Двойной растворимый с ароматом персика и ладана

      Никогда прежде я не испытывал отвращение и ненависть к обществу так сильно, как в последние полгода. Небо над Питером оставалось серым, мосты все так же разводились каждую ночь, и даже хэштеги в безумно любимой социальной сети «Инстаграм» не потеряли своей оригинальности и сложности в разгадывании, но где-то внутри под слоем кожи, мышц и костей чего-то не хватало. Эта пустота разрасталась каждый раз, когда вместо такого желанного «мы» от любимого человека я слышал лишь «ты и я», а все потому, что он боялся. Чего? Этих гребаных установок общества, косых взглядов незнакомых людей и, пожалуй, своих чувств.       А, может, он даже ненавидел себя, когда смотрел в зеркало на того, кто так бесстыдно влюбился в мужчину, и выжигал взглядом себе сердце, но оно каждый раз возрождалось, а чувства таились где-то в под ребрами, залечивая старые раны.       Любить его открыто хотелось жутко! Просто целовать, когда хочется, неотрывно смотреть в его зеленые глаза и быть рядом… чтобы прикасаться часто и долго, каждой молекулой своего тела впитывать его тепло, чувствовать бархат его кожи.       Мы познакомились случайно, почти банально: он работал барменом, и в тот вечер я, в полупьяном бреду, жаловался ему и на жизнь, и на очередные проваленные пробы. Что ж, главных ролей в фильмах мне не давали, а потому приходилось перебиваться вторым планом и заливать в себя алкоголь литрами, надеясь, что все обязательно наладится.       Долговязый мальчишка внимательно меня выслушал, налил еще порцию хорошего коньяка «за счет заведения» и оставил на салфетке свой номер телефона. Жалко тогда ему меня стало, хотелось как-нибудь взбодрить.       Первое, что он сделал после моего звонка поздней ночью — на следующий день пригласил меня на футбольный матч, чтобы развеяться. Я тогда вежливо отказался, сославшись на свое полное незнание правил в той игре, и провалялся на диване еще неделю, прежде мы наконец встретились во второй раз.       Это был совершенно другой бар, с напитками подешевле и контингентом попроще. В помещении царил полумрак, столики стояли полукругом к маленькой сцене пять на пять, а посетители находились в ожидании. Место у микрофон посередине сцены долгое время пустовало, пока не вышел ведущий и не объявил, что еженедельный бесплатный стенд-ап с комиками-новичками начинается.       Помню, что Антон вышел третьим по счету. Он сильно волновался, отчаянно пытаясь скрыть это за широкой улыбкой, но шутил хорошо, не оставляя зрителей равнодушными к его харизме и чувству юмора.       Тогда я впервые утонул в нем, жадно впитывая слова и взгляд. Пытался найти в себе силы ровно дышать, успокаивая забившееся сердце, и ненавидел себя за отказ сходить с ним на футбольный матч. Это была одна из моих самых больших ошибок.       Дальше он узнал обо мне многое: то, что за спиной у меня неудачный брак и любимая дочка, то, что я актер, которого не берут сниматься в фильмах и не доверяют ролей в театральных спектаклях. Что я влюблен в него. Только этого, казалось, ему хватало, чтобы так ярко светить.       Я узнал о нем чуточку меньше — примерный ученик аграрного техникума, бармен, начинающий комик. Два из трех фактов я знал еще до того, как он начал краткий рассказ о себе, а потому самым желанным было признание. Но оно не прозвучало.       Я не торопил, не заставлял, не надеялся. Просто приходил к нему в бар выпить немного самого дешевого коньяка, наблюдал за его выступлениями и заваливал сообщениям в социальных сетях.       Слушать его голосовые, следил за тем, как все увереннее он начинает чувствовать себя на сцене было величайшим наслаждением, а потому я был счастлив и без его признания. Мне было достаточно просто наблюдать за ним, слушать его, иногда прикасаться к его руке или куртке, удерживая от неловкого падения во время гололеда. Поначалу мне хватало этого дружеского общения, но потом мне, как обычному человеку, перестало хватать этих знаков внимания от любимого человека, и захотелось большего.       В первый раз я поцеловал его около своего же подъезда. Мы долго стояли, разговаривали о всякой ерунде и вдруг я ощутил неукротимое желание физического контакта. Взгляд самовольно замер на чуть припухлых от мороза и постоянных покусываний губах, и я сделал шаг навстречу к нему.       Сжав в объятьях любимого человека и не давая ему вырваться, я целовал остервенело, впиваясь в чужие губы, засасывая его язык и под конец, коснувшись пару раз его лица, я с силой прикусил щетинистый подбородок. Руки Антона, до этого с силой отталкивающие меня от себя, переместились на мои затылок и талию, когда я попытался отстранится, и силой притянули к себе.       Его поцелуй, вопреки моему, был нежным и неуверенным. Он едва касался моих губ, шумно выдыхал в приоткрытый рот и дрожал от страха быть пойманными. Этот же страх отображался в его глазах, когда расстояние между нами увеличилось до метра. Он судорожно оглядывался по сторонам, заикался и, скомкано попрощавшись, широкими шагами направился к ближайшей автобусной остановке.       Вечером от него пришло сообщение с извинением и просьбой все забыть. Еще никогда в жизни я не чувствовал себя настолько разбитым и ничтожным. Темное пиво из ближайшего ларька заполнило одну из полок в холодильнике, а память ноутбука заняли скучные фильмы о неразделенной любви — хороший набор для ежедневных страданий.       Через полторы недели от Антона пришло еще одно сообщение, но на этот раз уже с просьбой встретиться.       Я пришел в тот бар, в котором мы первый раз встретились, и Антон без лишних вопросов вновь налил мне коньяк, «за счет заведения», а потом долго смотрел на мои темные мешки под глазами, который выдавали мой все еще влюбленный взгляд. Молчание затягивалось. Я успел опустошить бокал с крепким напитком и заказать себе повтор; если и был момент, когда мне хотелось избавиться от всех своих ничтожных накоплений, то он был именно тогда.       К концу вечера из уст бармена успело прозвучать «виноват» и «нравишься», но пресловутое «мы» так и осталось невысказанным. Это простое местоимение из двух букв я не слышал от своего парня никогда, но упрекать его в этом не было никакого желания.       После того вечера встречи наши стали более частыми и интимными, тщательно скрытыми от общественности. Мы ничего не говорили о чувствах своим друзьям, редко бывали в людных местах, предпочитая вообще никуда не ходить вместе.       Это все более походило на маразм, чем на отношения.       В тот день — который был вчера или, может, сегодня — я не знаю, сколько был без сознания, — мы встретились, чтобы отпраздновать два хороших события: Антон закрыл всю сессию, а я отыграл последнюю сцену в фильме, на главную роль в котором меня все-таки взяли.       Вечер длился долго. Мы пили в том же баре, в котором Антон работал, ведь по договору у работников была скидка, и расслаблено разговаривали о своих маленьких победах. Антон все так же оглядывался по сторонам, ограничивал себя в словах и действиях, тут же извиняясь одним взглядом.       Обижаться на него за такое поведение не было никакого желания.       В машину мы уселись уже ближе к десяти часам. Я был достаточно пьян, но мы почему-то решили не вызывать такси. Ночная дорога хорошо освещалась фонарями и фарами машин, а потому мы уверенно ехали ко мне, решившись провести ночь в одной квартире, но в разных комнатах.       Огромная фура выехала на встречку и, пытаясь затормозить, водитель выкрутил руль, так что боком грузовик практически задел нас. Соседняя полоса, густо заполненная машинами, не давала нам шанса перестроиться, а потому единственным спасением было выехать за тротуар с другой стороны, но фура настигла нас раньше, чем я смог додуматься до этого в своем хмельном состоянии, и весь мир погас.       Я слышал, как он кричал…       И вот сейчас я сижу рядом с местом аварии и безэмоционально смотрю на то, как мое тело вытаскивают из машины. Осознание случившегося происходит сразу, но никаких сожалений, к удивлению я не чувствовал, даже вина отказывалась выходить на свет. Значит, призраки испытывают эмоций?       Я же теперь призрак?       Тело Антона еще нетронутым оставалось на пассажирском сиденье. Появилась слабая надежда, что ремень безопасности хорошо сработал, и он приложился не так сильно о панель машины. Возможно, он остался жив, как никак мое мертвое тело выглядит намного хуже бессознательного тела Антона.       Знакомая макушка мелькнула рядом с двумя обсуждающими автокатастрофу полицейскими. Двух живых Антонов быть не может чисто теоретически… Хотя, могу ли я быть в этом уверен? Я вообще считал, что жизни после смерти не бывает. А жизнь ли это? Я же, получается, мертвый.       Через пару минут Антон присел рядом со мной и по привычке пошарил по карманам брюк, пытаясь найти сигареты, но мертвые не курят. Оказывается, правду говорят, что на тот свет ничего с собой материального из жизни забрать нельзя, хотя одежда, видимо, является исключением. — Сочувствуют они нам, — шмыгнул носом Антон. — Говорят, мы умерли мгновенно. Ну да, боли я не помню. — Ты давно… — хотел задать вопрос я, но вовремя подумал, что не знаю как правильно назвать наше нынешнее состояние. — Минут пять назад. Не знаю, может ты отключился, а потом только умер, но меня, видимо, и правда пришибло сразу.       Удивляло, как спокойной Антон относился к своей смерти. Чем яснее я осознавал, что произошло, тем сильнее меня накрывало с головой чувство вины. Сесть за руль пьяным и не среагировать в опасной ситуации? Конечно, где расписаться! — Прости. — Не извиняйся за то, что я мертв, — резко ответил мой парень. — Извиняйся за то, что мы в рай не попали. Ей богу, это потому, что мы по воскресеньям трахались!       С нами осталось его прекрасное чувство юмора, а это уже не могло не радовать. Отогнав от себя все ненужные мысли и еще раз посмотрев на свой изуродованный труп, я тяжело вздохнул. — Да красивый, красивый, — поднявшись, по привычке отряхивался Антон. — Пошли уже. — Куда? — Домой, нам больше некуда.       До нужного подъезда мы не доехали буквально семь улиц и два поворота. Дома нас постигло ощущение, что все происходящее всего лишь дурной сон. Однако, принять охлаждающий душ не получилось, ровно как и приготовить завтрак — руки проходили сквозь предметы, не оставляя никаких ощущений.       Антон смотрел в оставленную с утра открытой форточку и жалел, что не может закурить. Мне вдруг подумалось, что нашим родственникам уже могли сообщить о наших смертях и они, обливаясь слезами, не могли поверить в происходящее. Завтра им предстоит опознать тела и начать готовиться к похоронам, а мы будем рядом с ними. Хочу посмотреть, какую фотографию мама выберет для надгробия. Пожалуй, это самое важное. — Так странно, — я подошел к парню сзади и, положив руки на его талию, ощутил приятное тепло. — Мне почему-то безразлична моя смерть. Нет никакой паники, отрицания случившегося, только смирение и спокойствие. — Да, — кивнул Антон и откинувшись, прислонился спиной к моей груди. — Я тоже это чувствую.       Нас похоронили в разных городах: меня в Омске, Антона — в Воронеже. Конечно, о наших отношениях никто не знал, мы же при жизни кому о своих чувствах не рассказывали. Да и не было никакого «мы», лишь «он и я», но об этом тоже никто не знал.       На похоронах скорбели, плакали, пили и ели, но меня волновала лишь неудачная фотография, украшающая надгробный памятник. Я знал, что они смогут смириться с моим преждевременным уходом. Время лечит, а потому нужно лишь немного подождать, и на лице мамы вновь появится яркая улыбка.       Через два дня Антон поездом вернулся из Воронежа. Как бы это не было странно, мы не проходили сквозь предметы, на которые опирались: пол на этажах, стул, кровать, если сильно постараться, то и к стены могли подпирать. Самым непривычным, вопреки всем неожиданным открытия, была необходимость бодрствовать все двадцать четыре часа в сутках. Мы просто не могли заснуть, как бы сильно не пытались. — Дядя Витя на моих похоронах драку устроил, — делился впечатлениями Шастун. — Прямо на кладбище! Еще немного и пришлось бы еще кого-нибудь из родственников хоронить.       