Любовь на фоне хлопот по организации заказного убийства

Миг, когда человек по случайности открывает в себе желание, которым тайно страдал, несомненно, самый пронзительный в его жизни Чайна Мьевиль

Я достал из тумбочки несколько листов писчей бумаги, устроился поудобнее и задумался. С чего начать убеждать Чарли бросить все свои дела и заняться моими? Во время часового свидания я бы его уболтал. Легко. А как сделать это в короткой записке? Короткой, потому что многого бумаге не доверишь, времени в обрез, да и передавать на глазах у охранника свернутые в трубочку листы — это подстава. То ли дело сунуть в ладонь незаметный, многократно сложенный бумажный квадратик. А может быть, вообще ничего не писать? Может быть, все обойдется и Чарли завтра не опоздает? Придет в семь, как условлено, к началу регистрации посетителей, и я успею донести до него свою просьбу с глазу на глаз, на эмоциях, на пальцах, на словах? Нет, вряд ли. Чарльз всегда опаздывает. Значит, придется давить на слабые места этого горбатого черта, чтобы он не артачился и сделал все, о чем я его попрошу. Жаль, что таких мест у Чарльза всего одно. Жаль, что придется напомнить ему про Аризону. Ни он, ни я не любим вспоминать про тот раз. Но чем еще я могу на него надавить? Прикинув, как лучше об этом напомнить, я принялся за писульку: «Я прощу тебе рикошет и наркоту в Аризоне — ты мне больше ничего не должен. А еще избавлю от поливки и пересадки комнатных растений в обмен на присмотр кое за кем. Один зек против трехсот восьмидесяти пяти капризных цветов. Заманчиво? Соглашайся. Парнишку зовут Уильям Ханс. Тюрьма просто создана для того, чтобы такие, как он, никогда из нее не выходили. А мне надо, чтобы он вышел живой и по возможности здоровый». Чарли, Чарли… Он знает меня с рождения, но ни разу не видел, чтобы я проявлял не то что заботу — простой интерес к двуногим существам обоих полов. Всю жизнь меня привлекали исключительно оружие, цветы — и собаки, да и те только в детстве. Как объяснить Чарльзу случившиеся во мне перемены, если даже я сам их не могу объяснить? Разбираться в них — все равно что вспарывать живот и гадать по собственной выставленной напоказ требухе. Не готов я к этому. Нет у меня для такого подходящих слов. Я просто ненормальный, с самого рождения таким был, а теперь эта ненормальность приняла окончательно извращенную форму благотворительности. Вот. Так и напишу в конце вместо постскриптума. «Смирись и помоги». А сейчас надо сосредоточиться не на эмоциях, а на практических вопросах. «Завтра у начальника тюрьмы я получу вторую половину оплаты на новый банковский счет и кредитные карты на одно из моих официальных имен. Там будет прилично. Поэтому основной свой счет я трогать не буду. Он в твоем распоряжении. Если я не вернусь… быстро, снимай сколько посчитаешь нужным, чтобы у мальчишки было все необходимое…» Я перечитал написанное и вдруг понял, что соскучился по Чарли. Представил себе, как могла бы пройти наша встреча. Вот он с ленцой и стаканом кофе перешагивает через порог комнаты для свиданий, вот на его курносом лице появляется недоумение, когда вместо того, чтобы вальяжно раскинуться на железном стуле, подразнить меня запахами хорошего одеколона и кофе, назидательно сказать свое обычное «за то, что выдернул меня в такую даль, с тебя причитается», Чарли, приоткрыв рот, следит, как охранник с мрачным видом выводит меня вон и на его протест смачно сплевывает и говорит: «Приказ начальника тюрьмы». Вот он начинает читать. Вот щурит глаза и теребит подбородок. Вот поднимает от строчек голову и думает: «Какого хрена, Марк! Тебя что, заставили написать это письмо? Это что? Ловушка?!» «Нет. Это не ловушка. У меня новая цель. Уже завтра я пропаду с радаров и займусь только ей. Полное погружение. Но я должен быть уверен, что, пока гоняюсь за богатым извращенцем, Уильям будет в безопасности». Собственно, ради разговора о богатом извращенце я и позвонил Чарли третьего дня. Попросил прилететь. Думал, что выбрал для этого оптимальное время: суббота, утренний пересменок, записи разговоров не ведутся, вечерние кассеты уже заполнены, а дневные еще не вставлены. Но Паркер, мать его, сэр, не смог посидеть на жопе ровно до понедельника. Перед отбоем проинформировал через вертухая, что собирается попрощаться со мной тоже в субботу. Наверное, по тем же причинам. Ни записей, ни посторонних, большинство персонала в увольнении. Интересно, у кого из нас плохая карма, чтобы так не повезло? «Теперь — о новой цели, — быстро написал я, — это…» Что сказать? Это — спектр в социальных сетях. Я не знаю ни его имени, ни места жительства, ни точного возраста. Он невидимка, но я его найду и убью, чего бы мне это ни стоило. И я даже благодарен Чарльзу за то, что именно из-за него, вернее из-за его дурацкой привычки опаздывать, я вышел на эту цель. Все началось полгода назад, в тот день Чарльз застрял на переезде, позвонил и попросил «в наших же интересах» встретиться вместо него с заказчиком. Я интереса не увидел: подумаешь, важная шишка, подумаешь, «не поймут». «Снижу процент за посредничество», — злобно плюнула трубка, а это был уже вполне весомый аргумент. Еще пара минут торгов, и Чарльз сбросил вызов, а я отправился на Норсист*. Заказчиком оказался сенатор Боб Мартин. Из инструктажа Чарльза я сделал вывод, что буду общаться с кем-то из его ближайшего окружения, но мистер Мартин встретил меня лично и в полном боевом возбуждении. Не успел я переступить порог, как его тяжелая квадратная челюсть пришла в движение, нижнюю губу смочила слюна и он разразился многословием о никудышных законах и об «архитектуре социальной справедливости и гражданского чувства долга». Было очевидно, что за громкими словами сенатор прячет нечто для него щекотливое, а для меня и Чарльза — прибыльное. Притворился, что заинтересованно слушаю, а сам запустил в голове «Child