всахатишь душу

Большая Птица для Ральфа, как стенд с информацией — запутанной и перемешанной, где самое главное пишут на обороте пришпиленного мятого листка. Он приходит к нему, когда стены перестают внятно говорить, а Логи шепчутся тише обычного. — Что происходит? — баритонит Ральф, вылавливая Птицу на Перекрёстке. — Новый закон, — пожимает плечами Стервятник, опираясь на свою трость. От него пахнет тиной и удобрениями, на массивном ботинке, в шнурках, затесался пожелтевший листок, но Птица выглядит невозмутимо, будто так и должно быть, поэтому Ральф ничего не говорит. — Больше ты мне ничего не скажешь, полагаю? — Не скажу, — кивает Стервятник, надменно подняв уголки губ. Он умеет хранить тайны, даже если его об этом не просят. Сохраняет их в горшках с цветами, зарывая вместе с поржавевшими ключами, и никогда не разбалтывает. Не в менталитете Птицы каркать о частицах чужих душ, что ему довелось услышать. Глупо было ожидать вывернутого ответа. На шумном Перекрёстке не принято говорит о том, что не должны слышать лишние уши. А таковых здесь хватает даже по ночам. Даже если никто не дышит, а после отбоя не горит ни один фонарик. Зато здесь всегда пахнет псами и чем-то неоправданно пугающим, что заставляет передёргивать плечами и ускорять шаг. Ральф поджимает губы и прячет руки в карманы старых джинс. К нему приковано слишком много взглядов, стены кричат о его возвращении, но Р Первый не чувствует себя вернувшимся. Дом скрипит и продувает его комнату сквозь плотно закрытые окна, он прячет от него самое главное и не даёт понять, что творится у него под самым носом. Путает и издевается, заставляет расплачиваться за свой побег. И даже при этом Чёрный Ральф — самый свой из тех, кто своим никогда не был. * В Кофейнике шумно. По вечерам, когда за окном темнеет, свет тут горит оранжево-тусклый, чтобы можно было разглядеть лишь карты в своих руках или остатки зёрен на дне чашки. Что творится за другими столиками никому знать не обязательно. Запах алкоголя мешается с сигаретным дымом, приоткрытые форточки не сильно помогают дышать воздухом. Слепой тасует игральные карты, как человек, не заинтересованный в чьём-то выигрыше, хотя настоящая причина гораздо проще и незримо дрожит у него под веками. Шакал подвывает над ухом, за что получает пинок по коляске, взвизгивает и отъезжает на другой край стола. Стервятник курит, наглаживая горшок с очередным кактусом, рядом с которым не разрешается ставить пепельницы и странного происхождения напитки. — На меня разложите тоже, — где-то из полутьмы выкрикивает Валет, волочащий за собой ещё один стул. Он расталкивает Большую Птицу, втискиваясь совсем рядом, и понятливо использует пепельницу возле Слепого, вытягивая руку через половину стола. Из девушек с ними зачастую сидела Рыжая, азартно соглашавшаяся на любую игру, но сегодня она в женском корпусе. Сказала, что ей нужно помочь Спице с чем-то ужасно важным, звонко поцеловала Лорда в щеку и стремительно унеслась огненной копной. — Ты с нами? — спрашивает Слепого Шакал, кроша бутербродом на свои колени. — А смысл? — пожимает плечами Бледный, раздавая карты рубашками вверх. — Не хочешь выиграть какой-нибудь ключ? По старой дружбе дам что-нибудь более нужное. От каморки, к примеру, — Птица тушит сигарету, заискивающе смотря на Слепого. Слепой поднимает на него голову, сжав в узловатых пальцах карты. — За кого ты меня принимаешь? Побереги для себя, — и опускает козырную в центр, пока Большая Птица глотает свой проигрыш. Они не самая шумная компания, если убрать поющего Табаки — их вовсе перестанут замечать за витающей вокруг дымкой. Но тот горланит свои песни, придуманные на ходу, и оставляет жирные отпечатки на всём, что попадётся под руку. В самом углу разукрашенные Крысы вздорят сами с собой. Рыжего на горизонте нет, зелёные озёра его очков не контролируют крысят, поэтому они, почуяв свободу от вожака, самовольничают. Ни Слепой, ни Стервятник, периодически поворачивающиеся на визг, не имеют желания усмирять чужую стаю, хотя им достаточно лишь строго кашлянуть. 