Мы шли по оживленной улице, обходя слишком медленных прохожих, и разговаривали о своих похоронах. Жить так, не придираясь к мелочам, было можно.       Мимо нас мелькали парочки, мило державшиеся за ручки, и Антон впервые последовал их примеру. Я почувствовал, как теплая ладонь коснулась моей, и переплел свои пальцы с его, довольно улыбаясь. Мы оба понимали, что нам больше незачем притворяться знакомыми или просто друзьями, и мы наконец-то могли расслабиться.       Касаться в открытую своего любимого человека было приятно, как и целовать его тогда, когда захочется, но в том, чтобы быть призраком был один существенный минус — пришлось отказаться от секса. Тело одинаково тепло чувствовало любые прикосновения Антона, не вызывая возбуждения и не способствуя соитию. Однако, легкий петтинг никто не отменял.       Через несколько месяцев в кинотеатре вышел фильм, в котором я успел сняться перед смертью, и мы с Антоном пришли на премьеру. Полупустой зал задевал мою гордость, но, по крайней мере, для нас с Шастуном нашлась пара не сложенных сидений.       Антон смотрел на меня в образе папочки-банкира завороженно, искренне проникаясь симпатией и увлекаясь сюжетом, честно сказать, третьесортного русского фильма. Откровенно заскучав на минуте двадцатой, я перевел все свое внимание на любимого человека и, взяв в свои ладони его руку, начал нежно растирать каждый пальчик, даря единственное доступное для призрака ощущение — тепло. — Арс, не мешай, тебя похитили! — буркнул Антон, не отрываясь взгляда от экрана, но пододвинувшись ближе и касаясь плечом моего плеча. — Если тебя еще и фильме убьют, вообще смешно будет. — Ага, обхохочешься.       Если подумать, то при жизни у меня не оставалось ни сожалений, ни неисполненных дел: в фильме я снялся, любимого человека завоевал, с родителями не виделся месяцами. Тогда что удержало меня в этом мире? Может, я не хотел оставлять Тошу одного? — Фильм просто пушка! — поделился Антон на выходе из кинотеатра. — Но тебя все же убивают. — Ага, и в фильме у меня нет тебя, чтобы возродиться. — Ну, это так не назовешь. Возродиться — этот как вторая жизнь. Ну, как феникс из пепла! А мы с тобой, скорее, просто не до конца умерли. — В таком случае у нас был бы шанс либо умереть до конца, либо ожить. По твоей теории мы находимся в каком-то пограничном состоянии, когда один шаг влево или вправо решает нашу дальнейшую судьбу. В реальности же мы даже не знаем, как стали такими, и уж тем более не знаем, чем станем в итоге. — Это да, — нехотя согласился Антон, и мы продолжили путь в нашу новую временную квартиру.       Ту, что я снимал еще при жизни, сдали другим квартирантам, а потому находиться там стало просто напросто невозможным, а в общажной комнате Антона еще при жизни было слишком много друзей. Выселившись, если это можно так назвать, мы с полдня бесцельно побродили по городу, а затем решили занять одну пустующую квартиру. Поиски были, прямо так скажем, не из простых: проходить сквозь стены страшно, всегда боишься не выйти с другой стороны, но мы надеялись со временем к этому привыкнуть.       Найдя пустую комнату без вещей и практически без мебели, мы наконец-то с облегчением вздохнули, уселись на кухне прямо на пол, опираясь на старый кухонный гарнитур.       За месяцы с момента смерти таких одиноких и темных квартир у нас было не меньше пяти, дальше маленького юбилея вести отсчет было глупо, и в каждой Антон неустанно повторял, что «вот сейчас бы «бэпэшечку» в честь заселения навернуть». А мне хотелось коньяка.       Осеннее солнце, вопреки всем канонам и ожиданиям, просыпалось рано и светило ярко. Тонкие лучи пробивались сквозь незашторенные окна и ровной дугой ложились на кровать, не замечая двух обнимающихся призраков. Спать мы так и не научились. Эта привилегия, скорее всего, заблокирована для нас навсегда, как и возможность принять душ или просто по-человечески поесть. — Дьявол! — наконец-то культурно ругался Шастун. — Почему, когда я был жив, осень всегда была пасмурной и слякотной, но стоило умереть, так не то, чтобы сентябрь — ноябрь забыл, для чего он вообще существует. — Солнце так ярко светит, чтобы людям не было грустно из-за твоего ухода, — смерть сделала меня чертовски сентиментальным и не в край романтичным. — Пошли сходим в кафе? — Хочу в наш бар, но он открывается только в три часа дня. — Ничего, ты пока свои браслеты все да кольца наденешь, как раз нужное время настанет. — Арс, я же не могу их снять, — напоминает парень.       Признаю, это немного неудобно — как только мы избавляемся от вещей, в которые были одеты при смерти, они тут же вновь появляются на нашем теле. Конечно, можно снять футболку и таскаться с нею в руке, тогда она никуда не исчезнет, но это неудобно и бесполезно: мы не испытываем ни жары, ни холода, лишь тепло от касаний друг к другу.       В легком поцелуе Антон накрыл мои губы своими и, скользнув рукой под футболку, продолжил целовать скулы, лоб, нос. Находиться рядом с ним двадцать четыре часа не надоедало, хоть мы теперь и не всегда могли найти тему для разговора, но молчать в компании с любимым человеком было по-прежнему приятно.       С силой прикусив шею Антона, зная, что он не почувствует боли, я все же зализал мнимую рану и притянул его голову к своему плечу, целую в макушку, обнимаю так крепко, что даже в состоянии призрака у него, кажется, ломаются ребра. — Это глупо, — бубнит он, не выпутываясь из объятий. — Но я нисколько не жалею, что умер. Первое время маму было как-то жалко, да и в кой-то веки вовремя закрытая сессия оказалось бесполезной, но с тобой так хорошо, что все то, прошлое, быстро перестало иметь хоть какое-то значение. Я люблю тебя… Боже, как же люблю!       Не имея возможности сжать его в своих объятиях еще крепче, я расслабил хватку, и сам прильнул к его телу, проведя носом по ключице, зарываясь руками в его волосы, путаясь в одежде, пытаюсь вдохнуть еще незабытый запах его тела. Знаю, что он меня понимает, что может в слова перевести все мои действия и прикосновения, но все равно произношу. — Я тебя тоже Тош… люблю . — Горячо, — невпопад выстанывает он, и я запоздало ощущаю, как его руки, до этого дарившие тепло, обдают приятным жаром.       В баре, в котором мы с Антоном впервые встретились, все осталось прежним, а потому дарило приятное чувство ностальгии и желание бухнуть. За барной стойкой стоял невысокий мужчина армянской внешности и старательно заплетал свои волосы в маленькую гульку на затылке, довольно проведя рукой по бритым вискам. — Коньяка, — от чего-то смеется Шастун. — Мой мужчина хочет выпить!       Бармен никак не реагирует на слова Антона, как и на то, как я, довольный поведением своего парня, увлекаю его в долгий поцелуй. Взять его хочется прямо здесь и сейчас, но целовать становится неудобно, когда на стул Антона садится высокая девушка и заказывает пина-колладу. — Варнава, ты опять собралась напиваться в хлам? Учти, то, что я твой друг, не означает, что я потащу тебя домой. — Серег, не начинай!       Мужчина нервно улыбается, но все же наливает девушке сразу две порции коктейля и, шикнув, отправляется к новым посетителям. Блондинка медленно попивает напиток и неотрывно смотрит на бармена. Девушка выглядит впечатляюще: высокая, худая, с ногами от ушей, она неосознанно прикусывает пухленькие губы и пялится на бармена таким знакомым, влюбленным по самое не хочу, взглядом.       Антон, уже стоя около моего стула, обняв меня за талию и положив голову на плечо, внимательно наблюдал за колоритной парой. Откинув голову назад, я слегка коснулся губами его подбородка, прижимаясь к тощему телу так сильно, как только мог. Худые ребра приятным ощущением отпечатывались на лопатках и единственное, чего мне сейчас хотелось — навсегда забыться в этом невероятном моменте.       Мой парень вздрогнул, когда я, не сдерживаясь, прикусил мочку его уха и тут же отстранился, увеличивая расстояние между наших тел от нулевого до невероятно дальнего, и с прямой спиной, но ощущением потерянности наблюдаю, как девушка отодвигает от себя один уже пустой бокал, тут же принимаясь за второй и недовольно постукивая по барному столу простеньким медным кольцом. — Катюх, умоляю, пей медленнее! — взрывается мужчина, приступая к приготовлению третьей пина-колада. — Или что, без году моделька, так можешь все себе позволить? Пропадать где-то на два месяца, заставлять других волноваться, а затем вдруг ни с того ни с сего вновь врываться в жизнь своих старых знакомых? Сколько мы с тобой уже дружим? Если посчитать, то с пяти лет… это примерно… Да много, Кать! Ты хоть понимаешь, как я волновался?       Новая порция коктейля с громким стуком опустилась на стол рядом с рукой девушки. — Мой тебе совет — найди мужика, а? Может хотя бы семейная жизнь тебя образумит! Честно, я устал оправдывать тебя перед своими родителями… и перед твоими, между прочим, тоже! Да, карьера у тебя идет просто шикарно, но про своих близких хотя бы не забывай.       Девушка виновато смотрит на бледную, чуть желтоватую жидкость, и отстукивает дешевым кольцом секунды по ножке бокала. Она решается поднять взгляд на бармена лишь тогда, когда тот, махнув рукой, поворачивается к ней спиной, и зачем-то разглядывает уже давно знакомые ему бутылки с алкоголем. Взгляд Екатерины тут же меняется, становится более нежным и она наконец-то, перестав сжимать губы в тонкую длинную линию, решается вновь заговорить: — Сереж, а, может, мы… — Нет, — тут же выкрикивает мужчина, не оборачиваясь. — Мы это уже обсуждали. Наш удел — быть друзьями и ничего большего. Этого не хочу я и, уж тем более, не хочешь ты. Зачем тогда? Зачем вообще пытаться? Просто допивай и уходи! Завтра жду звонок от тебя… трезвой!       Девушка залпом опустошает бокал, со звоном ставя его перед барменом, и вытирает губы тыльной стороной ладони, размазав помаду по щеке. Мужчина силится не закричать на нее, краснея от злости и сжимая кулаки. Его гостья широким жестом бросает на барную стойку несколько мятых купюр, а затем резко разворачивается и просто уходит, ничего не сказав на последок.       Бармен тяжело вздыхает, пытаясь успокоить себя, но то, как он нервно хватает деньги и разглаживает все их сгибы, не скрывается от посторонних глаз. — Они же любят друг друга, — шепчет Антон, вновь удобно устраиваясь на моем плече. — Ну, эта Варнава точно! Она даже не скрывает своих чувств. — Антош, не заморачивайся. Мало ли что в голове у этого мужика! Да и, может, он вообще уже женат, или воспринимает свою подругу только как родственника. Понимаешь, как младшую сестру, о которой нужно заботиться. — Ага, младшая сестра!       В последнее время у нас появилось странное развлечение — наблюдать за жизнью незнакомых людей. Мы словно щелкаем пультом от телевизора, иногда останавливаясь на каком-нибудь скучном и неизвестном канале, где как раз-таки началась одна из серий бесконечно длинного сериала. Мы смакуем сюжет, эмоции, а после отвлекаемся друг на друга и забываем, что мы только что смотрели. — Арс, пойдем потанцуем?       Я с удивлением смотрю на своего парня, пытаясь понять, насколько его слова шутка, а насколько — реальное предложение. Это обычный бар, со слегка завышенными ценами на алкоголь и весьма скудным выбором закусок, предназначен лишь для двух вещей — напиться в зюзю и напиться не в зюзю. Обычно здесь играет довольно веселая зарубежная музыка, чаще активная попса или качающий хип-хоп, но сейчас почему-то из колонок доносилась нежная мелодия из фильма «Призрак». — Какая ирония, — произношу с улыбку, но все же встаю со стула и иду вслед за своим парнем.       Танцевать Антон умеет только видоизмененную до неузнаваемости джигу-дрыгу, а потому лишь неуверенно топчется на одном месте под медленную музыку и сильнее сжимает руки за моей спиной, прижимая к себе все теснее и настойчивее. Утыкаясь носом в его плечо, я обвиваю его шею руками и нежно поглаживаю по загривку, наслаждаясь моментом. — Шаст, просто следуй за мной, хорошо?       