in time», запись 1970-го. Девять минут тридцать восемь секунд. Решил, что этого вполне достаточно, чтобы дать сенатору применить свое умение заговаривать людям зубы. Пока Боб произносил общие фразы о долге и несовершенстве закона, я фотографировал глазами кабинет — скучное помещение, с мебелью дорогой, но совершенно никчемной, с узкими окнами, тяжелыми пыльными гардинами, багдадскими коврами. Типичная обстановка старого дипломата, пропахшая сигарным дымом и виски. Когда сенатор Мартин стал вплетать в свою витиеватую речь интересные детали — двойная ликвидация, федеральные свидетели, публичные слушания, — я начал прикидывать, во что мне все это обойдется. Когда трек в моей голове закончился, я перебил сенатора вопросом: «Сколько за две цели?» После этого подождал, пока холеная рука со сверкающим перстнем на указательном пальце не вывела на стодолларовой купюре первую цену. Тут же от нее отказался. Потому что по опыту знаю: убийственную справедливость могут позволить себе только очень богатые и жадные люди. Сенатор пожевал губами, стрельнул в мою сторону свинячьими глазками и написал на новой купюре новую сумму. Я на нее даже не взглянул. Наконец, на третьей банкноте была написана интересная цифра, я кивнул и взял со стола денежную бумажку, взамен оставил свою — с подписью. — Мне потом вам рассказать подробности… сэр? — Боже упаси. Для этого есть мистер Паркер! — И сенатор протянул мне визитку. Разговор состоялся третьего. Четвертого я уже работал. Выяснил, что по счастливому стечению обстоятельств обе цели должны были отправиться в тюрьму штата Огайо, где целый этаж специализировался на сокрытии от внешнего мира важных свидетелей. Седьмого я прилетел в Коламбус — познакомиться с мистером Паркером, начальником этого замечательного спецзаведения. Во время нашей беседы мне в голову и пришла мысль: чтобы чисто и быстро убрать двух человек, надо подышать с ними одним воздухом. В данном случае — тюремным. Паркер помог мне устроиться с комфортом, примелькаться в коридорах, «вжиться в образ». И я открыл для себя, что тюрьма — это прежде всего порядок. Сон, отжимания, еда, стирка, мордобой, подход к параше — все четко по расписанию. А расписание я уважал. Поэтому первые три месяца за решеткой меня не напрягли. Вся моя энергия была направлена на то, чтобы в момент выполнения контракта сделаться невидимкой. Хорошее было время. Жаль, что Чарльзу не напишешь о том, что выполнение первой половины контракта было маленьким шедевром. Воспользовался поножовщиной между чеченцами и тунисцами, которая предсказуемо возникла после пропажи нескольких заначек героина. Под прикрытием короткого, но кровавого беспредела я все сделал быстро и чисто. Оставил улики, которые увели федеральных агентов на волю, далеко за границы штата, в чеченскую диаспору. Они даже не допрашивали меня как свидетеля, когда началось расследование. Ладно, похвастаюсь этим как-нибудь в другой раз. Про то, как встретил Уильяма, тоже писать не буду. Чарльз наверняка полюбопытствует об этом у самого Уильяма. Только вот не уверен, что мальчишка ему внятно ответит. Думаю, что нашу первую встречу Уильям не запомнил. Ему было не до меня. Его били. Махач устроили сержант и двое других охранников. Зеки же плотно толпились вокруг, задние привставали, кого-то подсаживали, над головами летало: «Сеанс!» Действительно, это был «сеанс» — событие из ряда вон выходящее, меняющее ритм повседневности. Я остановился. Оглядел столпившихся: косые взгляды, шепоток, знакомые лица. Паранойя начала успокаиваться, но тут мой взгляд зацепился за зека в партере. Нулевая куртка, новое лицо — а все новое для меня подозрительно. Сержант размахнулся, зек неумело закрылся обеими руками от удара. Бесполезное движение. Щенячье. Чем больше ты показываешь слабость, тем сильнее такие уроды, как сержант, испытывают потребность измываться. Это правило я хорошо усвоил с отчимом. «Недолго он здесь протянет», — подытожил я свои наблюдения. Новенький перестал меня интересовать, и я собрался двинуться дальше, когда обратил внимание на его руки, обтянутые бледной, ненормально бледной кожей. На фоне смоляных волос кожа эта выглядела почти прозрачной. Пронзительной. Я точно знал, что уже видел такое. Вот только где? Еще одно движение худых пальцев, и меня чуть не вывернуло наизнанку. Галерея в Чикаго. «Гитарист». У старика на картине были точно такие же руки, как у этого зека. Не от мира сего. Та же самая форма ладони. После бесконечных прикосновений к оружейному металлу и к металлу здешних решеток мне вдруг до одури захотелось прикосновений к этой идеальной руке. Я отложил бумагу, пересел со своей койки на койку Уильяма и провел ладонью по его предплечью, по сжатой в кулак кисти, теплой, красивой, такой реальной. Он не проснулся. Хорошо. Перед расставанием мне меньше всего хотелось показывать ему свои чувства. С сожалением я вернул свои мысли к Чарли, с сожалением вернулся на прежнее место, освещенное коридорными лампами. Еще раз перечитал написанное: «Теперь — о моей новой цели. Это…» Дописал: «… Александр. Но прежде ты должен понять, почему Уильям важен для меня. Помнишь, как в Чикаго я жалел, что взял деньги, а не Пикассо? Кто бы мог подумать, что у меня появится второй шанс его заполучить. На прогулочной площадке тюрьмы Огайо я увидел те же самые руки. Один в один. Только ожившие. Подходи и забирай. И плевать на рваные заусенцы и черноту под ногтями. Я решил, что второй раз я эти руки не упущу. Точка». Да. Так все и было. Только решение я принял не сразу. Тогда, на прогулочной площадке, только стоял и смотрел. Свет бил в глаза, было ярко, контрастно, резко… Воображение у меня разыгралось, совершило неожиданный бросок и показало, как бы я мог распорядиться этими руками. Наверняка в этот момент у меня на лице отразилось что-то эдакое. Даже сержант, который в этот момент распрямился, чтобы