задник на сцене, выглядит воздушной, но на деле весит минимум 200 килограмм, неотрывно связан с непрозрачным подкладом, который еще тяжелее) — Но не уронил же, — нервно сказал Рюноске, вставая. — Я пойду, нужно забрать кое-что за кулисами. — Надо же, вы же итак с Осаму возвращались, и все равно умудрились что-то забыть? — наиграно удивился Миядзава. — Четырех рук оказалось недостаточно, чтобы вынести все, — коротко ответил Дазай. — Может Вам помочь? — поинтересовался блондин. — Хоть чуть-чуть отвлекусь от тревожных мыслей… — Не нужно, — перебил его брюнет, — я справлюсь сам. — Лучше, чем алкоголь ничего не помогает, особенно в отношении волнения! — прокомментировала Акико. — Извините, но я не пью, — скромно ответил Николай. — По опыту знаю, что завтра ты уже не сможешь так сказать, я прав? — спокойно сказал Чуя. — Это правда… — огорченно протянул Доппо. — К тому же, сегодня ты станешь премьером* (так называют людей, сыгравших свой первых спектакль в новом театре или коллективе, во время обсуждения о них принято говорить только хорошее, временно закрывая глаза на недочеты и ошибки) — Тем более каким! Сразу на главную роль! Да, Осаму? — с издевкой сказал Накахара, он точно знает, что в первый свой показ*(еще одно название спектакля на языке актеров) тот не был примой. — Да, даже я не могу похвастаться таким успехом, — еле сдерживая злость ответил шатен. — Что-то мы засиделись, пора бы уже готовится, — говорил Кенджи смотря на настенные часы. — Ты прав, пора бы вам уже закруглятся, — подтвердил Фукудзава заходя в буфет. Обсуждая нюансы грима и особое неудобство некоторых костюмов группа актеров отправилась в свои гримерки, до премьеры меньше трех часов. Менее получаса до премьеры Зрительный зал постепенно заполняется, люди в предвкушении ожидают начала, а по ту сторону занавеса актеры проверяют реквизит, раскладывают, на всякий случай, сценарии по кулисам, делают дикционные разминки, но все это безумно тихо, словно мыши, потому что любой звук, даже из предбанника за сценой, будет слышен в зале: подвесные микрофоны уже включены. Время будто замирает, уже перекрещены руки и прозвучала заветная фраза режиссера: «Никто там (в зале) не знает, что мы тут с вами накрутили, а напоминать, что делать в случае заминки, просто стыдно!» Парики заколоты на головах намертво; палетки с гримом всегда наготове; набор, из двух иголок, белой и черной ниток, лежит в кармане* (прибитые, напоминающие перевернутый подоконник, деревяшки под катушками, на которых держатся тросы от кулис и занавеса, театральный жаргон); пол начищен канифолью* (колофонская смола, которую натирают в пол, чтобы обувь не скользила, или смычок, чтобы улучшить звучание). Вдох… Выдох… Первый аккорд, означающий, что назад дороги нет, только на сцену. К несчастью Гоголя, его первый выход только в конце завязки, а значит еще больше времени, чтобы нервничать. Но тут к нему подходит Акутагава, садится рядом и говорит: — Что ты так волнуешься? Тебя же там не убьют, — и легко улыбается. — А знаешь… Ты ведь прав! Жизнь же не закончится прямо на сцене! Спасибо, ты здорово поддержал меня, — повеселел Николай. — Пойдем, скоро мне на сцену, а ты появляешься спустя буквально пару реплик. — Да, только мне нужно вначале отобрать реквизит у Графини Белосской, — немного запинаясь ответил Рюноске. — Точно, прости я забыл, ладно, не задержись только, — кинул блондин, уходя. Стоя за кулисами, до Николая долетают слова, но не со сцены или зала, а сверху: «Прощай навсегда». Он даже не успел подумать, как услышал фразу, после которой должен выйти: — Шут мой, иди сюда, повесели честной народ! — А вот и… Кто же знал, что как только парень выйдет на сцену упадет балка, держащая средние кулисы. Крики, паника, ужас, такая картина