Кивнув, Антон недовольно выдыхает, когда я отстраняюсь от него, одну руку кладу ему на талию, а второй хватаю его повисшую в воздухе ладонь и, счастливо улыбнувшись, начинаю управлять танцем. Еще в детстве мама записала меня в кружок бальных танцев, которыми я, как хороший сын, занимался восемь лет, а затем, увлекшись театром, забросил. Мне никогда и в голову не могло прийти, что умение профессионально импровизировать в бальных танцах может когда-нибудь пригодится.       Через пару неуверенных шагов и корявого поворота, я наконец-то почувствовал, как Антон поддался мне, положив свою руку мне на плечо, ступая вслед моим шагам. Он словно воск, потеплевший от жара двух влюбленных тел, плавился и принимал ту форму, которую я ему задавал. Лавировать между столиками просто, но неустанно снующие посетители норовят встать на нашем пути, и очередной поворот приходится сделать противно-резким, некрасивым и смазанным. — Арс, мы же призраки, — напоминает мой парень. — Можем просто пройти сквозь них. — Знаю, но мне так не хочется, чтобы тебя кто-то касался, — тут же отвечаю я и, перенеся весь свой вес на ту его руку, что удерживала меня за талию, прогибаюсь в пояснице.       Невообразимое чувство — отдать себя кому-то и наслаждаться тем, как тобой владеют. Выпрямившись, я хотел продолжил танец, но руки обхватили меня за щеки и с силой притянули к себе, целуя жарко и настойчиво. Вынудив меня встать на цыпочки, Антон лишь слегка наклонил голову, впиваясь своими губами в мои, просовывая язык чуть ли не в глотку. Не отстраняясь, он прикусывал губы, а затем вновь углублял поцелуй, наглядно доказывая свои чувства.       Впервые я был рад тому, что призраки не дышат.       «Съезжая» с очередной квартиры, мы с Антоном решили переночевать в небольшом торговом центре. Отдел мебели радовал разнообразием кроватей и диванов, но мы выбрали ту, на которой Шастун может уместить звездочкой во весь рост — своеобразный показатель качества. — Хочу прошвырнуться! — счастливо выдает Антон, засучивая рукава. — Всегда мечтал остаться в каком-нибудь магазине на ночь!       Он большими шагами бежит по коридору, и я пытаюсь успеть за ним, сильнее сжимая его ладонь. Нас заносит на поворотах, и я слышу ставший уже таким родным русский мат. Не удержавшись на ногах, мы падаем на стену, но, не успев сконцентрироваться, проходим сквозь нее и оказываемся в отделе детских игрушек. Антон с горящими руками тут же вскакивает на ноги, резким движением хватая меня за футболку и помогая подняться. — Так! Где тут отдел с лего и радиоуправляемые машинки?       Не могу сдержаться и смеюсь так громко, как только мне позволяют легкие и голосовые связки, запрокинув голову назад. Мой любимый человек еще такой ребенок, а потому любить его хочется осторожно, но каждый раз, когда я думаю об этом и касаюсь его лишь кончиками пальцев, он со страстью впивается губами в мои ключицы, и я вновь пропадаю. Как же быть с этим человеком осторожным, если он хочет гореть? — Арс, ты сейчас опять в стену провалишься!       Чувствую, как родные руки обхватают за предплечья и тянут на себя, не давая оказаться в коридоре. Мы идем по маркету медленно, разглядывая игрушки для младенцев, а затем для трехлеток и смеемся, находя многим игрушкам другое, более взрослое применение.       Глаза Антона округляются от восторга, когда он наконец-таки видит стеллажи с большими машинками и стремительно направляется в мир радиоуправления. Он тут же обращает свое внимание на большой красный вертолет, а на мой удивленный взгляд лишь закатывает глаза, желая еще немного побыть восхищенным ребенком.       Потрепав своего парня по русым волосам, я оборачиваюсь к противоположному стеллажу и замираю: полки заполнены красивыми куклами, барби, домиками и машинами, разноцветными пони и единорожками. В последний раз, когда я видел свою дочь, она сонно посапывала на диване, обхватив мягкую игрушку — кота Леопольда, — руками, ту игрушку, которой еще я играл в своем детстве. Игрушка была старая, потрепанная, даже немного страшная, но дочь любила ее больше всех остальных.       Алена никогда не запрещала мне видеться с Кьярой, но с каждым месяцем требовала все больше денег, ссылаясь на возрастающие расходы и шаткое положение на своей работе. Я в кой-то веки пожалел, что не успел написать завещание и оставить все своей маленькой дочурке. Хотя, если подумать, и оставлять то нечего было: сотня тысяч в банке на накопительном счету, диван в съемной квартире и новенький ноутбук. — Что-то случилось? — Антон невесомо коснулся моего плеча и заглянул прямо в глаза, пытаясь найти в них ответ на свой вопрос. — Дочку свою хочу увидеть. — Так кто нам помешает? Где она может быть завтра? — В садике, — неуверенно ответил я. — Он на другом конце города. — Хорошо, — его руки вновь обвили мою талию. — Сходим.       В детском саду Антон чувствует себя неловко. Он еще в раздевалке намеревался снять обувь, но вовремя понял бесполезность своих действий и, чертыхнувшись, зашел в группу. Дети нас, вопреки утверждениям некоторых фильмов и книг, не видели, а потому мое долговязое чудо, успокоившись, село на маленький стульчик. Сведя ступни и положив руки на высоко поднятые коленки, он был похож на ребенка, который ждет сто пятую порцию манной каши и надеется вырасти еще больше.       Кьяру Алена привела в садик с небольшим опозданием, метнув недоверчивый взгляд на одну из воспитательниц и, даже не извинившись за опоздание, убежала на свою работу. Дочка какое-то время бесцельно ходила вдоль пустых стульев, а затем села на один из них, чуть поодаль от Антона и уткнулась носом в старого Леопольда. — Что-то случилось?       Ксения Михайловна всегда была чутким воспитателем, а потому нравилась мне просто как человек. Она дарила всю свою любовь детям из своей группы, запрещая другим воспитательницам использовать грубые слова и силу. Ее главной задачей было сначала понять ребенка, только потом подбирая ключик к маленьким сорванцам. — Мама вчера сказала, что папа больше никогда не придет, — на глазах дочери появились крупные слезы. — Он больше меня не любит? Но папа говорил, что любит меня сильно-сильно! — Тише-тише, — воспитательница погладила Кьяру по волосам. — Папа тебя и правда любит, просто знаешь… он… наверно… улетел в другую страну, да? Будет там людям помогать. — Да, наверное, — дочка усиленно вспоминает, как часто я ей травил байки про различные приключения. — Он говорил, что хочет в Ис… Ис… — Испания? Ну вот, видишь, просто твой папа очень сильно нужен там.       Кьяра кивает и наконец-то улыбается. Не знаю, хорошо или плохо то, что Ксения Михайловна обнадежила мою дочь, но поблагодарить ее хотя бы за то, что она подняла настроение моему маленькому лучику солнца, стоит. А там, когда она вырастет и сможет все понять, надеюсь, Алена расскажет, что папа на самом деле не улетел в горячо любимую Испанию, а умер. Все по настоящему, без какой-либо дополнительной лжи или обмана, но… — Папа здесь, — я сажусь на колени напротив дочери и утыкаюсь лбом в ее маленькие коленки. — Я с тобой, милая. Знаю, ты ждала меня в воскресенье, но я не смог. Прости, что не сдержал обещание, но, пожалуйста, не плачь из-за этого и не печалься. Папе сейчас хорошо… Папа счастлив. Знаешь, рядом с папой сейчас человек, который его любит, и у тебя есть такой — это мама. Она, конечно, может иногда быть слишком строгой, но ты ей очень дорога.       Кьяра подняла голову и несколько секунд смотрела прямо перед собой, прямо в голубые глаза ее любимого отца, а затем вновь обняла уродливого Леопольда. Я был уверен — она почувствовала мое присутствие, но ей быстро стало страшно. — Милая, эта игрушка уже старая. Хочешь новую? Вчера в магазине я видел такую красивую куклу в голубом платье с рюшечками, прямо как маленькая Эльза. Тебе же она нравится! И волосы такие светлые-светлые, заплетены в маленькую косичку. Я подарю ее тебе, — глупое, неисполнимое обещание. — Подарю… Взамен этого глупого кота.       Я слегка коснулся плеча Кьяры, желая ее обнять, но она резко вскочила со стула, испуганно рассматривая то место, где я сейчас нахожусь. Протягивает ладошку, касаясь моего лица, и тут же отдернула ее, убегая прочь. Меня она все-таки не увидела.       Больше к своей дочери я не прикасался, боясь напугать ее. Антон часто успокаивал меня, говоря, что я остался прекрасным отцом даже после своей смерти и просил перестать терзать себя чувством вины. Мне, конечно же, хотелось быть рядом со своей дочерью. Хотелось видеть ее маленькие победы и успокаивать, когда она не могла больше сдерживать слез, но я лишь издали наблюдал за ней.       Наш первый призрачный новый год мы решили праздновать все в том же баре, где мы впервые встретились. На улице хлопьями валил снег, люди надевали теплые шубы и куртки, укутывались шарфами и палантинами, а мы с Антоном шли в одних футболках, совершенно не чувствуя холода. Он, крепко сжимая мою руку и даря то тепло, которое я могу чувствовать только прикасаясь к нему, весело рассказывает про свой первый рабочий день в качестве бармена.       Эту историю я еще не слышал. — А потом, прикол, он зовет администратора и во всех красках расхваливает мое мастерство, а я же ему даже не тот коктейль подал, который он заказал! — громкий смех заглушает шум улиц. — Выпендрился он тогда, конечно, от души, но зато меня повысили от простого стажера, до бармена на полную ставку. Я тогда в уголке слил себе немного дорогого виски и, выпив, домой пошел такой счастливый… прямо вот как сейчас! — Дурачок! — отвечаю я быстрее, чем успеваю подумать, тут же прижимаюсь плечом к его плечу, и продолжаю идти все так же, не желая отстраняться. — Как думаешь, сколько лет мы вот так вот проживем? — Не знаю, Арс, но, если честно, какая вообще разница? В какой-то день наши тела могут рассеяться, но я надеюсь, что это произойдет одновременно. — Ну да, умерли-то мы вместе! — В один день, — насмешливо тянет мой парень. — Как в любой дурацкой сказке про рыцарей и принцесс. Только они до своей смерти еще жили «долго и счастливо».       В бар мы заходим вместе с высокой Екатериной, с которой успели познакомиться в прошлый раз и усаживаемся чуть поодаль от нее, желая посмотреть следующую серию «барной истории». Мужчина, увидев девушку, широко улыбается и наливает два бокала шампанского. Оперевшись о стойку, бармен передает один бокал девушке, тут же чокаясь своим и выпивая все без остатка. — Мужчина, — бурчит Антон, подойдя вплотную к Сергею. — Может хоть сегодня вы нальете нам коньяка? А то в прошлый раз как-то невесело было!       В этот момент бармен улыбается сам себе и, возможно, мне показалось, но я почувствовал, как на долю секунды он смерил Антона уставшим взглядом. Руки работали сами по себе, отдавая заказанные коктейли, а девушка уже в открытую любовалась невысоким мужчиной. — Знаешь, что мне сказала моя мама? — Нет, Сереж, не представляю, — на этот раз блондинка пьет шампанское медленно, не стремясь напиться. — Что ты единственный мужик на наши две семьи. — На одну… — Нет, Кать, — резко реагирует бармен. — Нет. Я не знаю вообще зачем согласился встречаться с тобой, но дальше этого дело не зайдет. Не люблю я тебя, понимаешь?       Девушка горько усмехнулась, резко отводя взгляд куда-то в сторону, и опрокидывает в себя остатки шампанского. Все ее жесты — резкие и ломанные, а в глазах боль, желание скрыться не только от этого места, но и прозвучавших несколько секунд назад слов. Вскочив со стула, она достала из бумажника несколько неаккуратно сложенных купюр и положила их рядом со своим пустым стаканом. — И тебя с Новым Годом, милый!       Мерное цоканье каблуков сопровождается эхом искреннего пожелания и никак не сочетается с растерянным взглядом бармена. Мужчина долго смотрел вслед ушедшей девушки, не решаясь взять оставленные ею деньги. Он не жалел о сказанных словах, но язык все же себе прикусил, сетуя на собственную бестактность. Девушку Сергей, конечно же, любил — это было видно по его взгляду, но вот понять, почему мужчина идет против своих чувств и всеми силами скрывает поглощающую его влюбленность, я был не в силах.       