отдышаться и глотнуть из фляги, это заметил. Между ним и мной тотчас же повисла нехорошая тишина. Пришлось процедить сквозь зубы: — За что? Тон и сама поза моя уже выражали не замешательство, а угрозу. Хотя охранники были те еще падлы, со мной они связываться опасались. В первую же неделю я показал, чего стою, и в иерархии тюремной власти мне присвоили неясную, но высокую позицию. — Барона прикармливал, — кратко ответил мне самый тщедушный из троих. Я присвистнул. Барон и Рохля были сторожевыми вечно голодными ротвейлерами. Они кидались и на урок, и на инструкторов. Черные, злобные, весом с теленка, внушали ужас всем, кто проходил мимо их клеток. А этот, значит, кормил Барона. Третий охранник, по виду бывший боксер-тяжеловес, поднял голову, решив, видно, что я таким манером одобряю их действия, облизнул свои накрашенные ярко-красной помадой губы и добавил, поясняя: — Пидор, что с него взять. Объясняем основы. Как оклемается, пустим по рукам, — и подмигнул мне, сам томимый похотью и злобой. — М-м, — сказал я неопределенно, посмотрел на то, как на бетонном полу неуклюже сжалось костлявое тело — коленки к животу, голова в плечи. «Пидор» под моим пристальным взглядом дернулся, раздвинул пальцы, и сквозь них, как сквозь решетку, на меня глянул заплывший глаз затравленного мальчишки. Меня окатило чем-то холодным и огненным одновременно. Что за хрень со мной случилась, я решил разобраться позже. Пока же мне надо было сохранять лицо и безразличие на нем. Я буркнул: — Если немедленно не перестанете «объяснять», то по рукам пойдет труп. И не забудьте первым делом предложить товар начальнику. Охранники переглянулись. Они, как и я, знали, что Паркер где-то на юге, инспектирует частные тюрьмы, и пробудет вдали от своего кабинета еще некоторое время. Но мои слова возымели действие. Сержант подхватил зека и гаркнул на собравшихся: «Неча глазеть, по камерам, суки». «Вот и славно, — решил я. — Дальше дело за Паркером». После отбоя я начал копаться в случившейся со мной эмоциональной побочке. Сначала грешил на воздержание, потом распознал в своем поведении жалость. Удивился. Потому что не жалел никого с того дня, как погиб мой пес. Стало любопытно, что же в «пидоре» заставило меня снова, как в детстве, почувствовать сильный дискомфорт. Несуразный, с торчащими коленками и длинным носом, с почти бесцветными, но выразительными глазами и жиденькими сальными волосами, с тонкой кожей, обтягивающей хрупкие кости, — таким я его увидел на следующий день. Вот он выбирается из своего угла и идет по коридору. Нет. Не к вольерам с собаками. Туда он больше близко не подходил, теперь все свободное время проводил на прогулочной площадке. Забивался в угол и стоял там неподвижно. Лицо его принимало мягкое, почти женское выражение, но кадык постоянно дергался, словно он сглатывал стоявшее у него в горле тревожное чувство, а пальцы… пальцы вообще жили своей жизнью, сплетались в странные и непонятные фигуры, подрагивали, замирали, барабанили по стенам… Танцующие пальцы, не способные ничего удержать, не способные ничего взять под контроль. Я стал часто проходить мимо, оказывался рядом, сидел в столовой за его спиной. «Что он сделал, чтобы оказаться среди урок в тюрьме максимального уровня охраны? — думал я перед тем, как заснуть. — Кого он оставил там, за стенами?» За всеми этими мыслями и перемещениями даже не заметил, что перестал называть зека «пидором». Он стал «гитаристом», и он мне нравился. Было за этой очевидной непривлекательностью спрятано что-то другое. Тайное. Сломанное. К чему меня тянуло как магнитом. Не знаю, заметил ли «гитарист», что я за ним наблюдаю, но однажды я застал его за дрочкой. Была ли это провокация или действительно случайность, сказать не могу. Сначала я даже не понял, чем он таким занят. «Гитарист» сидел в своем углу между стеной и решеткой, расставив ноги так, что если смотреть из коридора, то не было заметно вынутого из приспущенных шаровар члена. Движение задавала не рука, а только пальцы, но лицо преобразилось, черты стали утонченными, почти красивыми. Он витал где-то далеко, вспоминал кого-то — в этом у меня не было сомнений. Мне вдруг захотелось, чтобы он думал не о каком-то мудаке из прошлой жизни, который ни разу к нему не пришел на свиданку, а обо мне. Он кончил, и красота сразу куда-то исчезла, а на лице появилось новое выражение. Страх? Тоска? Отчаяние? Вызов? Я развернулся и ушел. Подавил возбуждение и сказал себе: «Стоп, держись от этого пацана подальше. Ты здесь не для этого». Для завершения контракта мне нужен был «оперативный покой». Скрупулезная, самозабвенная сосредоточенность на деле. «Гитаристу» в этом процессе не было места. Я погрузился в планирование. Комфортабельную конуру, в которую должны были заселить «объект», облапал до последнего кирпича. Каждый день мерил шагами «путь» — коридор, ведущий от камеры на самом западе второго этажа через прогулочную площадку до кухни, на которой у меня хранились «инструменты». Я должен был знать «путь» как свои пять пальцев, уметь пробежать по нему с закрытыми глазами, выучить все запахи, все скрипы, все неровности пола. Все новое в день зеро могло стоить мне жизни. Я узнал о дате прибытия цели, о графике отключения внутреннего наблюдения на профилактические работы, о часах медосмотров… Оставалось только забрать изображения немолодого представителя симпатичного национального меньшинства. Они уже ждали меня в часовне, прикрепленные скотчем к скамье первого ряда. Я отправился за ними туда перед отбоем, потому что вечерами часовня обычно пустовала: отец Альварес заканчивал в четыре после полудня, а урки не любили оказываться под выбеленными сводами и пластиковыми витражами при свечах. Те напоминали им об аде. К адскому пламени я всегда был равнодушен, а вот к запахам — нет. Когда потянул на себя хлипкую дверь, перекосило меня не от игры