предстала перед его глазами. Гоголь даже сразу и не понял, что произошло, а потом посмотрел к себе под ноги: перед ним лежит его собственное раздавленное тело. *** — Ваша игра поражает, мы с радостью принимаем Вас! — восторженно говорит Огай. — Думаю, мы сможем наконец представить тот спектакль, но, скажите, Вы верите в проклятья? — Разумеется нет, только если это не нужно для роли, — отвечает брюнет, подходя к режиссеру. — Тогда отлично! Итак, официально заявляю: через месяц состоится новая премьера спектакля «Лицо шута»! Немного переосмыслим некоторые моменты и готово! А главную роль исполнит ваш новый коллега — Федор Достоевский! Этот спектакль получил дурную славу: три года назад, когда была премьера, прямо во время спектакля трагически погиб молодой актер — Николай Гоголь. Расследование ничего не дало, и констатировали несчастный случай. После этого желтая пресса заговорила о призраках, но подобным слухам никто не верил, хотя стоило бы, ведь именно тогда в театре появилось первое приведение. Душа Николая так и не покинула пределов здания, она сама так захотела, заперла себя в месте, о котором при жизни так грезила. Парень решил оставаться верным своим мечтам до конца: каждый день он наблюдал за репетициями, а после, в полной темноте и тишине, в одиночку разыгрывал спектакли для пустого зала. Гоголь долго не мог смирится с тем, что его никто не видит, и что предоставлен самому себе, временами бывало скучно, но тогда Николай отправлялся в костюмерную и придумывал в какой истории и для кого мог бы пригодится тот или иной наряд, бывало находил брошенные сценарии, только перевернуть на следующую страницу не мог. Парень очень тяжело воспринял то, что уже мертв, нет, его никогда не пугала смерть — пугало то, что следует за ней. Никто и никогда бы не рассказал хоть кому-то, как все будет после. Когда он услышал, что «Лицо шута» собираются поставить, его восторгу не было предела, ему безумно нравилась пьеса и, если не удалось сыграть, то хоть увидеть получится. За первой репетицией Николай наблюдал с балкона: снова выносят картонные ступени и двери, Ёсано не может выговорить ту же фразу, что и три года назад, Кенджи разминается в углу, и как же парню хочется присоединится ко всем, поговорить не о чем, и просто искренне радоваться рядом с коллегами. Идиллию прерывает недовольное ворчание Дазая: он снова недоволен тем, что эта роль досталась не ему. Гоголю кажется, что Осаму просто помешан на этом образе, иначе бы шатен не стал так возмущаться. Как только новичок зашел, крики стихли. Блондину сразу приглянулся Федор: такой тихий и нелюдимый, прямая противоположность его самого, пытавшегося с первого дня со всеми подружится; но в тоже время невероятно талантливый, Николаю показалось, будто смотрит свою запись. Ему правда очень хотелось бы выразить свое восхищение игрой Достоевского, но его все равно не услышат, как бы он не кричал. Стрелка на часах близится к девяти, все постепенно расходятся, а призрак актера по-прежнему сидит на балконе и смотрит на пустую сцену: когда погаснет свет он выйдет и начнет свой спектакль. Николай знает, что его никто итак не увидит, что он мог бы спокойно ходить по залу во время репетиции, но ему хотелось ощущать полную свободу и пустоту вокруг себя: ему так спокойней, в ней чувствуется спокойствие. — Кто ты? Почему сидел и смотрел так, будто тебя никто не видит? — послышался голос за спиной. Гоголь повернулся и увидел перед собой Федора, прибывая в шоковом состоянии, он спросил: — Ты… меня видишь? — Ты не ответил на мой вопрос, — холодно сказал брюнет и сдала шаг к Николаю, а тот отшатнулся назад. — Ты меня видишь, — заплакал от счастья парень. — Меня видят, меня слышат, со мной говорят! — Что с тобой не так? Конечно я