Бармен не сразу смог полностью отвлечься на новых посетителей, бубня что-то непонятное себе под нос и периодически смотря сквозь нас — скорее всего на неприлично шумную компанию. — Пойдем, найдем себе место.       Антон, как джентльмен из прокуренных воронежских подъездов, протянул мне руку, чтобы я мог без труда слезть с высокого стула. Он, конечно, с высоты своего двухметрового роста не учитывает, что его парень тоже не относится к категории миниатюрных и низеньких, но я не особо и против побыть иногда слабым Арсением, требующем заботу и внимание.       Говорят, что «как новый год встретишь, так его и проведешь», а потому мы быстро выкинули из головы маленькую ссору бармена со своей девушкой. Жизнь призрака хороша хотя бы тем, что вся способность к эмпатии удивительным образом испаряется после смерти, оставляя после себя лишь холодность к эмоциям живых людей. Конечно, чувства родных и близких все-равно изредка откликаются в нашем сознании сожалением и виной, что мы ушли так рано, но эти ощущения тоже длятся недолго. Они каким-то образом будто чувствуют, что мы с Антоном так и не умерли до конца, оставшись рядом с ними, и бродим среди живых людей незримыми призраками, а потому после похорон даже не могут плакать за нашими душами.       Найдя в баре небольшую компанию с несколькими пустующими стульями, мы решили встретить Новый Год вместе с ними, притворившись теми самыми друзьями, которых никто никогда не слушает и не замечает. Вопреки всем ожиданиям, я получал удовольствие от одного лишь нахождения рядом с шумными, незнакомыми людьми и внимательно слушал их разговоры, отвлекаясь лишь на редкие поцелуи своего парня. Антон же, будто бы почувствовав себя снова живым, активно участвовал в разговоре, советуя бесполезные «лайфхаки» и ухищрения, совершенно не расстраиваясь, когда вновь и вновь оставался неуслышанным. — Чувствую себя лошарой! — вздохнув, тянет Антон и поудобнее укладывает голову на сложенные на столе руки. — Ни шампанского тебе, ни пивчика, ни хоть какого-то вразумительного разговора. — Быстро же у тебя меняется настроение, — я глажу его по растрепанным волосам и мечтаю натянуть на него новогодний колпак. — Хочешь, уйдем?       Антон отрицательно качает головой, вновь возвращая себе праздничное настроение, но больше не пытается вклиниться в беседу незнакомых нам людей, внимательно вслушиваясь в их речи и, посмеиваясь над удачными шутками, крепко сжимая мою руку под столом. В жизни у меня, конечно, было достаточно счастливых ночей с тридцать первого на первое. Например, когда родители дарили мне подарки, накладывали полную чашку оливье, разрешали съесть сразу несколько кусков шоколадного торта и укладывали спать к десяти. Или студенческие бухаловки, больше похожие на марафон по скоростной выпивке алкоголя, чем на какой-то праздник. Конечно, мой первый новый год в браке, совершенно иной и непохожий ни на один до этого: слишком нежный, романтичный, с горьким шампанским, подгоревшими апельсиновыми коржами под покупными взбитыми сливками и оливье без майонеза, потому что мы просто-напросто забыли его купить. Единственный новый год со своей дочерью… Детский плач всю ночь, неугасаемый даже при виде ярких бенгальских огней, вынужденная трезвость и деньги вместо подарка от жены. Потому, что замоталась. Потому, что не успела.       Счастливых новогодних ночей, и правда, было слишком много, но сегодняшний кажется самым лучшим, особенным, неповторимым. Я смотрю на своего парня и чувствую легкое головокружение, все будто бы плывет перед глазами, сливаясь, становясь более ярким и ощутимым. — Тош, кажется, я пьян. — Я тоже это чувствую, — смеется мой парень, наслаждаясь почти забытым ощущением. — Так странно.       Приятная музыка сменяется на праздничную речь президента, затем — на бой курантов и звонкое соприкосновения бокалов, стаканов и пивных кружек. Впереди нас ждет еще один год, и, надеюсь, не последний. Быть с Антоном слишком сладко и я еще вдоволь не насладился этим приятным чувством, чтобы окончательно лишиться всего.       В нашем положении никогда не знаешь, последний ли сегодня день мы проживаем вместе, и что будет с нашими эфемерными телами даже через час, но от этого жить хочется еще более рьяно, чтобы ни о чем не жалея и не никого не коря. — Антон, Арсений, как вам шампанское? — около нашего столика остановился бармен. — Помню, вы просили коньяк, но сегодня же как-никак праздник.       Компания друзей молча уставились на Серегу, искренне не догоняя, о чем он вообще говорит. На столе стоят только пиво с водкой и никого с озвученными именами среди них, как оказалось, нет. — Мужик, ты что, сбрендил? — выпалил самый смелый «шутник». — Напился уже, что ли? Лучше еще пива принеси, а то у нас уже заканчивается.       Бармен извиняется, принимает заказ и перед тем, как отойти, внимательно смотрит на нас с Антоном. Раньше, конечно, я бы подумал, что вновь всего лишь принимаю желаемое за действительное и мужчина на самом деле смотрит сквозь нас, но что-то мне подсказывало, что сейчас не тот случай. — Он то, обращался к нам?       Шаст долгое время смотрел на уходящего мужчину, пытаясь осмыслить произошедшее и не решаясь поверить в реальность своих предположений. Но его взгляд — действительно косой и пьяный, даже немного напуганный, так хорошо отрезвлял и давал понять, что все не это не глюки. Это действительно сейчас произошло.       Не сговариваясь, мы резко вскочили со своих мест и направились к барной стойке. Пройдя сквозь нее и остановившись по обе стороны от невысокого мужчины, мы пытались отдышаться, не имея в этом никакой необходимости, скорее просто по привычке со времен еще живой жизни, как это глупо звучит, и подобрать нужные слова. — Ты нас видишь? — голос дрожал, но ответ хотелось услышать даже больше, чем воскреснуть. — И слышу, — отозвался мужчина. — Через час придет мой сменщик, так что могу сжечь вам оливье. Катюха его еще утром принесла. — Сжечь? — наконец, пришел в себя Антон. — Ну да, что-то вроде маленького ритуала. У меня в сумке с давних временем завалялся маленький мешочек с травами, хватило только на шампанское.       Переглянувшись с Антоном, я заметил, что он тоже не может поверить в происходящее. Судя по тому, что Серега упомянул как-то ритуал, он не был обычным человеком. Скорее всего медиумом, экстрасенсом или на крайний случай знахарь, но его квартира с потрохами выдала лишь о том, что бармен был заядлым холостяком.       Присев на старый скрипучий диван, мы будто бы вновь ожили, не прикасаясь, не обмениваясь взглядами и боясь даже подышать в сторону друг друга. Никто не знает, как их новый знакомый относится к людям с нетрадиционной ориентацией, а терять единственного человека, который может их видеть, не хотелось. — Че сидите, как истуканы? Видел я, как вы в нашем баре сосались и лапали друг друга, — доставая из холодильника оливье, пробурчал Серега. — Я, конечно, не гей, но и не гомофоб.       Весь Питер, наверное, слышал, как мы выдохнули. Откинувшись на спинку дивана, я своевольно положил руку на бедро Антона, с интересом наблюдая, как новый знакомый рыскает по дому, вспоминая, где оставил свой сундучок с разными травами. — Ты экстрасенс? — Антона, впрочем, больше увлекал поиск ответов на скопившиеся за последние полтора часа вопросы. — Не знаю, кто я. Бабка моя гадалкой была, но я не уверен, что она и правда какую-то силу имела. Из того, что она предсказывала, ничего не сбылось, а вот дед у меня, конечно, человеком пострашней был. Он что пожелает, чтобы с человеком плохое произошло, так то и происходило. Да, поганый язык у него был, из-за него у моих родителей две хаты сгорели — он до самой смерти не одобрял их брак. Родители, вроде, чистые. Со стороны отца вообще все чуть ли не ножки Богу целуют, но я готов поклясться, что его нет. А вот что там с мамиными предками — тьма тьмущая. Там вроде и цыгане есть, и темные колдуны, и знахари, и сектанты, и ясновидящие. То ли правда это все умели, то ли врали, чтобы бабло рубить с доверчивых людей. А вот кто я — фиг его разберет. Одно ясно, что не шарлатан, раз реально призраков вижу. Хотя, может быть и такое, что я просто псих больной, а вы — глюки. — Мы настоящие, — прервал монолог мужчина Антон. — Ну, насколько это возможно. — Да знаю, не гунди! О, вот и сундучок мой волшебный!       Серега достал находку из нижнего кухонного шкафчика и, поднеся к раковине, сдул с него лишнюю пыль. Поваром он оказался неважным, да и за чистотой не так щепетильно следил, но сейчас это не имело совершенно никакого значения. Открыв кран и ополоснув сундук, он наконец-то поставил его перед нами, на принесённый заранее с кухни табурет, а сам уселся на кресло напротив. — Давно ты не колдовал, — никак не мог замолчать Шаст. — Кстати, где ты этому научился? — Нигде. Говорю же, что я до конца понять не могу, кем являюсь. Иногда мне во сне всякая фигня снится, а потом либо сбывается, либо действенной оказывается. Так и этот ритуал тоже… Мне во сне его Моника Белуччи показала, прикиньте! Я сначала думала, что это бред какой-то, но нет — работает! И да, я мало для кого из призраков свою способность раскрываю. Они обычно потом такими дотошными становятся — жуть! Ходят везде за мной, болтаю без умолку и просят прояснить ситуацию. Да не знаю я, что должно с вами произойти. Как-то в детстве пару призраков видел… Паша и Ляся их вроде звали, они присматривали за мной какое-то время. Знаете, как удобно писать контрольную, не имея в голове совершенно никаких знаний, но внимательно слушая подсказки призрака. Ух! Я только поэтому начальную школу с отличием закончил, а потом… Пропали они куда-то. Я думал, что они… как бы… испарились, что ли? В конце концов мне ничего не известно про то, что с призраками происходит в конце. Но, знаете, то странно, пару лет назад я случайно будто бы столкнулся с ними. Все такой же худощавый Пашка и веселая Ляйсан, но они были людьми! Может, меня реально в тот момент глюкануло, а, может, люди просто были очень на них похожи. Столько лет все-таки прошло, что я уже и не вспомню их внешность. В общем, вот этот вот дурацкий вопрос, типа что вас ждет, не задавайте. Я ничего сказать вам все равно не смогу. — Хорошо, — наконец отозвался я, когда мужчина закончил приготовления и в металлическую чашку вместе с разными травами положил несколько ложек оливье. — А почему ты решил нам открыться? — Да вы вроде на нормальных людей похожи. К тому же, вас двое, а это значит, что доставать меня постоянным присутствием не будете.       Хотелось, конечно же, задать еще кучу вопросов, но и от полученной информации уже порядком раскалывалась голова. Антон, судя по всему, со мной был полностью согласен, раз окончательно замолчал и, расслабившись, положил голову мне на плечо. В последнее время меня лишь иногда волновало, что с нами произойдет дальше. Я наслаждался присутствием дорогого моему сердцу человека в моей недожизни и за каждый прожитый день благодарил ту самую катастрофу, что позволила нам быть вместе.       Серега, внимательно посмотрев на нас, зажег длинную каминную спичку и поднес ее к сухому стеблю незнакомого мне цветка. Огонь вспыхнул так, словно в чаша была наполнена бензином или, по крайней мере, спиртом, заставив нас с Антоном испугаться и вжаться в диван. Верить вот так вот совершенно незнакомому человеку было глупо с нашей стороны. А вдруг он какой-нибудь охотник за привидениями или кто-то вроде русских Винчестеров и хочет изгнать нас в ад. Я всегда был скептиком и не верил в существование этого места, но когда твое тело приобретает возможность ходить сквозь стены, пока твой труп зарыт глубоко под землей, начинаешь как-то по-другому смотреть на многие вещи в этом мире.       Через несколько секунд огонь утих, маленькими язычками пламени поглощая содержимое чаши, но Антон все никак не мог успокоиться, мертвой хваткой вцепившись в мою руку. Улыбнувшись ему спокойной улыбкой, я невесомо коснулся его напряженных костяшек своей ладонью — он дрожал. Не в первый раз с того момента, как мы познакомились, но впервые с тех пор, как мы умерли, и осознание этого электрическим зарядом ударило по моему уже несуществующему сердцу. — Тише, милый, я рядом.       