'Лунная дорога' прожигает стаканы и глотки, слепит и даёт по затылку, стирая все звуки Кофейника. Они коллективно теряются в этом удушающем ощущении. Движения медленные, почти размеренные, могут раздражать кого-то очень нервного, пришедшего из прохладного коридора. Но им хорошо; до смешков, закатывающихся глаз и невольных улыбок. Слепой, отказавшийся играть, служит руками Сфинкса, сидящего к нему впритык. Сфинкс наклоняется к его уху, порой носом отодвигая длинные чёрные волосы, и тихо-тихо, одними губами, озвучивает карты. Может показаться, что Бледный играет за него — он делает ход, не дослушав указаний, но он, проведя со Сфинксом все эти года рядом, выучил его повадки и мышление. Сам Слепой играет по категорически другой тактике. — Чёрный Ральф всё не найдёт себе места, — пьяно протягивает Слепой, ожидающий хода Табаки, запутавшегося в своих картах и нервно ёрзающего по Мустангу. — Что он от тебя хочет, Стервятник? — То, что ему не говорите вы. Птица пьян. Он курит, и его зрачки расширяются, становятся чёрными лужами, в которые лучше не попадать. В горле першит от рвущегося смешка, но Птица лишь прокашливается, чёрными ногтями стуча по засыпанному крошками столу. Валет пытается подсмотреть его карты, но эта попытка пересекается щелчкому по носу, от которой старый друг фырчит и морщится. Лорд тягомотно вздыхает. — Разве? — Бледный не унимается, усаживается удобнее, скидывая со своего плеча почти уснувшего Сфинкса. — Он мучал меня разве что разговором о моей стае. Таким до ужаса глупым. — Из тебя бессмысленно трясти информацию, Слепой, — вздыхает Птица, щкребя ногтём рубашки своих карт, — а ему она нужна. — Хочешь сказать, что ты единственный источник информации, что ли? — Не совсем. Единственный, что он хоть как-то понимает, — Стервятник прерывается, чтобы залпом допить мутную жидкость в своём стакане. — Хотя стены бы сказали ему больше. Гораздо. Он просто не умеет их читать. Табаки выкидывает в центр даму бубей. Сфинкс, поморгав пару секунд, приходя в себя, наклоняется к чужому уху, но Слепой уже отбивает. Хозяин Дома, чтоб его. Картёжник Лорд скидывает первым. По нему видно, что игровой настрой пропал ещё в самом начале. Он пьёт всё, что приносят, постоянно трогает свои волосы и греет уши в разговорах, не проявляя никакого желания в них вступать. Будь здесь Рыжая, он бы хлопал глазками и держался за неё двумя руками, будто она может пропасть. Но сейчас ему только душно, жарко и хочется спать. Игры между ними почти всегда не несут смысла что-то выиграть. Зачастую это глупые безделушки, просто чтобы не стирать смысл происходящего. Птица отбивается козырным тузом от Табаки, знающего, что он уже проиграл, и выпрямляется, хрустит затёкшей шеей, думает собираться в Гнездо. — Давайте ещё одну, — шумит у него над ухом Рыжий. Очки его сверкают в полутьме Кофейника ярче, чем обычно — уж ему-то точно нужен ключ из стервячьей связки. * Больное колено гудит сильнее обычного — точно на погоду. С ночной улицы пахнет собирающимся дождём, который вот-вот начнёт стучать по окнам и перерастать в пугающую грозу. В Гнезде темно, прыткие растения тянутся вдоль стен, оплетают стремянку и следят за спящими птенцами. Стервятник царапает чёрными пальцами пластиковый