света и тени на картинках о геенне огненной, а оттого что пахнуло хлоркой и подгорелой запеканкой. С тех пор как полицейские привели меня для опознания уже вынутого из петли тела матери, этих ароматов я стараюсь избегать. Я собирался зайти в другой раз, но в этот момент из-за алюминиевого алтаря до меня долетели звуки глухих ударов, скорее всего в живот, и эхо придушенного вскрика. К звуку примешалась плотная волна пота и похоти. Сам не понимая зачем, я двинулся за алтарь. Дверь в ризницу была распахнута. Их было трое — и мой «гитарист». Самый крупный зек — его я не один раз видел на подпольных боях — зажал голову пацана между колен. Двое других лыбились, предвкушая разврат, и медленно оголялись. На меня они пока не обращали внимания. Пожалуй, мое присутствие их даже заводило. Мальчишка еще лягался и извивался, бугая это вроде даже забавляло, но потом он усилил захват и заломил ему руку. Я снова четко увидел тонкие пальцы и прозрачную, натянутую кожу «гитариста». Как из-под воды до меня долетели слова: — Еще одно движение, петушок, и я тебе шею сломаю. Не рыпайся, и тебе понравится. Ты уже течешь. Но мальчишка все-таки рыпнулся, что-то хрустнуло, раздалось короткое и сиплое «А-а», а потом «гитарист» позволил прислонить себя к стене, мутным взглядом блуждал по студийным ламинированным фотографиям Иисуса, по лицам святых угодников и лицам своих насильников. Случайно остановился на моем. Его взгляд на секунду стал осмысленным. Этого хватило, чтобы крохотная, ранее неизвестная частица внутри меня встроилась в сложный механизм черт знает откуда нахлынувших эмоций и привела его в движение. Я перешагнул через порог ризницы и стал бить на поражение. Три удара, и трое лежали на полу. Если они и придут в сознание сами, то не скоро, а вот ходить сами теперь вряд ли смогут. Я даже не стал всматриваться в их дерьмовые лица, а сразу развернулся к «гитаристу». Разбитые губы, вывернутый палец, разорванная одежда. Убить его сейчас было лучшим решением. Легкая моментальная смерть избавит от распечатывания и медленного схождения в зековский ад, заканчивающегося передозом или самоубийством. Каким-то обостренным шестым чувством он понял мое намерение и кивнул. Прижался лопатками к побелке, закрыл глаза, расслабился. Его шея вытянулась, угловатость очертаний сгладилась, но возбуждение «повешенного», вызванное наказанием, болью и ненавистью, еще не спало. Спрятанная во мне гормональная бомба сдетонировала от одного вида этого контраста между готовым умереть человеком и жаждущей жизни плотью. Мое тело поняло раньше, чем понял разум, что мне нужен этот мальчишка, и я не то что сам его не убью, но и другим пальцем не дам тронуть. Еще не совсем соображая, что делаю, я провел по сочащейся сукровицей скуле. Он вздрогнул, дернулся, попытался оттолкнуть. Я перехватил его руку на полпути, аккуратно, чтобы не сломать еще что-нибудь, дотронулся языком до середины ладони, втянул кисловатый запах. Мальчишка взглянул на меня так, словно я монстр. Да я и есть монстр. Он в одну секунду разглядел мою суть и сдался. Решил, что пусть уж это буду я, чем тюремная шушера. Я сдернул с него все, что еще не успели те трое. Когда встал на колени и взял в рот, он судорожно всхлипнул и, кажется, перестал дышать. Я пососал, потом отпустил, взял снова. «Гитаристу» нужно было снять напряжение, я выбрал самый быстрый и проверенный способ. Мальчишка рвано вздохнул, и я продолжил. Не ленился, занимаясь его членом. То облизывал головку, то заглатывал глубоко, одной рукой придерживал за бедра, другой — поглаживал его яйца и наслаждался, когда через каждые три дыхания по его щуплому телу проходила судорога истомы. Он долго не мог спустить, даже когда, наконец, начал подыгрывать мне бедрами. Когда сфонтанировал мне в рот, я был совершенно счастлив. А когда ослабел и медленно начал сползать по штукатурке вниз, словно оргазм его окончательно подкосил, пришлось извернуться, подхватить и не потерять равновесие самому. У меня-то в голове тоже все поплыло, чувствовал себя как с похмелья. Дотащить его, легкого как перышко, до своей койки особых трудов не составило. Встретившийся на пути охранник отвел глаза. Ему не было никакой разницы — за товар уплатили. Весь путь занял один трек Тимберлейка Take Back The Night. Что было делать дальше? Я не тот человек, который может успокоить голосом, присутствием, обыденностью разговора. Бросить на койку пачку сигарет и уйти? Каждая «мальборо» на восемь сантиметров лучший утешитель, чем я. Уже полез в карман, но тут анемичные руки «гитариста» снова перетянули на себя внимание. Голубые жилки, чуть удлиненные фаланги, очень узкие запястья и распухший большой палец левой руки. Я присел на койку, взял его руку в свою: — Сейчас я дерну. Будет больно. Считай до трех. Не успел он сказать раз, как я вправил сустав. Он вскрикнул, а у меня во рту снова появился горький привкус подгоревшей запеканки. Я достал свои «Мальборо». Раскурил две. Одну сигарету сунул ему, другую оставил себе. Затягиваясь, пошарил в тумбочке, нашел пластиковую ложку, оторвал кусок материи от простыни, примотал. Не шина, но должна была продержаться. Какое-то время. Сказал: — Завтра с утра сходи в медпункт. Он кивнул и ни с того ни с сего выдал: — Я — Уильям. Уильям Ханс. Так у «гитариста» появилось имя. До побудки оставалось часа два, спать я уже не видел смысла, зато можно было удовлетворить накопившееся во мне любопытство. — Уильям, значит. И зачем ты, Уильям, полез к собакам? — Это был самый безобидный из тех вопросов, что крутились у меня на языке. — Они такие красивые, — он посмотрел куда-то далеко за меня, в его бесцветных глазах сверкнул крошечный кусочек чистого майского неба. — Особенно Барон. У меня в детстве был такой. Отчим пристрелил, когда мы в город переезжали. Таким собакам не место среди людей. Так он это сказанул, что я не сразу понял, говорит