Worst Part

Криста, даже если жутко осточертело всем улыбаться, никогда в этом не признается. Как ни дознавайся, ни сознается. А все потому что Криста хорошая. Настолько приторная, что липкой патокой поперёк горла встанет. Но Хистория не такая. Хистория настоящая, без прикрас, живая. Не идеальная. И губы её трогает улыбка лакричная: не каждому понравится, не каждому подойдёт, и не для всех предназначается. Хистория улыбается сжимая в ладонях сухих, как выжженная солнцем трава, руки Эрена, и в глаза ему заглядывая ласково шепчет: «Даже если я стану врагом человечества, я все равно выберу тебя...» И выбирает. Его. Эрена. Хистории, в отличие от Кристы, на других плевать. Реакция её прямо пропорциональна человечности и помножена эгоизмом на тысячу. Худшая часть Кристы — Хистория. Для Хистории худшей части нет, разве что, тот миг, когда дверь тягуче скрипнет, сквозняк холодный пробежит по доскам иссохшим, Эрена провожая.

***

Сено хрустит под их весом, тонкие высушенные палочки кусают гипсово-бледную кожу. Эрен скользит поцелуями по её плечам угловатым и спускается ниже, ниже и ниже. А потом глубже. Он проникает в неё невообразимо глубоко. Обнаженными в истоме душой и телом, Хистория жмётся к нему, ближе, сильнее. И, щекоча душистым дыханием, Эрен блаженно улыбается ей, скользя рукой сквозь злаковые пряди волос. Нити пурпурные цвета воздушного опутывают Хисторию, потому что она любит Эрена и дитя, что под рёбрами её прячется. Эрен целует её крепко, нежно, душно и горько. И в глазах его невозможного бирюзового цвета, целый мир тлеет. Жёлчью, мучительно, истошно, делает такой простой и болезненный выбор. Эрен своими руками стирает, хоронит до поры до времени Хисторию. Руки его подрагивают, и поцелуй, не прощальный, оседает на её лбу. И Хистория вместе с воспоминаниями своими же уходит прямиком в Ад с Эреном. А Криста с несчастным и пустым взглядом в закат остаётся. Криста удивлено трогает большой живот и не помнит. Ничего не помнит. Воспоминания её мутной пылью песком припорошены, да закрыты. — Кто? Кто его отец? — трясёт её генерал Заклей, любую субординацию нарушая. — Фермер, друг, мой друг детства... И Фермер молчит, соглашается, разводами четкими прописано на подкорке сознания, силой божественной Эрена Йегера: «Береги её, ценой свой жизни». Дыхание безысходностью спирает у Кристы, от жертвы неслыханной, ужасающей. «Прости меня, Имир, не жить мне в этом мире для себя...» Дитя её вырастет и станет титаном, и сама Криста станет титаном. Кровь. Кровь. Алая по её венам стремительно бегущая. Проклятая королевская кровь. А под имбирной зарей за морем, целый мир встречает свой закат. В огненном мареве сгорает человечество, изъевшись до тла, силой титана прародителя. И Кристе мерещится прах, пылью разлетающийся в душном воздухе, оседающий пеплом на пальцах, да запах костей обгорелых-обугленных. Сто четвёртый отряд самоубийц следует за чудовищем, что другом их зовётся. Тленные надежды их распадаются о пепелище обугленное. Опоздали. Не успели. Обагрённая сотнями тысяч жизней победа Парадиза в войне: гремит диким празднеством. И народ, что сотню лет жил, не зная мира, буйством радости встречает его конец и освободителя - Эрена Йегера. На ковчеге костяном, ужасающе гигантском, чудовищном, Эрен Йегер приносит на остров оставшихся Людей Имир, что по гетто разогнанные по всему миру жили. Незримое расцветает под кончиками пальцев Эрена. Хистория воспоминает все до последнего прикосновения. До последнего запаха, до последнего поцелуя, сладкой горечью осевшего на кончике языка. — Теперь ты свободен... — Эрен качает на руках сына. И Хистория, живая и настоящая, улыбается солнцем июньским ему. Свобода такая дорогая, что бесценная.