горшок, из дырявого низа которого на его колени падает сырая земля. Его душит всё, находящееся в этой комнате, что хочется сбежать в вечно шебутную четвёртую, но Большая Птица не может так поступить со своей стаей. На подоконнике, в суккулентах, стоит стеклянная бутылка без этикетки. Мутная жидкость искажает отражение. Настойки Табаки удивительным образом помогали залечивать душу, но эту он вручил Птице на ‘особый случай’. Какой случай можно назвать особым Шакал не удосужился объяснить. Но от больного колена есть мазь, а с этим, наверное, лучше повременить. Дом никогда не спит, и это чувствуется. Даже сейчас, в сырую, громыхающую ночь, кто-то точно ищет лес. А кто-то сидит на заправке, спрятавшись за самым дальним столиком, прикрываясь потрёпанным меню. Стервятник смотрит перед собой, и Тень смотрит на него в ответ. — Рад тебя видеть, — хрипит Большая Птица. — Мне жаль. Это он должен смотреть из угла. Он должен хромать за плечом и ползать по стенам. Но сейчас его душит траурная одежда и своя собственная рука, и Птица лишь может закрывать глаза, задыхаясь в этом состоянии. Ему никто не сможет помочь — он не позволит. Папа Стервятник должен держать всех под своим крылом. У него всё в порядке. Стеклянная бутылка без этикетки отсвечивает бликами молний. В коридоре кто-то тяжело вздыхает, растворяясь вместе с этим звуком. Птица сильнее сжимает пальцы. Иногда он жалеет, что лезвие под ногтем лишь у Крысы. Ему бы это сейчас пригодилось. Одно из растений обвязывает собой его щиколотку, и Стервятник не знает, хочет ли оно удержать его или собирается скинуть вниз. Колено взрывается, выбивая скулёж, и это граничит с чем-то почти невыносимым, но горбоносый профиль сверкает на болотной стене, его плечи расправляются, а вторая рука сильнее сжимает трость. Тень качает головой. Он не согласен со своим братом. Всё так, как должно быть. — Не глупи, — Стервятник рычит на низких тонах, почти не слышно, задыхаясь и пытаясь продрать глаза. — Это не моё место. Тень ведёт плечом. Жёлтые глаза Птицы улавливают каждое смутное движение, пока не перестают различать их вовсе. Его оставили одного, так, как он просил. Всю ночь ливень бьёт окна и скрипит стремянка. * — С кем-то повздорил? — спрашивает Птицу Ральф, когда они пересекаются в коридоре. Стервятник останавливается и, чуть погодя, делает шаг вправо. Мимо, спотыкаясь и горланя о чём-то своём, проносятся Бандерлоги. Ральф вздрагивает, еле успев отшатнуться, и провожает их недовольным взглядом, проглотив возмущения. Он знает, что это бессмысленно. Эти дети ни во что не ставят воспитателей. — И давно вы взяли в привычку разглядывать чужие шеи? — он улыбается по-хищному, складывает руки на трости и смотрит так, как положено тому, кто знает всё. — Тяжело не заметить, — Ральф старается смотреть вокруг себя, но всё равно возвращается взглядом к ярким полосам на бледной шее. Птица смеётся. — Из-за чего тебя так? — Не сошлись взглядами. С кем не бывает. По спине холодом бежит присутствие третьего. Птица мелкого вздрагивает, делая вид, что всё в порядке. Р Первый, так наивно доверяющий ему, не чует подвоха. Стервятник ему не врёт — всего лишь опускает некоторые детали. Не каждому нужно знать о настоящей стороне Большой Птицы. — Ты заглядывал в лазарет? Думаю тебе не стоит объяснять, чем грозит не обработанная рана. От мысли о Могильнике Стервятник мрачнеет. Он не любит его из-за тонны причин, которые даже не хочет вспоминать. Он меняется в лице, и Ральф теряется на пару секунд. — Зайдёшь ко мне, — твёрдо говорит — приказывает — Р Первый, и Стервятник беспрекословно кивает. Он хромает за Чёрным Ральфом, стуча своей