ли он о своем псе, об отчиме или о себе самом. С чего бы так? Я уже твердо знал, что Уильяму среди людей самое место. — Ты здесь по ошибке? — спросил я и был готов к тому, что он начнет мне рассказывать о несправедливостях, о сфабрикованном деле, о подброшенных уликах, о плохих адвокатах. И я бы ему поверил. Но он коротко ответил: — Нет, — и больше ничего не добавил. А я не стал пытать его дальше. — На нет и суда нет, спи давай. Больше тебя никто не тронет. — Кроме тебя? — И я не трону. Спи. Все кончилось. Не знаю, поверил ли он мне. Но послушно закрыл глаза. Я до утра слушал, как он сопит. Больше я не чувствовал жалости. Теперь это было что-то новое. А еще я очень захотел знать, что Уильям натворил. С утра я воспользовался своей привилегией и отправился в кабинет Паркера, полную лояльность которого мне обещал сенатор. — Я присмотрел тут себе премию за выполненную работу. Некий Уильям Ханс. Я назвал номер его ID, Паркер понимающе крякнул. — Но хочу кое-что про него узнать. На лице Паркера прочиталось недоумение. Видно, на его памяти мало кто выяснял происхождение секс-игрушек. Но в телефон он позвонил, и в кабинет папку с делом Уильяма принесли. Вот. О том, что было в этой папке, и надо написать Чарли. «Я очень надеялся, что Уильям не натворил ничего серьезного. Но его дело оказалось сложнее, чем я предполагал. До тюрьмы он был студентом-математиком. Но, по словам матери, больше любил писать рассказы и выращивать розы на подоконниках. Стал убийцей, разбив бутылку о голову обкуренного придурка. Придурок умер на месте». Я вспомнил выдержку из протокола допроса. — Почему? — спрашивали полицейские. — Он пинал собаку. Нелепая случайность: в том месте, куда ударило утяжеленное донышко, толщина кости у живодера была от силы несколько миллиметров — результат какого-то внутриутробного уродства. В морге выяснилось, что отпечатки пальчиков этого типа проходят аж по пяти делам с разбойным нападением. Есть чем разжалобить присяжных. Общественный защитник Уильяма хоть альдебаранов с неба не хватал, но на тетушек в жюри худо-бедно повлиял. «Уильяму дали десять лет за непреднамеренное убийство, пять из них условно. Зная порядки, можно добиться досрочного освобождения уже через год. Надеюсь, что ты найдешь ему хорошего адвоката, Чарльз». Я добавил к написанному ID номер Уильяма, номер его дела и дату слушания, имена и клички зеков, которым можно подкинуть деньжат, чтобы они глаз с мальчишки не спускали и информировали, если заметят что-то подозрительное. Поставил точку. Задумался. На листе было еще порядочно места, и я продолжил мелким убористым почерком: «В деле Уильяма все было гладко. Но что-то меня насторожило. То ли то, что начальник Паркер, прежде чем положить передо мной папку, аккуратно вынул из нее несколько распечаток и фотографий, а на мой немой вопрос сказал: — Это к делу не относится. А может быть, и то, что во время процесса прокурор задействовал двух очень способных обвинителей и требовал электрический стул. Очень способных и по такому простому делу? Смертная казнь? Зачем? И я копнул глубже. С общественного телефона позвонил чуваку, с которым работал несколько раз, дал номер дела, дату слушаний и попросил найти оцифрованную копию всех документов в базе данных полиции, ну и проявить инициативу исходя из того, что он в них откопает. За то, что спалюсь, не переживал. Исходящие в тюрьме регистрируются, но не записываются. Даже если моего чувака пробьют по всем базам данных — это ничем не будет грозить ни ему, ни мне». Я снова прервался. Мне захотелось снова пережить ту последнюю дюжину дней. Ожидая весточки от хакера, я продолжал как ни в чем не бывало готовить вторую ликвидацию. Но график моей жизни немного изменился. Я старался все время проводить с Уильямом. Он начал мне доверять. Днем перестал съеживаться, перестал отводить глаза и ждать, что я потребую того же, что и урки в часовне. Мы начали нормально разговаривать. О собаках, о цветах. О них он, как и я, знал все и мог говорить часами. Все реже он начинал заикаться, делать странные паузы между словами, так, словно забывал, о чем только что говорил. Но пальцы… пальцы все так же пускались в пляс, и я знал: его снова накрыло, он вот-вот уйдет в свой мир, в прошлое. Тогда я перехватывал его руки, сжимал ладони в своих, отогревал. Если бы мы были на воле, заставлял бы его сжимать оружие, целиться и стрелять. Это лучший способ вернуть себе контроль над эмоциями. Но тут из подручных средств были только «инструменты» на кухне и фломастеры. Подумал, что метать ножи «гитаристу» рановато, поэтому совал ему в руку фломастер и заставлял рисовать, следить за линией и нажимом. И это помогало. Я мог бы вздохнуть спокойно, но все портили ночи. Ночами на Уильяма обрушивались кошмары. Я не знал, как ему помочь. Обнимать ли его во время ночных приступов, будить или в это время совсем не трогать. Но совсем не трогать не получалось. Иногда я убирал со лба отяжелевшую от испарины челку, иногда все-таки будил, иногда просто держал за руку до тех пор, пока кошмар не заканчивался. Что-то я завспоминался. На часах половина четвертого. Надо поторапливаться. Я снова склонился над бумагой. «Первого мая я отстоял очередь к единственному выделенному штатом Огайо компьютеру с подключением к сети. В чате для экстренных ситуаций меня ждала ссыль на гугл-диск. Я запомнил ее и удалил. Вернулся к компьютеру ночью, чтобы никто мне не заглядывал через плечо. Сославшись на Паркера, попросил охранника все включить. Когда тот любезно оставил меня одного «подрочить на девок», я вбил адрес и открыл диск. Там были снимки, протоколы, ссылка на социальную сеть и в ней — на закрытую группу «У Александра». Начал я с протоколов первых допросов. Уильям все время нес какую-то чушь про фатализм, гены убийцы, метку дьявола. «Я должен был это сделать, — говорил он адвокату, — у меня не