тебя вижу и слышу, — недоумевал Достоевский. — Прости, — постепенно приходил в себя Гоголь. — Я — Николай Гоголь, призрак, живущий в этом театре уже три года, приятно познакомится. — Гоголь, три года, призрак… — будто перебирая факты бормотал актер. — Погоди, ты хочешь сказать, что ты приведение того самого актера, погибшего три года назад на премьере «Лица Шута»? Так вот почему режиссер спрашивал меня, верю ли я в паранормальное, он тоже тебя видит? — Что? Нет, он не видит меня, никто кроме тебя за это время на меня не обращал внимания, просто желтые газеты пускали подобные слухи, не веря в то, что это был несчастный случай, — призрак заметил, что собеседник все еще не особо доверяет ему. — Могу доказать. Николай приблизился к Федору и попытался положить тому руку на плечо, но она прошла сквозь. — Теперь веришь? — блондин поднял на живого взгляд. — Видимо, рационально это все не объяснить, придется принимать это так, — заключил Достоевский. — А можно тебя попросить иногда задерживаться так и говорить со мной? — скромно спросил Гоголь и, неловко улыбаясь, добавил: — А то я так и с ума сойду. — Хорошо, буду, по крайней мере, мне не будет скучно, — согласился брюнет. Так, впервые за три года Николай смог поговорить с живым человеком. Две недели спустя Им вместе правда было хорошо: Федор нашел в призраке понимающего человека, осознающего колоссальный труд, приложенный к таланту; Гоголь же приобрел поддержку и настоящего друга. Брюнет специально оставался в гримерке, чтобы его разговоры с приведением, которое видит только он, не расценивали как сумасшествие, хотя многие актеры говорят сами со собой. Достоевскому нравилось общаться с Николаем, ведь тот поддерживал его идеи и понимал переживания: талантливые люди понимают друг друга гораздо лучше, чем любой психолог. Когда достигаешь высот, за каждую твою оплошность будут высмеивать, аргументируя это тем, что профессионал не может ошибиться в мелочи. Только он как раз-таки может, ибо сконцентрирован на более сложных моментах, многое выполняется на автомате и, если начинаешь об этом думать, все тут же рушится. Блондин обожал слушать рассказы актера, благодаря им, он узнавал все то, что потерял, но в то же время искренне радовался, что Федор может наслаждаться этим. Когда актер рассказывает о буднях театра, а конкретно то, за чем призрак не следил, Николай вспоминает свое время работы в театре. Достоевский, полностью серьезный на репетиции, с восхищением и восторгом делится всем с Гоголем, еще никто его так внимательно не слушал, даже на прослушивании в театр. Призраку было хорошо рядом с ним, не только потому, что тот единственный его видел, но и потому, что слишком привязался, нет, скорее слишком полюбил. При жизни он не обращал на это никакого внимания, считая, что время у него еще есть. Казалось бы, теперь времени еще больше, но теперь это казалось ненужным, но ровно до того момента, пока не почувствовал что-то внутри. Даже если Николай ошибся — пускай, но ему правда приятно осознавать, что еще способен на это, проявлять чувства, прямо как живой человек. Федор не верил в приведений, пока не познакомился с одним, и теперь его мысли забиты только им: нет, не потому, что хотел разгадать тайну его существования, а потому, что его глаза были слишком живыми. Невероятная гамма чувств и эмоций, казалось бы, у мертвого человека, безумно манила его, он готов был вечно смотреть в них, не думая ни о чем. К тому же — яркая улыбка, гораздо ярче, чем свет софитов, и ее искренность, правду говорят — это привлекает, в его случае просто утягивает. Достоевский пока не готов точно сказать, что это, но точно уверен, что приведет это только к счастью и хорошему исходу. После одной из репетиций брюнет спросил у приведения: — Когда ты играл эту роль, Дазай также косо смотрел? — О да, но только мне кажется, что с меньшей злостью, — посмеивался блондин. — Тебе удалось поговорить с ним? — поинтересовался актер. — Нет, а ты пытался? — легко ответил Николай. — Теперь даже не буду, — обреченно сказал Федор. — Он всегда такой? — Честно, мне кажется, что ему просто очень хочется играть эту роль, — предположил Гоголь. — Хотел спросить у тебя: почему ты пришел работать сюда? — Исключительно из-за расположения, — констатировал Достоевский. — Если же ты о профессии, то вопрос более сложный. Наверно, хотелось узнать, какого это — намеренно вызывать борьбу в себе. А ты? — Я влюблен в театр, и никогда не планировал покидать это место, даже сейчас, — грустно ответил блондин. — Можно сказать, сам приковал себя к этому месту, никакой свободы. — Если тебе здесь хорошо, то можно сказать, что ты внутренне свободен, — размышлял Федор. — Довольно-таки иронично, учитывая то, что я пуст внутри, — намекая на свое состояние усмехнулся призрак, но, заметив выражение лица собеседника, серьезно добавил: — Можешь не извиняться, мне не обидно. Спустя неделю Только что закончился самый яростный спор из всех, что слышали стены театра за последние три года точно: перед репетицией Рюноске чуть ли не с кулаками полез на новичка, пытаясь отстоять то, что Осаму превосходит всех в актерском мастерстве, на что Достоевский сказал: «Ты ошибся — в ремесле». Ремесло — это тот род деятельности, которым занимаются не от особых чувств, а просто по необходимости. Применять подобное определение к искусству — непростительно, ведь оно и создано ради эмоций как исполнителя, так и наблюдателя. Играть, а не пропускать через себя можно только тогда, когда не знаешь, что испытываешь в подобной ситуации, и то, необходимо проводить ассоциации, что-то близкое или похожее. Можно делать так как говорит режиссер и все, но тогда персонаж станет плоским, потому что только индивидуальный подход каждого актера создает истинную красоту. Гуляя по закулисью, Николай становится невольным свидетелем не самого приятного разговора: — Теперь он и его убьет, прямо как три года назад, — раздосадовано говорит Кое. — Тише ты, еще услышит, — шипит Куникида. — Но ты права. Зайдя в предбанник, он заметил еще несколько человек: — Самое мерзкое в этой ситуации то, что мы никак не можем воспротивится или чем-то ему помочь, — возмущается Миядзава. — А может ему хватило одного убийства и в этот раз он не будет так жесток? — волновался Ацуши. — Думаю, у Федора меньше шансов выжить, чем было у Николая, особенно после сегодняшнего, — ответила Ёсано. Оставшееся время репетиции Гоголь думал об услышанном: «Неужели то был не несчастный случай, а убийство? Меня убил тот, кем я искренне восхищался? Нужно попросить Достоевского поговорить и узнать хоть что-то». — Ты сегодня тише чем обычно, что-то случилось? — замечает брюнет. — Как думаешь, меня права убили? — спрашивает блондин. — С чего решил? Не ты ли говорил мне о том, что это несчастный случай? — не понимал Федор. — Да, но… — неуверенно начал призрак, — сегодня я подслушал несколько разговоров… Они обсуждали то, что тебя может постичь та же участь, что и меня, будто это Дазай подстроил мою смерть. — Странные, однако, слухи, — спокойно ответил актер. — Ты мне не веришь? — обиженно спросил Николай. — Я верю тебе, — поспешил успокоить друга Достоевский, — но не в то, что он способен на убийство. — Откуда тебе знать? Ты читаешь мысли? — не понимал спокойствия собеседника Гоголь. — Я говорю не о том, что он не способен планировать убийство, а том, что Дазай вряд ли будет исполнять своими руками, — разъяснял Федор. — Например, Акутагава? — предположил блондин. — Но я все равно не понимаю, ты что, не боишься