тростью, и пытается скинуть невидимую руку с его плеча. Остатки грозы и хрипа всё ещё сидят в нём, раздирая горло изнутри, но с кем-то поделиться этим для облегчения не выдаётся возможным. Все слишком болтливы. Слишком много ушей и глаз. Большой Птице приходилось бывать в кабинете Чёрного Ральфа. Подратая обивка дивана заставляет его поджать губы. Домом тут пахнет сильнее, чем в подавляющем большинстве помещений. Он запомнил его боль. Тень остаётся за порогом. — Закрой дверь, — командует Ральф, — ты же знаешь, что они… они любят смотреть, — Стервятник усмехается, пряча за этим треск в своей грудине. У него дёрганные движения, которые выдают, но он прячет это под хромоту. — Вам есть, что скрывать? — жёлтые глаза сверкают, и Р Первый затормаживает рыться в ящике. — Не глупи, Стервятник. Каждый, не считая Фазанов, может оказаться сейчас за закрытой дверью, прижимающийся ухом, пытающийся что-то услышать. Они любят чужие тайны. У них слишком длинные носы, которые порой скручиваются в узел от количества лжи. Стены Дома кишат сплетнями — обитателям это нравится. Сломанный телефон тут не имеет провода, поэтому любая присказка разлетается слишком быстро. Говорить приходится почти шёпотом. Самое интересное место — кабинет Чёрного Ральфа. В первый день около него стояли на коленях, заглядывая в замочную скважину. Никакого понятия о личном пространстве; когда ты годами спишь в мешанине из тел, вырывая из-под чьей-то спины свою кофту, оно как-то стирается и замыливается. В руках Ральфа антисептик и несколько пластырей. Стервятник вскидывает бровь, говоря о бессмысленности происходящего. Слова о прошедшей ночи кусают за язык, но Птица их сглатывает, кивком головы позволяя подойти к себе. У Чёрного Ральфа тёплые руки с грубыми подушечками пальцев. Стервятник чуть запрокидывает голову и смотрит в грязное окно с разводами от дождя. — Не будет ли странно, если я выйду из вашего кабинета с пластырями на шее? — серьёзно спрашивает он, поворачивая голову на Ральфа. Тот убирает всё обратно. Резко задвигает шуфлядку. — Пусть думают, что хотят. — То есть тут есть, о чём думать? За дверью сдавленно вздыхают, переругаиваются и топот ног уносится по коридору в разные стороны. Большая Птица вздыхает, постукивая концом трости по своим ботинкам. Они протёртые и надо бы попросить Крысу принести ему что-то посолиднее. Ральф раздражённо сжимает кулаки, недовольный, что за ним следят. — Стервятник, ты чего от меня хочешь? — отвечает запоздало, с тяжёлым взглядом, который мог бы осадить пугливую крысу или пса, но Большая Птица лишь поправляет воротник чёрной рубашки. — А разве я что-то хочу? Просто уточнил. Всего хорошего, — он пробегается пальцами по заклеенным ранам, коротко кивает головой и тихо выходит из кабинета. После Стервятника остаётся запах тины. Чёрный Ральф смотрит ему вслед, будто Птица может вернуться, но трость давно простучала его путь до Гнезда. * Лавочка у дуба была своеобразным местом для мыслей. Сюда приходили, чтобы прокрутить в голове произошедшее или происходящее, покурить, не давясь задерживающимся в стенах дымом и просто побыть одному. Здесь бывали не так уж и часто — пусть это и двор, но Наружность всё равно смотрит в спину. Стервятнику хотелось дышать, именно поэтому он полулежит на деревянной лавке, иногда поглядывая на свою трость с птичьим черепом. Все сплетни остались в стенах. Он оказался отрезан от всеобщей суматохи. От всех страхов и проблем, что придавливали его к грязному полу. Никто не пробегает мимо с криками, не спешит просить советы у Большой Птицы. Это можно было считать минутным отпуском, чтобы навести штиль внутри себя. Ральф не даёт