было выбора». Попахивало сектантством. В тех протоколах, что Паркер оставил в досье, такой околесицы уже не было. Уильям признавал вину безоговорочно. Я перешел к снимкам. Несколько выловленных из сети интимных фотографий Уильяма и какого-то парня. Уильям — анфас, второй — только со спины. В отличие от Уильяма никогда не поворачивается к камере, как-будто заранее знает, где она установлена. Из записей я понял, что следаки хотели отыскать второго парня, но прокурор остроумно заметил, что к спине фейс не пририсуешь, а по задницам свидетелей еще идентифицировать не научились. Да и надо ли? Обвиняемый признался, дело раскрыто, поднимать тонкий вопрос о манипуляциях оснований нет. Мы же не хотим снижения показателей раскрываемости? «Не хотим», — решили следаки и копать дальше не стали, но адрес пользователя, на профиле которого были размещены гомофотки, к делу приложили. Спасибо им за это. Этот адрес стал отправной точкой. Через целый каскад взломов админки, утомительной проверки цепочки IP и контента профилей их пользователей мой чувак в конце концов распутал клубок репостов и добрался до оригинальной публикации. «У Александра». В закрытую группу я вошел под взломанным ником, стал просматривать записи. Ничего особенного: набор бессмысленных фоток, перепостов и дебильных мемов. Отлистал на три месяца назад, на год… Сидел в похожей на пещеру строго охраняемой зоне библиотеки. Мне было холодно, скучно и хотелось ссать. Как же в тот момент я понимал прокурора и одобрял его рекомендации! А потом заметил неприметный тег, который появился в правой колонке, повисел, слабо отсвечивая приятным сероватым сиянием, и исчез, как только я перелистнул события на другую дату. Я вернулся назад — тег замигал снова. «Наши психодрамы». Я кликнул. Сайт перекинул меня по ссылке на другой ресурс и потребовал новый пароль. Я сгенерировал. Вошел. Осмотрелся. На «психодрамы» было подписано всего пятьдесят три человека. Судя по авкам — пацаны и девчонки лет четырнадцати-пятнадцати. «Странные игры у молодежи», — подумал я. И зачем такая секретность? На экране появились папки. Одна из них именовалась «Уильям — сценарий Кармен». Я кликнул. Передо мной развернулись посты, первый датирован аж 2017 годом. Я начал читать внимательно». Я перевернул лист. Расписывать ли подробно психодрамы Чарльзу? Нет времени и нет места. Напишу только основное, чтобы он понимал, куда я его затягиваю. Но сначала надо самому все вспомнить. Начиналось все постом от первого апреля. 0:00–1:04. Презентация. Под датой были выложены ролики. Красивые, профессионально снятые десятисекундные нарезки с участием Уильяма. Вот он выходит из дома, вот стоит в очереди в Старбакс, вот смотрит в огромное окно лекционного зала. Вот что-то пишет в блокноте, сидя на автобусной остановке. Сонный Уильям, скучающий Уильям, сосредоточенный Уильям, мечтательный Уильям. С экрана на меня смотрел парень, совсем не похожий на того Уильяма, которого я девять дней назад оставил спать на нарах. В 2017 это был улыбчивый, полноватый, заносчивый и пылкий паренек. Фантазер, мечтающий о любви, наивный мальчишка, думающий, что по книжкам можно научиться жить. Я бы прошел мимо него и не заметил. Оказывается, люди без надлома меня не интересуют. Помню, я хмыкнул и открыл следующий пост. 0:00–7:04. Сценарии и ставки. Друзья, я создал для психодрамы с Уильямом нового персонажа. Завтра «Фархат» вступит в игру. Вы еще не читали сценарий, вы не видели досье, «Фархат» для вас «кот в мешке», но вы уже познакомились с нашим героем. Предлагаю сделать первые ставки вслепую. Как вы думаете, Уильям обратит внимание на «Фархата»: — Сразу — ставка 500 долларов; — Через неделю — ставка 100 долларов; — Через две недели — ставка 300 долларов; — Никогда — ставка 1000 долларов. Ставки принимаются до 5 утра. Желаю всем удачи. Александр. В комментах все пятьдесят три участника сделали ставки. У меня неожиданно вспотели ладони, а сердце забилось с частотой «Скарамуша». Я открыл следующий пост. Про поссать я давно забыл. 0:00–14:04. Победители. Спасибо Эллис и Берг за высокую оценку моих талантов. Итак. Уильям обратил внимание на сыгранного мной «Фархата» сразу, как только их пути пересеклись. Дальше, как доказательство, была прикреплена серия фоток. Уильям проходит мимо сидящего на лавочке парня в черном худи, Уильям оглядывается, Уильям возвращается и присаживается рядом, Уильям протягивает парню в худи сигареты. Уильям у себя дома сидит за столом, по положению руки можно предположить, что что-то рисует. Внизу каждого снимка выставлены время и дата. «Он что? Установил в чужой квартире камеру наблюдения? Как он получил доступ? Отмычки? Сколько он планировал эту игру?» — с долей вострога думал тогда я. Этот тип, Александр, начинал мне нравиться. Серьезный и творческий подход. Дисциплинированный и продуманный человек. Фотки с Уильямом были дополнены еще двумя снимками. На одном — страница из дневника: экзальтированным почерком изложена целая гамма чувств по отношению к «незнакомцу под окном». На втором — зарисовка по памяти: красивый парень с тонкими, похожими на нераспустившийся бутон губами. Уголки слегка опущены вниз, но готовы раскрыться в улыбке в любой момент. Длинные ресницы, сходящиеся к переносице брови по восточному типу, красивая линия скул, ямочка на подбородке. Хрупкое телосложение. Уильям, оказывается, был прирожденным художником, а Фархат-Александр был очень даже хорош собой. «Я б его трахнул», — подумал я и открыл следующий пост. Про него и надо написать Чарльзу. «Вот пример поста от 21:04. Сценарии и ставки. Я пробежал его глазами несколько раз. Это был подробный сценарий соблазнения. Персонаж, созданный Александром, — «Фархат» — был продуман до мелочей и представлен публике. «Это будет нелюбимый единственный сын беженца с Ближнего Востока. В Уильяме пробудится интерес к экзотике, его скрытый