Хватка на моей руке ослабла, а щеки коснулись мягкие волосы. Он по привычке дышал… Точнее, делал вид. И делал это уже более спокойно, размеренно, носом утыкаясь в местечко между шеей и плечом. Ему в голову, наверное, тоже пришли эти странные мысли про охотников на привидений, и страх впервые за относительно долгое время овладел им.       Когда цвет огня сменился с желтого на синий, я почувствовал во рту привкус вареной картошки, колбасы, зеленого горошка и других ингредиентов, неслабо приправленных майонезом. А не соврал бармен, когда говорил, то мы сможем почувствовать этот вкус. — Тош, чувствуешь оливье? Будто сам его ешь, правда?       Шаст утвердительно кивнул, не отстраняясь от меня и не поднимая головы. Ему, наверное, тяжело было отойти от страха навсегда исчезнуть, а, может, он просто наслаждается прекрасным моментом. — В баре у меня не было всех трав с собой, поэтому вы не смогли почувствовать вкус шампанского — только опьянение. — Как ты умудрился там незаметно такой большой огонь развести? — Ну я же не в помещении это делал, — как тупому пояснял Серега. — Взял металлический стакан с шампанским, высыпал в него все, что было в кошельке. Да, в кошельке, не спрашивай, почему и нафига! Там больше крошки от листьев остались, чем что-то хоть отдаленно на растения похожее. Не знаю, вообще, сколько времени это там пролежало. В прошлый раз я проводил этот ритуал года полтора назад. Поджег это все на улице за углом, и горело, кстати, не так сильно. Видно так вспыхивает та трава, что отвечает за вкусовые рецепторы. — Спасибо, — искренне поблагодарил я. — За все. — Добавки? — мужчина положил в чашку еще две ложки новогоднего салата и, может мне и показалось, но я впервые ощутил что-то отдаленно напоминающее сытость.       Позже, конечно, выяснилось, что мне не показалось и, хоть призраки и не нуждаются в пище, но благодаря этому ритуалу мы вполне может почувствовать вкус какого-либо блюда и «наестись» до отвала.       Серега оказался хорошим человеком, стабильно пару-тройку раз в неделю приглашая к себе в гости на совместный просмотр фильмов, игру в настолку, коих у него было много или просто так… Без повода и без причины, просто чтобы посидеть и поболтать. Траву он нам после новогоднего вечера больше не зажигал, ссылаясь на то, что ее осталось слишком мало и хватит только раза на два.       Мы терпеливо ждали нужного повода, чтобы сжечь эту траву с чем-нибудь вкусным и сразу же залить ее крепким алкоголем, но ничего больше праздновать не хотелось. Нас теперь не радовали четырнадцатое и двадцать третье февраля — это всего лишь дата в календаре, который не имеет для нас абсолютно никакого значения. Мы не видели смысла в том, чтобы отмечать день рождения друг друга хотя бы потому, что оба были мертвы, и даже как-то незаметно пропустили дни рождения своих родственников, посетив только одно, самое важное — день рождения моей маленькой дочери.       Дни сменяли друг друга, отмечаясь в календаре живых людей то красным, то черным, но для нас с Антоном само понятие «день» уже давно потеряло свой смысл. Мы не работали, не учились, ничего не ждали и даже не спали — ничего для того, чтобы считать дни или придавать им какое-то значение.       Но события, наоборот, начали иметь для нас значение: для меня более важным стало не дожить до субботы, среды или какой-то определенной даты, а, например, провести весь день в постели, нежась в объятиях любимого человека и ловя его ленивые, сонные поцелуи; без страха пройтись по краю крыши, улыбаясь ярко, самодовольно, гордо, ища свое отражение в до смерти перепуганных зеленых глазах — весьма странная метафора, для нашего положения, как и страх Антона, напрочь позабывшего о том, что я уже мертв. Ну, или тот момент, когда мой парень, преисполненный нежности и ласки, смешавшейся с возбуждением, потребовал целовать его прямо здесь и сейчас, рядом с женихом и невестой в их новобрачную ночь, когда мы случайно оказались в их квартире, а те, обуреваемые страстью, даже не смогли дойти до кровати, отдавшись друг другу на жестком полу, усыпанному лепестками роз.       Нам хотелось так же — любить друг друга не только на словах и в легких прикосновениях, но и смешивая свои чувства с похотью и животной страстью. За все нужно платить, а потому, за свое бестелесное существование и возможность быть рядом друг с другом, мы заплатили возможностью испивать друг друга до дна.       В один из весенних вечеров мы собрались у Сереги и смотрели все части «Матрицы» поочередно. Киану Ривз, конечно, классный мужик, но даже он сильно так не дотягивает до того лопоухого чуда, что вжимался в мой бок всем телом, вытеснив меня на самый краешек дивана. Антон наконец-то избавился от привычки дышать, какое-то время я даже называл эту его привычку дурным тоном для призраков, за что получал увесистый подзатыльник. — Серег, а сожги мне «Доширак»! — неожиданно попросил Шаст. — Скоро все равно лето, и можно будет запастись травами хоть на несколько лет вперед.       Мужчина усмехнулся неожиданной просьбе, но все же одарил меня вопросительным взглядом, как бы спрашивая, действительно ли мой парень сейчас серьезен. Кивнув, я запустил свои руки под футболку Антона и, поглаживая впалый живот, наслаждался его теплом. Прижавшись еще сильнее, а мне напрасно казалось, что куда бы еще, он не удержался и губами прикоснулся к моему плечу, оставляя на нем теплый след от поцелуя. — Если так жить можно вечно, то я совсем не против, — прошептал он мне на ухо. — Даже если нельзя, — тихо ответил я, взглядом провожая уходящего на кухню друга, — я буду мечтать об этом.       Не отрывая взгляда от любимых глаз, я почувствовал обжигающее тепло на своей шее. Почувствовал, как Антон опускает свои руки мне на грудь, поглаживая и опаляя через плотную ткань футболки. Видел, как он чувственно приоткрыл губы, облизнув верхнюю, а затем, прикусив нижнюю, с трудом перебарывал желание наклониться и забрать свое по праву. Мне могло показаться, но я готов был поклясться, что в тот момент его скулы покрылись едва заметным красным румянцем, как еще при жизни, и мне на миг почудилось, что мы вновь вернулись на много месяцев назад.       Мне мнилось, что я слышу людей, снующий у меня за спиной и ядовито поглядывающих на нас с Антоном. В моих воспоминаниях еще остались те упрекающие в якобы «неправильности» взгляды, быдловатые речи людей старой закалки, даже если на вид это была бабушка с невинной внешностью. Но ярче всего я помнил опущенный вниз взгляд Шаста, его испуганные, а потому неуверенные, дрожащие касания, в купе с тихими мольбами остановиться и потерпеть до дома.       Я будто бы и правда вновь ожил, но это ощущение мне больше не приносило никакого наслаждения. Смотря в подернутые поволокой глаза напротив, я любовался их цветом, впитывал в себя легкие прикосновения и хотел целовать, но не сильнее и отчаяннее, чем сохранить образовавшуюся между нами химию. — Эй, пидарасы! — весьма по доброму окликнул нас Серый, держа в руках две разные пачки лапши быстрого приготовления. — С курицей или говядиной? — Сам выбери, — разочарованно выдохнул Антон, утыкаясь лбом мне в колени и вытягивая ноги, вынужденно опуская ступни свисать с края дивана. — Тогда с курицей, у меня ее еще несколько пачек осталось, а говядина последняя.       Привкус доширака начал будоражить вкусовые рецепторы сразу после того, как огонь большими языками пламени возвысился над металлической чашей. Антон, довольный и расслабленный, имитировал жевательные движения, ясно представляя в своей голове, как по нормальному есть эту лапшу, прожевывая и проглатывая, заполняя желудок не самой здоровой пищей. — Сытости не чувствую, — констатировал я, когда друг выложил в чашу остатки нехитрого блюда.       Почему все это так сильно загоралось, иссушая продукты питания и погасая лишь от верно сказанных Серегой слов мы не знали, но согласованно решили списывать все на мистику и вообще не заморачиваться над этим вопросом. — Значит, корня ромашки недостаточно, но я положил весь оставшийся. Там трав еще на один раз, но, извиняйте уж, сытости уже не будет. — Ничего, спасибо, Серег.       Антон продолжал лежать головой у меня на коленях, ладонью поглаживая проступающие через дырки в светлых джинсах колени, и чуть ли не мурлыкал от легких прикосновений к своим волосам. — Тош, хочешь выпить? — увидев на экране телевизора мужчину с бокалом вина, спросил я. — Серег, может, нальешь? — Да, у тебя же еще осталось пиво?       Мужчина, в удивлении распахнув глаза и судорожно хватая легкими воздух, посмотрел сначала на нас, потом на огонь с чашей и утвердительно кивнул. Свое пиво он берег, как зеницу ока, не давая прикоснуться к нему даже своей девушке. Крафтовое, дорогое, оно приятно выглядело, и на вкус, наверное, было не хуже многих вин. С трудом скрывая недовольную мину за недостаточно добродушной улыбкой, друг принес литровую бутылку холодного пива и, достав оставшиеся травы из сундучка, еще раз посмотрел на нас, словно отговаривая, но мы были непреклонны в своем желании вернуться домой немного пьяными и счастливыми. — Нужно добавить еще можжевельника и лепестков цветка шиповника, чтобы алкоголь чувствовался, — Серега неодобрительно посмотрел на оставшиеся травы и, психанув, высыпал в чашу все имевшееся. — Все равно без лепестков шиповника этот ритуал не провести, но зато вдарит вас сейчас не слабо, так что приготовьтесь.       Огонь, захрустев высушенными листьями, лепестками и стеблями, взмылся в высь, нагревая воздух вокруг себя и долго не собираясь утихать. Лишь спустя несколько минут желтый цвет перешел в холодный синий, а само пламя уменьшилось до едва заметных язычков, бегающих по сухим веткам и остаткам лапши.       Открутив крышку и отпив из бутылки несколько глотков, мужчина прикрыл глаза, чтобы вдоволь насладиться богатым послевкусием качественного дорого пива и вылил все в чашу. Огонь не потух, ровным слоем окутав поверхность напитка и довольно шипя. — Ого, я как будто залпом выпил несколько рюмок водки, — присел от неожиданности Антон. — Причем на голодный желудок и не закусывая. — Да, — протянул я, наугад ища ладонь своего парня. — Так сильно я давно не напивался.       Перед глазами все поплыло, как в студенческие годы после дикой пьянки по поводу и без. Даже язык ощущался тяжелым и неповоротливым, неспособным вразумительно произнести и пары слов. Повинуясь наработанным с годами привычкам, Антон хотел встать с кровати, чтобы сходить в туалет, но его пьяный мозг не сразу дал оплеуху сознанию, и Антон, выругавшись и запутавшись в своих длинных ногах, грузно рухнул на диван. — Арс, — беспомощно промямлил мой парень, пытаясь сесть, цепляясь за спинку дивана и мое плечо, — вертолетики — это жесть! — Да, милый, знаю, — я из последних сил пытался совладать с собой, помогая ему подняться.       Антон, как человек больше социальный, чем любознательный, еще в первые месяцы наших отношений кичился своими победами на «алкомарафонах» длинною в несколько дней, и всегда как-то странно и гордо хвастался своей стойкостью к алкоголю. Но вот он, самоназванный король всех алкоголиков, со страдающим видом медленно соскальзывал со спинки дивана и мямлил что-то членораздельное и непонятное. — Можжевельничка, все же, много оказалось для одного раза! — констатировал Серега, вернувшись из кухни со второй бутылкой пива и неспешно попивая из горлышка. — Он у тебя слишком чувствительным оказался, вот и… упился в хлам.       Посмотрев на своего парня, неудобно сидящего на диване с полузакрытыми глазами, безразличного ко всему, я не смог сдержать легкой улыбки. Волосы его растрепались от пьяных валяний по дивану и попыток сесть хоть более-менее прилично, щеки действительно покраснели, делая его на пару лет моложе, а футболка так бесстыдно задралась почти до самой груди, оголив живот.       