морю прийти в гладкое состояние. Он шумно опускается вниз. Чем больше он в Доме, тем сильнее у него, как и у обитателей, стираются границы личного пространства. Стервятник приоткрывает глаза. — Чем могу быть полезен? — шелестит он, запрокинув руки за голову. Ральф молчит, разглядывая землю, поэтому Птица закрывает глаза обратно. Ветер насвистывает мелодии Горбача, что тот играл, надеясь скрыться. Они красивые и запоминаются по-своему. Успокаивают, почти убаюкивают, и спать хочется в несколько раз сильнее. Стервятник сползает вниз по скамье, игнорируя присутствие Ральфа. Порой бывают такие мысли, которые нельзя отложить на потом, чтобы прогнать их в отдалённом месте. В тонкой рубашке прохладно. По плечам то и дело пробегают табуны мурашек, заставляя ощущать собственное тело. И страшно обнаружить у себя в какой-нибудь момент лишнюю конечность, о которой ты раньше не подозревал. Уже вечереет, и оконные глазницы Дома горят от включающихся лампочек. Оранжево-жёлтый Кофейник приятно шелестит разговорами в нём. Стервятник думает туда заглянуть, прежде чем уйти в Гнездо. Выпить чего-нибудь для хорошего сна и отбросить съедающие мысли, что не дают спокойно доживать последние дни. — С тобой поговорить хотел, — начинает в повисшем молчании Ральф, и Стервятник даже удивляется — он перестал замечать его, погрузившись в себя, и тут его так нагло выдернули из этого плавающего состояния. — О чём? — глаза Птицы большие и пронырые, на фоне опускающегося солнца они горят ярче обычного. Непривычная желтизна, сбивающая каждый раз, смотрит выжидающе. Губы тянутся в улыбку. — Неважно, — качает головой Р Первый, — кажется я сам смог придумать загадку на свой вопрос. Стервятник скалится. Чёрные пальцы подцепляют трость, холодящую бедро. Он поднимается, возвышаясь над Ральфом. Это не кошачья повадка о главенстве, всего лишь затёкшая спина и шея, что гудели в такт колену, создавая отвратительное трио пульсирующей боли во всём теле. — Думаете? — хмыкает Большая Птица, наглаживая лакированную черепушку. — Тебе интересно, о чём, да? Приподнятая бровь говорит сама за себя. Конечно, Птице интересно, какую тему хотели поднять в разговоре с ним. Кем в этот раз он предстал в чужих глазах, что показался верным советчиком. — Никаких догадок? — Вы решили сыграть со мной в шарады? — Птица опирается на здоровую ногу, сверкая глазами. Ветер подбрасывает его волосы, раздувает их в разные стороны и заставляет жмуриться. Ральф неопределённо ведёт рукой, то ли своим мыслям, то ли в ответ. Стервятник стоит около минуты, выжидая какое-то продолжение, но Р Первый снова замолкает, и Птица расценивает это, как завершение диалога. Он уходит медленно, прихрамывая на одну ногу, с прямой спиной и расправленными плечами. Чувствует на лопатках пронзительный взгляд, будто на них написано что-то важное. Птица останавливается у двери в Дом, стучит пальцами по трости, но всё же не оборачивается. * В четвёртой все говорят обо всём и ни о чём одновременно. Справа от Стервятника разлёгся Слепой, вцепившийся в какую-то бутылку, отказываясь отдавать ту услужливому Македонскому, бродящему между раскинутой одежды и тел. Из света только два китайских фонарика, которые ничуть не помогают. — Ты какой-то кислый, — констатирует подползший Табаки. — Тебе подлить? Птица не отказывается, протягивает липкую чашку, которую даже не нужно было держать в руке, и ждёт, когда мутная, обжигающая жидкость в который раз её наполнит. Сильнее всего напрягает опасливый взгляд Курильщика, что затесался в кроватной куче. Будто Стервятнику есть до него дело. Он иногда, ради разнообразия, поворачивает голову в его сторону и