альтруизм и глупое желание помогать голодным брошенным щенкам заработают на полную мощность. Кроме того, Уильям тоже единственный сын своей матери и нелюбим отчимом». Ты же понимаешь, что такие легенды ЦРУ не всем своим агентам разрабатывает. А дальше еще лучше. «Фархат — это человек, страдающий от своей инаковости, страдающий от своей сексуальной ориентации, страдающий от непонимания. Уильям просто увидит себя в Фархате, как в зеркале. И, как истинный Нарцисс, уже не сможет оторваться от созерцания». Так заканчивался этот пост. Я восхитился, как точно подобраны все элементы характера, чтобы снизить критичность Уильяма. Это очень профессиональная манипуляция, почти искусство». Места осталось совсем немного, и я решил не расписывать следующий пост. 0:00–29:04. Сценарии и ставки. По уже понятой мною схеме пост начинался с фотографий Уильяма и Александра: разговоры на автобусной остановке, вроде как при случайной встрече. В позах, в жестах, в выражениях лица так и читалось: «я тут недавно живу, еще не разобрался, 64-й маршрут тут останавливается? О, ты тоже его ждешь? А на какой остановке мне сойти, чтобы…»; «случайная» встреча в Старбаксе, «случайная» встреча у подъезда — «О, а мы, оказывается, соседи!» Страница из дневника Уильяма с цитатой из его стихотворения, посвященного Фархату. На этот раз суть пари выглядела чуть менее безобидно: «Когда Уильям пригласит «Фархата» к себе?» Но я сообразил, что это лишь разогрев в предвкушении чего-то более грандиозного, запретного и горячего. У меня возникло нехорошее предчувствие, что это не простая психодрама, что четырнадцатилетние подростки не могут так легко распоряжаться двадцатью тысячами баксов, проигрывать и выигрывать такие суммы. Авки скрывают совсем других людей. Это явно игра для очень богатых и извращенных. Ставки, сценарий, возможности, графика, оборудование — все говорило об этом. C интересом открыл прикрепленное к следующему посту видео. Дата съемки большими цифрами видна на календаре с видами Ливана, висящим над кроватью и подаренным «Фархатом» в самом начале знакомства. Оголенные тела, неловкие поцелуи… Я пересмотрел нарезку. Пара ракурсов точно совпадала с теми перепощенными фотками, которые откопали следаки. Про то, как я прокрутил видосики еще разок, даже не пытаясь бороться с эрекцией, я писать Чарли точно не буду. Но стояло у меня как у подростка. Пришлось-таки отлучиться в дальняк. Там, после дрочки, почувствовал себя каким-то сексуальным вором, укравшим запретное и чужое удовольствие. Вернулся. Открыл следующий пост. 0:00–9:05. Сценарии и ставки. Пробежал глазами фотки, стихи, явно сфабрикованные газетные вырезки с рассказами о случайных убийствах, признаниях убийц на месте преступления, несчастных случаях и раскаянии тех, по чьей вине эти случаи произошли. Короче, целая подборка какой-то мистической ближневосточной дребедени из сомнительных газет, само существование которых вызвало у меня подозрение. У меня, но наверняка не у Уильяма. Тот уже полностью доверял «Фархату». Как любой нормальный втюрившийся первый раз без памяти человек. Закрыв подборку, я еще раз прочитал пост, выцепил суть: на ближайшем свидании, на пике интимного момента «Фархат» раскроет свой «секрет» медиума. Расскажет, что видит на теле людей особые элементарные метки шайтана. Метки будущих убийц. Теперь всем предлагалось сделать ставки по двум позициям: Уильям посчитает «Фархата» больным и выставит вон — ставка 5 тысяч долларов. Уильям поверит «Фархату» безоговорочно и решит, что он будущий убийца, — ставка 25 тысяч долларов. Я замер с пальцем на мыши, и у меня стало очень холодно в животе. Все восхищение «Фархатом»-Александром у меня как рукой сняло. Я вернулся на несколько постов назад. Посмотрел внимательно, кто и как делал ставки. Убедился, что Александр тоже ставил. Иногда проигрывал, иногда выигрывал. Пока создавалось впечатление, что его интересуют не деньги, а сам процесс проникновения на территорию «пижона», слежка, предугадывание событий. Он наслаждался хождением по тонкой проволоке отношений. Он был готов как к проигрышу, так и к выигрышу. Уильям был для него скаковой лошадью или боевым петухом. Я вспомнил, как начал просматривать оставшиеся в папке посты. 0:00– 9.08 Сценарии и ставки. Уильям будет скучать по «Фархату» и снова искать с ним встречи… Пролистал. 0:00–9:09. Сценарии и ставки. Уильям помирится с «Фархатом», воспримет его как своего окончательного партнера… Пролистал. 0:00– 21.12 Сценарии и ставки. Финал. А вот тут я начал читать медленно, со всем вниманием и запомнил текст дословно. Воспроизвести его для Чарльза не составило труда. «Наш Уильям стоит у порога великих дел, но ему не хватает решительности. Создадим ему ситуацию дефицита времени. Завтра «Фархат» произнесет перед ним речь, вполне достойную Кармен. Оцените. «Уильям, так дальше продолжаться не может. Я хотел спасти тебя от твоего будущего, от тюрьмы, а может быть, и еще хуже — от электрического стула. Но ты меня не слушаешь. Ты мне не доверяешь! Жить так дальше, ждать, когда на твоем запястье появится черная метка и смерть разлучит нас? Это ты мне предлагаешь? Я так не смогу. Это слишком больно. Это несправедливо. Пойми, как только появится метка, — ты все равно убьешь. Это судьба. Но тогда это уже будет не безнаказанное убийство. Я не могу больше просто ждать и ничего не предпринимать. Выбирай, Уильям. Или ты мне доверяешь, или я ухожу». После этого «Фархат» исчезнет из жизни Уильяма окончательно. Предлагаю делать ставки по трем позициям: — Уильям потеряет контроль над собственной жизнью, сбежит из дома, станет бродяжничать, умрет от передоза через три месяца — ставка один миллион долларов. — Уильям продолжит жить как раньше, забудет «Фархата» и его истории про метку убийцы — ставка один миллион долларов. — Уильям потеряет веру в себя, смирится с перспективой убийства