этого? — Меня не убьют, — уверенно сказал брюнет. — Да откуда тебе знать?! — возмущался Николай. — Думаешь, я знал, что скоро умру?! Ты хоть представляешь, какого это — смотреть на собственное бездыханное тело? — Я не боюсь, мне все равно незачем жить, — прикрыв глаза ответил Достоевский. — Даже если я погибну, ничего в мире не изменится. Да, когда-то я мечтал преобразить этот мир, но потом осознал — везде, в каждом уголке планеты живут грехи, их слишком много, рая на Земле не существует, чистые души задыхаются в черноте. Ты спросишь: почему я не думаю о родных? Отвечу сразу: а тебе было интересно, что с ними? — Нет… И тут парень понял: он был движим эгоизмом, его желание вечно оставаться в театре, Гоголь ничуть не лучше собственного убийцы. Блондин мог бы покинуть это место, посетить близких, но остался здесь, потому что… Почему? Мечта. Человек не грезящий ни о чем — слишком приземленный, а тот, который рискует всем ради мечты — сумасшедший, помешанный. Так где же грань? В способах достижения, в шансах на успех или в чем-то еще? — Мечта — это то, что убивает, делает душу грешной, но в то же время дает силы жить. Если бы не она, меня бы здесь сейчас не было, и ты бы не говорил со мной. Но тогда почему ты еще жив? — Потому что я должен был сказать это тебе, — спокойно сказал Федор. — А какая у тебя мечта? — спросил блондин. — Думаю, найти человека, с которым я останусь даже после смерти, и, кажется, именно по этой причине я вижу тебя, — ответил Достоевский. — Мне придется смотреть на то, как ты умрешь… — размышлял Гоголь. — Можешь отвернутся, — улыбнулся краем губ брюнет. — Я не смогу, — Николай осознал: — Да Господи, о чем мы говорим? Разве это нормально?! — Нет, но кто это сказал? — задумался актер. — Тогда можно заключить, что это наш вид нормы. — Ты странный, — улыбнулся блондин, — но с тобой хорошо. — Странный? Я же сказал, что это наш… — и тут Федор осознал то, что собеседник скрыл за своими словами: — Мне с тобой тоже хорошо… Люди понимаю подтексты других в двух случаях: когда точно знают, что будет дальше, и когда доверяют друг другу свои жизни. Гоголю уже нечего терять, но он точно бы сберег то, что дал бы ему Достоевский. Они могут никогда и не сказать заветных слов, но их мысли точно будут услышаны. Порой для любви не нужно поводов, возможно, до последнего не будет осознания. Когда появляется человек, способный прочувствовать тоже, что и ты — становится свободней. Когда рядом есть тот, кто отдаст тебе свое счастье — живется спокойней. Когда рядом человек, который заменяет тебе целый мир — смерть не кажется преградой. У каждого желания или мечты своя цена: время, здоровье, связи между людьми… У любви цена выше всего — часть жизни, кусочек сердца, осколок души. Никогда нельзя отдавать все, иначе наступит смерть. Николаю уже нечего терять, а Федор готов отдать все, их чувства останутся не озвученными, но они будут счастливы. На второй попытке представить миру пьесу «Лицо шута» снова погибает талантливый актер — Федор Достоевский, во время антракта в его гримерке начинается пожар. Расследование ничего не дало, и констатировали несчастный случай, но свеж был в памяти случай трехлетней давности, и, из-за несоблюдения норм безопасности, театр закрывают. После этого желтая пресса заговорила о призраках, но подобным слухам никто не верил, хотя стоило бы, ведь именно тогда там, в брошенном, никому ненужном здании, появилось и второе приведение. Искусство должно нести свет в общество, заставлять задумываться о грехах, но, чтобы это срабатывало в большинстве случаев, должны быть отданы жизни тех, кто так же искренне мечтал помочь людям. Чтобы нести свет не нужно многого, просто нужно понимать, что ты однажды, даже неожиданно для себя, заплатишь за это.