слабо-заметно кивает, наблюдая за тем, как бывший фазанёнок прячется в слоях одеял и рук. Потерянное радио играет сразу отовсюду, но в центре комнаты всё равно ходят аккуратнее, проверяя пол прежде, чем сделать шаг. Сломать вещь, любимую Сфинксом, почти равно смертному приговору, и Птице почти хочется посмотреть на это зрелище, но обители четвёртой слишком ему по нраву. Из других тут только Валет и Рыжая, что тоже ловит взгляды Курильщика. В его руках оказываются сигареты. Крепкие, першащие в горле, оставляющие во рту неприятное месиво, но так хорошо дающие в голову, что Стервятник выкуривает несколько, после откидываясь на край кровати. Горбач пытается достать со шкафа Нанетту, и за этим оказывается безумно интересно наблюдать. Ворона скачет и переминается палками-ногами, отказываясь идти в руки хозяина. Откуда-то возникает Рыжий. Крутится в дверях, не находя себе места, и его зелёные стекла очков отражают всё происходящее. Стервятник пьёт, закрывая глаза, и пытается сосредоточиться на горящей гортани. — На личном не клеится? — Рыжий занимает место Слепого, раскидывает свои руки, обнимает Птицу за плечи и говорит в самое ухо. От него несёт алкоголем, и это смешивается с дымом вокруг Стервятника. — Я могу устроить, если тебе нужно. — Я думаю это нужно тебе, — заторможено говорит Птица, убирая проворливую руку. — Но я не хочу знать, с кем, если ты вдруг подумаешь этим поделиться. Всё шумит и вертится. Стервятник теряется в разговорах, что-то отвечает и даже смеётся, запрокидывая голову. Стакан постоянно оказывается полным. К ночи вкус содержимого меняется четыре раза, и Птица значительно пьянеет. Широкие зрачки на жёлтой радужке перемещаются с одного статичного объекта на другой. Иногда кажется, что чьи-то руки сдавливают его грудину, и Стервятник ошалело проверяет их наличие на своём теле, каждый раз находя пальцами лишь ткань своей рубашки. — Сейчас по-другому… — с насеста толкует Сфинкс, смотря куда-то в гущу тел. Путает Курильщика — понимает Стервятник, и решает не слушать дальше, чтобы не запутаться самому. Сколько не живи в Доме, всё равно не будешь ни в чём достоверен. Даже Большая Птица иногда сомневается. И руки у него, бывает, дрожат. Сверху, на своей кровати, крутится Чёрный. Один раз кидается носком с просьбой быть хоть немного потише, не находит никакого отклика и затихает, спрятавшись в одеяло. Он никогда не участвует в общем балагане, ведёт себя, как отделившийся и только супится, смотря из-под бровей. — Ральф изменился, — фырчит Шакал, ёрзая на углу кровати над головой Стервятника. — Поживи полгода в Наружности, и посмотрим, каким ты станешь, — отвечает Птица, залпом допивая настойку. Табаки надувается, ворчит и обиженно лезет в ворох тел, придумывать песни о том, как сильно его оскорбили. * — Почему ты сидишь у моей двери? — рационально спрашивает Ральф. — Даже не спросите, в порядке ли я? — Стервятник поднимает голову. У него бедлам на голове, и он слишком сильно цепляется за свою трость. — Ты в порядке? Большая Птица молчит. Он медленно встаёт, опираясь на стену, и глаза его выделяются даже после выключения света. — Нет. * — Позволь поинтересоваться, где ты был всю прошедшую ночь? — заинтересованно тянет Табаки, стоит Стервятнику появиться в Кофейнике. Невыспавшийся, но всё так же в чёрном, с приглаженными волосами и массивными ботинками. — Следишь за мной? — без доли провокации спрашивает Птица, комом опускаясь на стул рядом с Мустангом. — Твои птенцы тебя обыскались. — Совсем нельзя их оставить, — Стервятник качает головой и заказывает кофе. Сегодня людей не много. Это раскрепощает, позволяет расплыться по стулу и смотреть в