Наклонившись и чуть не потеряв равновесие от смены положения, я с трудом оперся на одну руку, чувствуя, как она по ладонь провалилась сквозь диван, а второй одернул легкий предмет одежды своего парня, задержавшись взглядом на полурасстегнутой ширинке его джинс. Сами джинсы были старыми, как и молния на них, а потому собачка часто сползала вниз, обнажая маленький кусочек темных трусов.       Облизнувшись, я перевел взгляд на Серегу, наслаждавшегося прохладным пивом, и не сразу решился заговорить. Все же это было личное и, даже больше — интимное, а выносить эти вопросы за пределы постели ой как не хотелось. — Слушай, а может как-нибудь попробуем добавить траву для повышения потенции? Ну, или даже таблетки, чтобы уж наверняка. — А вы что, не можете? — удивившись просьбе и понизив голос, спросил Серега. — Призракам это недоступно. — Понятно, — друг поставил бутылку на стол. — Ну, что ж, попробуем, но только летом, сейчас у меня уже не осталось трав.       Я одарил друга благодарным кивком, пытаясь принять изначальное положение, оперевшись о ручку дивана, но силы покинули меня еще на той стадии, когда я пытался оттолкнуться и я, так странно осознавая тяжесть своего тела, рухнул рядом с ногами Антона, пытаясь вдохнуть родной запах, но не слыша ничего, кроме жуткого перегара.       Списав все на пьяные галлюцинации, я прижался макушкой к темным джинсам, ладонью наконец-то нащупав длинные окольцованные пальцы и слабо сжал их. Голова кружилась нестерпимо и, прикрыв глаза, я ощущал себя лежащим на кровати и крутящимся в сильном торнадо. Чтобы прийти в сознание, нужно было найти в себе силы сесть, но, когда Антон, которого понемногу отпускало, почувствовал прикосновения и сжал мои пальцы в ответ, сильно, безболезненно напрягая несуществующие суставы, я полностью растворился в его близости. Все неприятные пьяные ощущения отошли на второй план.       Не знаю, когда в квартире появился четвертый человек, но, напрягая слух, я узнал голос Кати. После новогоднего инцидента мы видели ее еще несколько раз, такую веселую, полную надежды и стойкости. Тому, как умело она принимала отказы, мог позавидовать любой ботаник или даже ловелас, а потому я, сам того не осознавая, проникся к ней какой-то дружеской симпатией. Меня всегда поражали люди, идущие до конца, от каждого проигрыша становившиеся лишь сильнее и настойчивей. — Ты не предупредила о приходе, — устало отозвался Матвиенко, протягивая девушке наполовину опустевшую бутылку пива, и та приняла ее, сразу же делая несколько маленьких глотков. — Я соскучилась, — Катя поставила бутылку на стол и внимательно присмотрелась к еще горящей чаше. — Опять призрак? — Двое, но эти другие. Помнишь, в детстве, я рассказывал тебе про Пашу с Лясей, которые изредка приглядывали за мной и помогали с учебой? Эти такие же — влюбленные и ненавязчивые. Мы, кажется, подружились. — То есть не ходят за тобой хвостиком, не угрожают, не изводят постоянной болтовней и… что там еще делали другие? — Да не, нормальные пацаны! — Постой, ты сказал, что они влюбленные, они что… — Катя замешкалась, не решаясь произносить последнее слово, но все же понадеялась, что Серега правильно поймет ее. — Да, Кать, да, но что за реакция? Ты сама еще в студенческие годы встречалась со своей одногруппницей, разве нет?       Девушка поджала губы, виновато кивая и склоняясь над своим парнем, чтобы запечатать губы легким поцелуем. Мужчина с легким упреком отстранился, поправляя гульку и краем глаза пытаясь понять наше нынешнее состояние. Я уже мог не бояться закрыть глаза, избавившись от неприятного головокружения, и просто блаженно лежал на диване, наблюдая за развернувшейся картиной. Серегу, судя по всему, это вполне устраивало, и он, подмигнув мне, прошептал слова, завершающие ритуал, и огонь в чаше потух. — Оставайтесь сегодня у меня, можете даже занять кровать, все равно… Не важно, я у Кати переночую. До завтра! — До завтра, ребят! — вторила Катя. — И простите, если обидела.       Улыбнувшись от той теплоты, с которой девушка извинялась перед нами, я еще раз убедился, что наш друг настоящий идиот, раз отказывает ей в настоящих, полноценных отношениях. Катя все легко понимала, принимала и, хоть и делала выводы, но всегда старалась поступать так, чтобы никого не задеть. — Серег, — окликнул я друга, когда те уже собирались в коридоре. — Скажи ей, что она просто душка! — Говорят, ты душка, — послушно передал мужчина и под заразительный смех прекрасной девушки захлопнул входную дверь.       Посмотрев на необычно сонного Антона, я легонько коснулся его плеча, опаляя кожу кончиков пальцев сильным жаром, и резко отдернул руку. Сейчас он был горячим, раскаленным словно кузница в разгар рабочего дня, и я все еще не смог понять, почему температура наших эфемерных тел может меняться от едва теплой и до жаркой и сжигающей. — Больно? — Антон, распахнув глаза, коснулся моей руки и подул на кончики пальцев, пусть и бесполезно: мы не дышали и не могли образовывать потоков ветра, а природные бризы и ураганы с легкостью проходили сквозь нас. — Знаешь, это странно, но да, — я еще раз посмотрел на свои пальцы, на которых не было ожогов, — кажется, на какое-то мгновение я почувствовал боль. Ты был слишком горячим. — Я думал о нас… Ну, знаешь…       Антон замер, пытаясь подобрать более подходящие слова, совершенно не беспокоясь о том, что пауза сама по себе вышла весьма красноречивой. Пододвинувшись поближе, я протянул руки к его ширинке и, с трудом совладав непослушно-пьяными руками с маленьким бегунком, застегнул молнию до конца. А после накрыл ладошкой его пах, вспоминая нашу первую ночь, проведенную в жарких объятиях, страстных поцелуях, рваных толчках и стонах. Сгорая до тла, сжигая все мосты, по которым мы уже не могли вернуться к прежней, привычной жизни друг без друга. — Не об этом, Арс, хотя этого мне бы тоже хотелось. — О чем же тогда? Мне интересно знать, что именно заставило тебя так накалиться. — Мечты, милый, я многое хочу сделать, — Антон рефлекторно прикрыл уши, боясь, что они покраснеют.       Когда-нибудь он избавиться и от этой привычки. — Я подумал, что сейчас мы не обременены повседневным бытом и не ограничены в финансах. Ну, у нас их, конечно, вообще нет, но они нам и не нужны. Сейчас столько дверей открыто! Я многое представлял: то, как мы катаемся на колесе обозрения полчаса, как едем на море, как ходим на твои любимые спектакли… — А как мы ничего не делаем? — И это тоже, — признался он. — Нам же не нужно никуда идти, и мы можем бакланить днями напролет. Понимаешь? Бакланить в Питере, бакланить в Воронеже, Омске, Москве, бакланить в Америке или Англии, может быть даже мы будем подсматривать за порнозвездами. — А у тебя есть любимчики?       Выдержав упрекающий взгляд, Антон толкнул меня кулаком в плечо и громко засмеялся. Только он один смеялся так искренне, как умеет ребенок в шесть месяцев, лежа на спине и наблюдая за тем, как мама перед его лицом машет новой погремушкой. Он широко открывал рот, закрывал глаза и сгибался пополам, иногда придерживая живот. Так наигранно и искренне одновременно, что я путался и терялся, желая слушать его смех вечно.       И Антон смеялся. Он видел повод для улыбки в окружающий его вещах, не сдерживая эмоций и наслаждаясь каждым прожитым мгновением.       Дни летели, словно секунды, ускоряясь с каждой неделей. Казалось, еще пару минут назад я наблюдал за рассветом, а сейчас уже провожал солнце за линию горизонта, считая звезды на небе. Вопреки всем догадкам и опасениям, быть никем совершенно не надоедало, и мы с Антоном к лету облазили, наверное, каждый уголок Питера, познакомились со всеми бомжами неблагоприятных переулков и пососались в каждой парадной.       Серега, как хороший друг, честно обрыскал все полянки и лужайки в ближайших деревнях в поисках трав, обладающих возбуждающим эффектом. Рядом с телевизором у него теперь красовался старый ежедневник то ли его бабки, то ли еще более давнего родственника, с описанием полезных трав, и друг гордо рассказывал нам о новых находках, засушивая их пакетами, чтобы точно хватило до следующего лета.       Пытаясь собрать все необходимое к особенной дате, он даже сходил в аптеку, прикупив несколько нужных препаратов, затем в секс-шоп за духами с феромонами, а после вообще наведался к лекарю, живущему в глуши за тридевять земель от Петербурга и, пожаловавшись на потенцию и низкое либидо, получил взамен на полный пакет продуктов заветные несколько веточек редких трав, чай из которых, по словам коренастого седого лекаря, должен действовать безотказно.       Мы с Антоном, как самые главные и единственные заказчики, каждый раз отправлялись на поиски нужных трав вместе с ним, разговаривая и отвлекая от скучного рысканья по полям, оврагам и лесам. Чем чище была трава, тем сильнее она действовала на призраков. Иногда Катя, сменив шпильки на кроссовки, старательно разглядывала растения, сравнивая их с распечатанными фотографиями, но чаще всего собирала все-таки что-то не то.       Под конец последнего выезда она, устав и проголодавшись, уселась на вершине маленького холма, подальше от обнаруженного ранее муравейника и, достав два бургера, начала ужинать, сплетая сорванные полевые цветы в аккуратный венок. Мы с Антоном сидели рядом с ней, наблюдая за увлекательным процессом и искренне жалея, что она не может нас слышать.       Вернувшись, Серега неодобрительно посмотрел на венок и, отложив его в сторону, принялся за бургер. Его холодность по отношению к своей девушке убивала. Особенно больно было смотреть на то, как счастливая улыбка медленно сходила с лица, оставляя после себя лишь гаснувшую с каждым днем надежду. — Серег, зачем ты так с ней? — наконец, решился внести свои пять копеек в развитие отношений единственных оставшихся друзей. — Она же старалась! Не знаю, что в голове твоей с этой гулькой странной творится, но если не хочешь потерять Катю, то перестань вести себя как идиот. Мы вон вообще оба парни! Знаешь, как я мне страшно было, когда я все-таки решился встречаться с Арсом! А вы разных полов, у вас проблем в разы меньше должно быть! — Меньше, но они есть, — кратко ответил мужчина, закусывая тихие слова фастфудом и покосившись на свою девушку, как бы давая этим понять, что разговор лучше не продолжать при ней.       Катя же, поняв, что ее парень вновь разговаривает с призраки, легла на мягкую траву и прикрыла лицо матерчатой панамой. Ее указательный палец слабо подергивался в ритм услышанной в маршрутке мелодии и Серега, увидев это, тепло улыбнулся. Он и не пытался больше скрывать свои чувства, подолгу замирая взглядом на высокой девушке и не отказывая себе в редких прикосновениях. Он даже переименовал ее номер в своих контактах как «моя», но переходить на новую стадию отношений все же не спешил. Даже те редкие поцелуи, инициатором которых всегда была Катя, Серега пытался прервать на середине, резко обрубая концы и поджигая их, чтобы не болтались. — Серьезно, ты же сам ее отталкиваешь! — не выдержал Антон, прикрикнув на друга. — Не делай из нас дураков, мы видим, что ты влюблен в нее по уши! Просто, блин, сделай уже хоть что-нибудь, а то Катя скоро действительно уверует в твою холодность и, не дай бог, бросит тебя!       Мужчина усмехнулся, но перечить не стал. Он рывком встал, аккуратно завязывая кулек с какой-то особой травой, которая, по словам все той же Моники Белуччи из недавнего сна друга, может дать шанс призракам слышать запахи.       Антон всегда пах персиками — это единственный запах, неизменно преследовавший его при жизни. Задержавшись один раз в его ванной, я не мог спрятать улыбку, читая этикетки тюбиков, ведь все они были с ароматом того самого рыжего мохнатого фрукта. Увидев это, Антон смеясь объяснил, что в этом, на самом деле, нет ничего необычного, просто так легче. Всего один аромат, и ты не стоишь перед полками в магазине косметики, бесконечно принюхиваясь к тюбикам. Да и то, что это именно аромат персиков, тоже вышло случайно — говорил он, — просто купил, когда переехал в общагу, шампунь с акцией «три по цене двух» и как-то неосознанно привык к этому запаху.       