манящее никуда. Из окна поддувает, и это позволяет не терять связь с рябящей реальностью. — Так всё же где ты был? Или ты больше не доверяешь старому другу? — Табаки крутится и вертится, роняет на себя крошки и проливает свой кофе, что оставляет коричневые пятна на скатерти. — Тебе нельзя слышать такую информацию, — устало говорит Стервятник, перебирая в пальцах трость. — Как это нельзя? — взрывается Шакал и глаза его блестят интересом. * Незаметно, съедая их часы, подбирается Выпуск. Он дышит в затылок и стремительно мотает стрелки, рвёт календари, пугает. Он совсем рядом. Поэтому нужно прощаться. Ральф не любил гулять ночами, но сегодня его занесло на Перекрёсток. Шастающие полуночники не пытаются скрыть своё присутствие здесь, они знают, что Р Первый ничего не скажет, даже если заметит в потёмках их личность. — Ладно, как скажешь. Бывай, — Табаки всегда бывает громким. Ральф смотрит, как он хлопает Стервятника по руке, ловко разворачивается на Мустанге и, гремя гирьками и утяжелителями, скрывается в темноте коридора. Птица стоит, разглядывая то ли стену, то ли потолок. Он замечает Ральфа лишь тогда, когда Р Первый сам подходит к нему и аккуратно касается острого плеча. Стервятник сверкает глазами и выглядит непривычно растерянным. — Мы можем поговорить у вас в кабинете? — без предисловий начинает он, и Ральфу ничего не остаётся, кроме как согласится. Их шаги отдаются эхом. Размеренно стучит трость Большой Птицы. Что-то до отвратительного меняется, но Дом не даёт понять, что именно, и от этого ещё отвратительней. Ральф пускает Стервятника и сам не знает зачем, закрывает дверь на ключ. Окно не зашторено. Луна смотрит на них сквозь грязное стекло. Стервятник стоит так, чтобы свет его не касался. Он перекладывает трость из одной руки в другую. И руки у него дрожат. — Что-то случилось? — настороженно спрашивает Ральф, откладывая ключ на свой стол. — Нет, — отвечает Стервятник, и по нему видно, что он не может найти себе места. Это передаётся. Р Первый тяжело вздыхает и делает к нему пару шагов. Приблизившийся Выпуск доводит всех. Это сказывается на каждом обитателе Дома. Даже Акула нервно стучит ногой по полу, когда думает об этом. Общая паника, что все так пытаются скрыть, делая вид, что всё в порядке. И спешка, невозможная спешка, толкающая в спину, когда перед тобой пропасть или стена. Сегодня их не подслушивают. Всем не до этого. Сплетни теряют свою ценность. Ральф выдерживает паузу. Часы снова не идут. Всё замерло, но это не Самая Длинная. Просто Дом даёт им немного больше времени в этой суматохе. Широкая рука несильно сжимает худое предплечье. Стервятник стискивает трость. — О чём вы тогда хотели поговорить? — он пытается быть спокойным. Большая Птица должен всё контролировать даже в последние часы. — О кругах, — Ральф отвечает честно. — Хотел спросить, пойдёшь ли ты на следующий. Стервятник усмехается. Горько-горько, и выглядит так, как в тот день, когда Ральф нашёл его у своей двери. День, когда Птица сломался и не выдержал быть наедине с собой. День, похожий на тот, что был два года назад. — Нет. В этот раз… Это место брата. Тёплая ладонь с грубыми пальцами сжимается сильнее. Стервятник смотрит так, что все его намерения ясны. Они плещутся в жёлтых глазах, и Ральф вздрагивает. Целовать своих воспитанников не положено. Стервятник цепляется чёрными пальцами за широкие плечи, пока его трость лежит на полу. У него громко стучит сердце, и он слишком податлив, когда открывает рот, чтобы пропустить чужой язык. Ральф держит его за худые бока — чтобы не упал. И думает, что перед Выпуском можно. Хотя бы раз. И какая разница, что скажут стены.