По непонятным причинам Антон не любил пользоваться одеколоном, забывая и забивая, но перед свиданиями, признался, всегда пытался заставить себя пшикнуться раза два, чтобы пахнуть не только персиками. В конце концов он же не фермер! И не сын фермера! И даже не муж фермера! — Кать, пошли, а то на последнюю маршрутку опоздаем.       Девушка, успевшая задремать, нехотя приняла сидячее положение и, нацепив панаму обратно на голову, блаженно потянулась. Она не смогла сдержать счастливой улыбки, когда Сергей, отряхнув свои штаны, поднял венок и осторожно, чтобы не зацепить гульку, надел его на свою голову.       Цветы мужчине с армянской внешностью совершенно не шли, резко контрастируя своей невинностью с хмурыми бровями и темной щетиной, но Сережа не жаловался. Он надел этот венок и на следующий вечер, когда цветы и листья заметно увяли, склонив свои соцветия и немного потеряв в цвете .       Аккуратно поправляя свою гульку и убирая назад спадающую на лоб ромашку, мужчина кропотливо выкладывал на деревянный стол, на даче своих родителей, все нужные травы, медикаменты и духи. В большой тарелке уже лежала приличная горка необходимых для ритуала растений.       Мы с Антоном сидели на длинной лавочке напротив стола и, внимательно следя за движениями друга, надеялись, что задуманное сработает. Мой парень нервно теребил свои пальцы, то и дело закусывая нижнюю губу и бросая неоднозначные взгляды на комнату на втором этаже старенького деревянного дома. Его волнение было мне понятно, я и сам не мог сидеть спокойно, постукивая ступней по влажной после утреннего проливного дождя траве. — Кать, у тебя нет спичек или зажигалки?       Девушка, до этого момента увлеченно собиравшая яблоки в старую плетеную корзину, отвлеклась от своего дела и, подумав, отрицательно покачала головой. Ее рост легко позволял ей срывать самые сочные и спелые плоды, до которых не дотягивался мужчина. Катя - девушка интересная. Будучи успешной моделью, ворвавшейся в мир моды и красоты, с ноги открыв дверь и шагая по головам, она вполне спокойно вспахивала грядки, полола картошку на заднем дворе и смущенно улыбалась, когда ее парень уделял ей хотя бы крупицу своего внимания. — Блин, забыл свои спички дома, придется до магазина идти, — злясь на самого себя, пробубнил Сергей и направился к железным воротам. — Я быстро, он тут буквально через два дома.       Поставив на край лавочки корзину, полную яблок, Катя взяла одно из них, самое красное и мягкое, и вытерла о свою черную водолазку. Поколебавшись с секунду, она села рядом, пытаясь не задеть нас и, тяжело вздохнув, надкусила сочный плод. В ее глазах, неотрывно смотрящих на закрытую калитку, тоска сменялась слепой любовью. — Я знаю, что вы спрашиваете его про нас.       Впервые Катя заговорила с нами напрямую и наедине, хотя раньше лишь бросала неоднозначные взгляды в нашу сторону и, не увидев ничего, коротко разговаривала с нами через Сергея. Сейчас же ей, скорее всего, даже не нужны были наши ответы, лишь скупое молчание и возможность скинуть хотя бы частичку груза со своего уставшего и обливающегося кровью сердца.       Сосредоточив все внимание на девушке, мы с Антоном выпрямились и отстранились друг от друга на некоторое расстояние. Хотелось успокоить ее, коснуться худенького женского плеча, сказать что-нибудь ободряющее или просто по-доброму улыбнуться, но в этом не было никакого смысла. Как говорится? «Когда тебя не слышат для чего кричать?»… и лишь потому мы просто сидели и ждали, когда девушка решится продолжить монолог. — Сережа не просто так относится ко мне с неким… пренебрежением, что ли? Да, мы выросли с ним вместе: в один детский сад ходили, в одну школу. В университеты, конечно, разные, но он до сих пор иногда напоминает мне, как маленькая я бегала с горшком на голове.       Антон, не удержавшись, засмеялся. Буквально на прошлой неделе он тоже рассказывал мне историю со своим детским горшком. Только он не носил его на голове, а готовил в нем супы из дождевых червей, листьев клена и песка с камушками. У каждого, наверное, есть история из детства, связанная с этим предметом сомнительной чистоты, но историю про то, что в своем горшке я предпочитал мыть руки, наверное, стоит умалчивать до конца дней своих. — В первом классе, когда все только знакомились друг с другом, мне не хотелось остаться одной, и я всем рассказала, что у Сережи есть воображаемые друзья. А дети, они же сами знаете, жестокие. Им подкинь маленькую причину для ненависти и насмешки, дак они раздуют её в повод для линчевания. Тут такая же история: слово за слово, от одного ребенка к другому, из нашего класса в чужие, и вот уже к концу сентября над ним насмехались все ученики начальных классов. Все девять лет в этой школе он терпел унижения, находясь в совершенном одиночестве. Это так странно — мы росли, а наше сознание - нет.       Потеряв интерес к яблоку, Катя нервно крутила его в своей руке, иногда приподнимая и разглядывая в лучах заходящего солнца. То, в чем она признавалась, оковами сжимало ее сердце, не давая чувствовать себя счастливой, и это было видно и по ее напряженным бровям, между которыми образовалась едва заметная складка, и под поджатым губам, и по рукам, что дрожали не переставая. Ей хотелось плакать, хотелось прижаться к кому-то особенному, излить душу и услышать, что она давно уже прощена, но для этого она, увы, выбрала не тех собеседников. — Я тогда быстро повзрослела, — продолжила она свой рассказ, и — и стала самой желанной красавицей школы. Встречалась с кем хотела и с кем могла, не задерживаясь в отношениях с одним парнем дольше, чем на пару недель. А Сережа меня любил, я знала это, но не хотела видеть в нем никого, кроме друга. Да, общаться я с ним тогда не перестала, но он сам отталкивал меня каждый раз, когда я пыталась перевести нашу дружбу из разряда просто старых знакомых в разряд лучших дружбанов. А последние два года, когда подростки стали совсем жестокими и избивали его ни за что, он сломался окончательно. Закрылся в себе, не желая впускать в свой мирок никого. Знаете, у него ведь никогда не было друзей. Даже в колледже он старался держаться от всех особняком, вовремя исчезая из жизни человека, когда понимал, что между ними начинала завязываться настоящая дружба. Выглядит он, конечно, всегда уверенно, но внешняя уверенность — это все, на что его хватает.       Выкинув остаток яблока в кусты смородины, росшие рядом с лавочкой, девушка тяжело вздохнула, дойдя до самого тяжелого отрезка своей истории. По идеальному личику медленно скатилась одна единственная слеза и, задержавшись на подбородке, продолжила свой путь по шее, пропав в вороте водолазки. Вытерев мокрую дорожку, Катя шумно шмыгнула носом и, запрокинув голову, быстро заморгала, пытаясь избавиться от слез. — А в университете сломалась я. Понимаете, привыкла, что Сережа всегда рядом был, а тут раз — и неделями без него! Ощущение было такое, знаете, словно часть моей жизни просто взяли и отрезали, оставив мысли кровоточить и изнывать от боли. Я тогда поводы для встреч с ним искать начала: получила зачет — повод отпраздновать, а если незачет — то тут залить горе чем покрепче надо. Любое событие использовала, то потребность в нем восполнить. Понимание того, что это — любовь, а не просто привычка, пришло немного позже. Он тогда мне что-то рассказывал, а я не слушала. Я смотрела на его губы и думала, что вот поцелую его сейчас и все хорошо будет. Поцеловать, конечно, поцеловала, но хорошо ничего не стало — он отчитал меня как маленькую и негласно занес во френдзону. Долгое время я была его единственным другом, а теперь вот еще и вы появились.       Металлическая дверь скрипнула и во двор зашел запыхавшийся Серега. Катя, подскочив с места и посмотрев на нас взглядом, умоляющих оставить этот разговор между нами троими, подняла полную корзину яблок и большими шагами направилась к яблоне, желая привести себя в порядок.       После того, то она рассказала, многое наконец-то встало на свои места. И его странное поведение по отношению к девушке, которую он, без сомнений, все еще любил. И то, что кроме нас он не общался с другими своими друзьями. Других, как оказалось нет вообще. И, конечно же, его рвение помочь нам всеми силами. То, как тщательно он искал нужные травы, как не жалел своего времени на поездки по лекарям и деревням.       Серега просто устал быть один и впустил в свою жизнь двух призраков. Может, на него так повлияла перспектива провести новогоднюю ночь в одиночестве, а может просто осточертела такая жизнь, но он все же решился и доверился нам. Так же отчаянно, наверное, как и мы ему. — Пацаны, сразу извиняюсь, если ничего не получится! — бросая зажженную спичку в металлическую чашу, протараторил он. — Но если вдруг сработает, то на втором этаже я постелил новые простыни. — Мы помним, Серег, начинай! — почти потребовал Антон, вновь сжав мою ладонь.       Первыми в чашу поочередно отправились собранные травы, но огонь лениво пожирал их, словно дополнительное и ничего не значащее сырье. Посмотрев на своего парня, я поймал на его лице легкое разочарование и, наклонившись, одними губами коснулся скулы в легком поцелуе. Вымученно улыбнувшись, он посмотрел на меня пытливым взглядом, как будто боялся увидеть на моем лице такое же, как и у него, разочарование. Но я лишь блаженно прикрыл глаза, вздернув подбородок и наслаждаясь короткими поцелуями в шею.       Даже если в конечном итоге ничего не получится, то я, наверное, даже не расстроюсь. Того, что у нас сейчас есть, мне вполне достаточно.       Травы от лекаря, вопреки всем ожиданиям, тоже не возымели на нас никакого эффекта, но горели заметно ярче, зло потрескивая и окрашивая огонь в тяжелый фиолетовый цвет. Посмотрев на нас и верно истолковав безразличный взгляд, Серега открутил крышку духов с феромонами. — Не знаю вообще, что с ними делать. По идее это ведь не еда и не трава.       Поразмыслив, он вылил половину на стол, размазывая по старым дощечкам, потому что… А вдруг сработает так! Но не сработало, а ждать дальше в пустую не было времени и потому вторая половина полупрозрачной жидкости отправилась в огонь и тут мы замерли — пламя почти потухло, не желая принимать бесполезную добавку. Сереге пришлось подозвать Катю, чтобы задобрить огонь спелыми яблоками. Их вкус я почувствовал сразу, уверяясь в правильности проводимого ритуала. Пламя, разгоревшись на сочных фруктах, ждало добавки. — Тяжелая артиллерия, пацаны, но это тоже не еда, так что…       Таблетки огонь все-таки принял, пожирая их медленно и неохотно, но единственное, что я почувствовал, это дикую горечь на языке и в горле, будто сам поочередно принял каждую из пилюль, но не проглатывая и не запивая, а долго рассасывая. Антон, чертыхнувшись, высунул язык и несколько раз провел по нему указательным пальцем, пытаясь избавиться от неприятного привкуса и, подняв взгляд на Серегу, отрицательно покачал головой. — Нет? — почти выкрикнул мужчина. — То есть вообще ничего не сработало? — Ничего, главное, что мы оба не умерли и продолжаем существовать вместе, — спокойно ответил я, приобнимая Антона. — Что-то еще просить у жизни, наверное, верх наглости.       Угукнув, Шаст зарылся носом в мои волосы. Это странно, но я будто чувствовал, как он дышал мне в затылок, оставляя легкие поцелуи на макушке. Я мог чувствовать его прикосновения — тепло, которое не может дать больше никто и, самое главное, я все еще любил его.       Не так, как любят, живя бок о бок год или полтора — немного остыв, день за днем вырабатывая привычку. Я сгорал в своих чувствах. Смотрел на Антона, из раза в раз находил что-то новое, за что его можно любить ещё больше. Хотя, в одной из книг, прочитанных мною еще при жизни, говорилось, что любить надо не за что-то, а вопреки чему-то. Но как бы это не было странно, Антона я любил за многое и вопреки всему, отвечая сразу и требованиям того конкретного автора, и мнениям остальных людей. — Ребята, это все, конечно, круто, но может я что-то не понимаю, и вы с самого начала могли сварить отвар? — доедая очередное яблоко, Катя посмотрела на своего парня как на идиота. — Ну, заварили бы нужные травы. Сам говоришь, что от алкоголя они пьянеют. А состояние опьянение — это же состояние, полученное от напитка? Так вот, отвар — это тоже напиток, а возбуждение — состояние. — Быстро! — первым опомнился Антон. — Скажи ей, что она гений!       Серега от услышанного отошел позже всех. Он, стоя неподвижно и смотря округлёнными глазами вверх, на лицо своей девушки, переваривал в голове логичность ее предположения. В этой ситуации нас удивляло не столько то, что именно сказала Катя, а то, что за прошедшие месяцы никто из нас до этого не додумался. — Во-первых, Тоха говорит, что ты гений, — наконец-то опомнился мужчина, — а во-вторых, нагнись.       Девушка, кинув в нашу сторону благодарный взгляд, чуть покраснела и повеселела, не сразу выполнив просьбу своего парня. Сконфузившись, она все же присела, чуточку прогнувшись в пояснице и сразу же получила долгожданный поцелуй от любимого человека.       Серега, не сдерживаясь, целовал напористо, одной рукой придерживая девушку за затылок, вторую положив на ее шею сзади. Он словно наконец-то дорвался до того, чего так долго желал, но отказывал самому себе даже думать об этом. В какой-то момент ему пришлось чуть привстать на цыпочки, когда Катя, устав стоять в таком положении, слегка выпрямила колени, но все равно сама льнула к мужчине, желая получить больше, дольше. Почувствовав, что девушка потихоньку перенимает главенство в поцелуе, Сережа отстранился, отходя на пару шагов назад и как-то даже слишком по-дружески похлопал Катю по плечу. — Не думай, что это благодарность.       Выпалив последнюю фразу слишком скомкано и тихо, Серега будто спустя много лет после школьных лет вновь признался высокой девушке в своих чувствах. Покрасневшие уши с потрохами выдавали смущение мужчины, так отчаянно нацепившего маску уверенности и безразличия. Он боролся до последнего, боясь вновь довериться кому-то живому, боясь, что Катя просто играет с ним и, наигравшись, уйдет.       Сережа все еще помнил, что его девушка не любит долгих отношений. Он все ждал, когда Катя сама его бросит, найдя кого-нибудь более заботливого и чувственного, но девушка крепко стояла на своем, готовя опохмелительный супчик на утро после одинокой пьянки своего парня, даря маленькие, но значимые подарки, раз за разом не просто говоря о своих чувствах в слух, но доказывая то делом, то видом. И под напором всего этого мужчина сдался: сначала согласился с ней встречаться, потом позволил приходить в свой дом, когда та захочет и сегодня, в очередной раз проиграв, он не только поцеловал ее, но и открылся. — Я тогда пойду, — смущенно произнесла Катя, не зная, куда себя деть. — Попробую быстренько сварить… заварить вам нужную траву. Для отвара нужно много времени, но если сегодня вы хоть что-нибудь почувствуете, то я попробую сварить для вас настоящий отвар на следующий раз. — Я с тобой, — Сережа неловко приобнял ее за высокую талию. — Траву нужно достать, да и ребят лучше оставить в этот день хоть на какое-то время одних.       Сегодня у нас и правда очень важное событие — ровно год со дня нашей смерти. Странно, наверное, отмечать эту дату и считать самым важным событие за всю осознанную жизнь и неосознанное существование, но это единственная дата, которая будоражит наше сознание и заставляет ждать ее с замиранием сердца. Именно этот день сделал нас с Антоном как никогда счастливыми, позволяя любить и не бояться своих чувств.       Именно день нашей смерти сделал нас свободными.       Убедившись, что мы остались одни, я потянул Антона за подбородок и, стараясь не торопиться и не показать своего желания исцеловать его всего, в немой просьбе проявить инициативу, приоткрыл губы. Антона несколько раз просить не надо было, и он, поддавшись моим рукам, словно по инерции продолжив траекторию, жадно впился в мои губы. Тепло от его уверенных прикосновений, явное желания обладать и наконец-то взять свое наполняло меня всего, от ногтей пальцев ног до кончиков волос.       Прижавшись к нему сильнее, я нехотя разорвал поцелуй и носом провел по линии подбородка своего парня. Он жалобно простонал, вслепую пытаясь найти мои губы своими, и продолжить прерванный поцелуй, но я лишь легко посмеялся над ним, ногтями впиваясь в кожу на спине, зубами прикусывая мышцы на упругой, казалось, живой шее.       Бросив беглый взгляд на окна дома, идущие на кухню и увидев силуэт двух людей, старательно кипятящих воду, столовым ножом нарубая травы и смешивая это все в подобие свежей чайной заварки, я неосознанно положил руку на пах своего парня, сжимая. А затем, наплевав абсолютно на все, перекинул одну ногу через его бедра и по-хозяйски уселся на коленях, как делал это в первый месяц наших отношений, шантажируя и возбуждая Шастуна.       Шастуна, до последнего сопротивлявшегося и не решавшегося окончательно перейти грань. Тонкие пальцы с силой сжали мои ягодицы, впиваясь ногтями, опаляя жаром и словно бы оставляя после себя метку принадлежности этому высокому лопоухому счастью. Выгнувшись, я отклонил голову назад, обнажая шею, но Антон оставил на ней лишь тонкую дорожку из быстрых, едва ощутимых поцелуев, покусывая подбородок и вновь прижимаясь губами к моим губам.       Растворившись в мгновении, я чувствовал, как осторожно, словно в первый раз, он касается сначала нижней губы. Посасывает ее, покусывает передними зубами, несильно тянет на себя, наслаждаясь истошным стоном и кончиком языка зализывая место укуса, переходит на верхнюю губу, дразнясь более жадными движениями, вбирая ее в себя полностью, языком обводя контур, отстраняясь и, переставая сдерживать себя, с рыком проникает в мой рот. Антон не успел вовремя остановиться, стукаясь с моими зубами своими, широко открывая рот, жадно проникая как можно глубже, языком ведя по небу. Его руки обхватывают мою голову с двух сторон, прижимая к себе, владея всем моим телом, главенствуя в поцелуе, пытаясь получить хотя бы капельку такого заветного возбуждения.       Он стонет, когда не получает нужного, но поцелуй не прерывает, наслаждаясь им больше психологически, чем физически. Осознание того, что происходит, детальное представление в голове всех манипуляций, что он проводит, заставляет мое тело подрагивать и желать большего. Сжав напоследок его плечи, я опустил руки ему на живот, пробираясь под футболку, поднимаясь к соскам и одаривая их жаром, что скопился на кончиках моих пальцев.       Напрягая живот, Антон выдыхает. Дурак, так до конца и не избавился от своей привычки и, завершив поцелуй легким касанием к уголку губ, обхватил меня всего вокруг талии своими руками, прижимая к себе. Скользнув ладонями на его спину, я все еще сидел с запрокинутой головой, наблюдая, как лучи предзакатного солнца контрастируют с его ярко-зелеными глазами, как его взъерошенные русые волосы остаются неподвижными, не смотря на гуляющий по двору несильный ветерок, и как он, так же разглядывая мое лицо, сглатывает, заставляя кадык на его шее дернуться.       Еще одна привычка живого человека, от которой он никак не может избавиться.       Положив голову ему на плечо и закрыв глаза, я наслаждался его присутствием в своей жизни, кончиками пальцев вырисовывал неизвестные фигуры на его спине. Через пару минут Антон, повторив мою позу, начал медленно раскачиваться из стороны в сторону, словно успокаивая и убаюкивая меня. Его ладонь нежно гладила мои волосы, а вторая все ещё держала меня поперёк талии, готовая пресечь любую мою попытку отстраниться. Но мне совершенно не хотелось нарушать этот момент лишними движениями и ненужными словами. Поерзав на его плече, больше нежась, чем ища удобное положение, я уткнулся носом в его шею и расслабленно обмяк в любимых руках.       Качаясь из стороны в сторону, полностью отдавая себя во власть любимого человека, я благодарил Господа за то, что мы когда-то встретились и за то, что Антон все-таки оказался достаточно смелым, чтобы пойти на поводу у своих чувств.       Стоило ли благодарить за то, что год назад мы умерли, я не знал, но все равно на всякий случай благодарил. — Может, вам и не нужен этот… Кать, что это, настойка? Отвар? Чай?       Серёга вышел из дома, держа в руках поллитровую прозрачную банку с зеленоватой жидкостью. Девушка ему не ответила, поставив на стол две металлические тарелки с травами. — Что сначала: персик или сандал?       В обеих тарелка лежала трава, которая, если верить Монике Белуччи, может позволить призракам чувствовать ароматы. Только одна тарелка была наполнена персиковый соком и дольками этого же фрукта, а вторая разведенным с водой порошком красного сандала. Этот аромат не был моим самым любимым, но часто пользовался одеколоном именно с этим амбре, когда собирался на свидания с Антоном. Именно поэтому, наверное, я ассоциируюсь у него с ароматом сандала. — Персик, — не отстраняясь и не открывая глаза, полушепотом ответил я. — Если есть что-то, что касается Антона, то это в первую очередь.       Сжав на талии расслабленную до этого руку, мой парень повернул голову и слегка коснулся моих волос своими губами. Через несколько секунд я услышал довольный треск огня и сладковатый флер заморского фрукта. Этот запах, еще при жизни ставший мне родным, будоражил сознания и я сам не заметил, как на моем лице появилась выразительная улыбка.       Это запах Антона — бармена весьма недешевого заведения, подававшего надежды на успешную карьеру стенд-ап комика и просто моего парня. Человека, который смог занять собой все мои мысли, скрасив не только жизнь, но и наше нескромное существование после смерти. Может, я потому и не смог умереть, что не хотел бросать Антона. Так эгоистично и нагло прицепившись к его чистой, еще совсем молодой, душонке.       Ладан, который я раньше даже не замечал на себе, ударил в нос холодным, немного терпким ароматом с лимонно-хвойным оттенком. Его, конечно, сложно спутать с чем-то другим, не его я сейчас хотел слышать. Прижавшись к Антону, я отчаянно водил носом по его шее, ловя запах персика и вспоминая наши первые ночи, проведенные вместе.       Ладонью зарывшись в мои волосы, Антон шумно вдыхал воздух, носом касаясь темных кончиков и сжимал меня все крепче, не прекращая покачиваний. в какой-то момент мне показалось, что мое тело сдастся под его натиском и треснет, как фарфоровая статуэтка при неосторожном обращении, но судорожные выдохи парня быстро возвращали моим мыслям покой. — Я где-то слышал, что ладан использовали, чтобы вознести душу к богу, — неуверенно прошептал Антон так, чтобы это слышал только я. — Если это правда, то мой бог — это ты, ведь запах ладана, даже воспоминание о нем всегда приводит меня к тебе.       Ничего не ответив, я умиротворенно лежал на его плече, наслаждаясь моментом и совершенно не желая двигаться. Неожиданно низ живота скрутило в слабом, уже почти забытом желании. Серега, не спрашивая и не предупреждая, через пару минут после ладана вылил в большую чашу заваренные в кипяченой воде возбуждающие травы. — Действует, — коротко ответил Антон, когда я только только хотел оповестить об этом нашего друга.       Не открывая глаз, я слышал, как хлопнула входная дверь: Сережа с Катей, скорее всего, чтобы не мешать нам пошли в свою комнату на первом этаже.       Возбуждение постепенно распространялось по всему телу, оставляя на языке приятный привкус предвкушения. Напрягшись, я ногами сжал колени своего парня, пару раз дернув бедрами и, не без удивления отмечая, что эти травы не только повышают либидо у несчастных призраков, но и потенцию, слабо заскулил. То, что я чувствовал сейчас, было слишком сладко, слишком долгожданно, слишком забыто.       Вновь опустив свои руки на мои ягодицы и сжав их, Антон поцеловал меня в кончик носа, ненадолго остановился на скуле, мокрой дорожкой спуская все ниже, к уголку губ. Терпеть эту маленькую пытку и оттягивать желанное не было сил, а потому я, все так же не раскрывая глаз, наугад пытался найти его губы. Тыкался в лицо, как слепой котенок, целуя то щеки, то подбородок, то висок уворачивающегося от ласки Антона.       В чаше, даже не думая потухать от жидкости, довольно потрескивал огонь, а на втором этаже маленького деревянного дома нас ждали чистые простыни.