как с единственным способом вернуть доверие «Фархата» и его самого. Убьет случайного человека через 9-12 месяцев после расставания. Тем самым решит, что подал «Фархату» знак, что полностью ему доверяет и ждет— ставка два миллиона долларов». Нетрудно догадаться, кто сорвал главный куш. Дальше был еще пост с подведением итогов психодрамы. Фотоотчет о том, как Уильям медленно сходит с ума, как решается на убийство, как убивает, как является с повинной в полицию. У моего мальчишки не было ни единого шанса сорваться с крючка. «Идеальный дурачок», — так называл его Александр. К утру у меня глаза резало от усталости, спина затекла, я чувствовал себя опустошенным, но на обратной стороне листа еще было место, и я дописал: «Проверил четыре папки с другими психодрамами. Две девчонки и двое мальчишек. Наивные рефлексирующие детишки, одинокие и ждущие любви, неспособные отделить собственные иллюзии от реальности. Все выбрали побег и наркотики. Только Уильям попал в тюрьму». После того, что я узнал, во мне родилось темное чувство несправедливости. Сначала я решил не обсуждать это с Уильямом, но к вечеру меня прорвало: — Он хороший психолог, талантливый манипулятор, твой Фархат. От моих слов Уильям застыл. Потом спросил одними губами: — Откуда ты знаешь? — Любопытство сгубило кошку, — усмехнулся я. — Получил доступ к его файлам. На лице Уильяма снова появилось то странное отстраненное выражение, которое я наблюдал раньше, на прогулочной площадке. Пальцы снова начали нервный танец. Но я не смотрел ни на лицо, ни на руки. Смотрел на бьющуюся, словно птица в силке, венку на шее. Ждал. Он сам взял в руки карандаш, быстро начал рисовать что-то в тетрадке. Наконец у него получилось. Он нарисовал еще что-то, уже уверенно, собрался с мыслями и ответил так, словно мы уже разговаривали на эту тему, словно это была какая-то ерунда, не особо ему интересная. — Прокурор, когда предложил мне сделку, сказал, что на самом деле его зовут Александр. Он невидимка. Его не найти. В моей голове щелкнуло, словно где-то рядом открылся потайной проход, я удивленно посмотрел на Уильяма, а тот замолчал, сделал несколько глубоких вздохов, как я его учил, добавил уже с совсем другой интонацией: — Я ведь считал себя умным. Порядочным. Думал, что знаю, как надо делать и как делать не надо. Матери мораль читал. Как же так получилось? Что на это ответить? В двадцать лет мы все знаем, как жить. А потом уж как кому повезет. Несмотря на высокие IQ, элитные дипломы и богатых родителей — везучих единицы. Вместо ответа походил по камере из угла в угол. Сказал: — Я могу его найти. Хочешь убить его сам? — Нет. — И правильно. Ты не убийца. Молчание было реакцией на мои слова. Но глаза Уильяма ожили, губы скривились в несмелой улыбке, но она тут же пропала. Он попытался возразить: — Я… — Да, ты способен на убийство. Возможно даже, тебя в какой-то момент накрыло кайфом. Такое бывает. С нормальными людьми это тоже бывает, — повторил я с нажимом. — Но убийца и то, что ты испытал в тот момент, — это разные истории. — Но Фархат… то есть Александр… Он сделал из меня монстра. Я поглядел на него с сожалением. Так он и не поумнел. Какой же из него монстр? Монстр — тот, кто выставляет убийство на продажу и позволяет убивать заточенными рашпилями, кто делает из жестокости поэзию, из насилия — театр, из подростковой влюбленности — разменную монету. Вспоминая этот недавний разговор, я решительно написал на том свободном пространстве, что у меня оставалось: «Я не самый умный человек, но даже я понимаю, что Александр не оставит моего «гитариста» в живых. Он единственный, кто может его опознать. Пока Уильям за решеткой — он в относительной безопасности. Как только выйдет — начнется охота». Я почему-то интуитивно чувствовал, что Александра возбуждает охота, он живет ради нее. Как я. В момент гона он способен на прозрения и выплески адреналина. Как я. Ради охоты он может поставить на паузу всю свою жизнь. Как я поставил на паузу Уильяма, как только в Огайо наконец привезли цель. Весь на нервах, я отправился за «инструментом», выбранным исходя из комплекции цели, подождал профилактики оборудования и направился в элитную камеру на западе второго этажа. Представитель симпатичного национального меньшинства не успел испугаться, когда мой утяжеленный лапландский тесак, заточенный как бритва, вонзился между его вторым и четвертым позвонком, рассек третий по диагонали, разрезал пищевод и шейную аорту. Он умер еще до того, как его лицо с размаху ударилось о парашу, до того, как с носа слетели и разбились очки. Я чисто и красиво выполнил свою работу. Ушел еще до того, как хлынувшая из горла кровь стала негромко булькать. Не думаю, что когда доберусь до Александра, все будет так же чисто и быстро. В коридоре притушили лампы, начинался рассвет, пора было заканчивать. «Теперь, когда ты знаешь все то, что знаю я, ты понимаешь, что Уильяму нужна защита. Мне не очень хочется однажды прочитать новые сценарии психодрамы с ним в главной роли: «он медленно перережет себе кадык… оставленной мной бритвой» или «он быстро отрежет себе яйца… оставленной мной бритвой». Ты скажешь, что у меня ничего не получится с Александром. Он мне не по зубам. Знаю, что у меня не так утонченно работают мозги, что у меня ограничены средства. Да. Я всего лишь тупой киллер. Но я его найду, чего бы мне это ни стоило. Знаешь, простые чувства — ненависть, например, — бывают очень эффективными. Они могут принимать форму жуткой твари внутри тебя, когда им становится тесно и они требуют выхода. Пусть пока Александр живет себе тихо и спокойно, пусть мимикрирует под свои жертвы. Пока во мне есть простое чувство, я буду очень опасным следаком и очень злым. Я его найду. Думаю начать с прокурора. Он назвал Фархата Александром, хотя в деле это имя не упоминалось. Думаю, что они знакомы. Так что пожелай мне удачи. И передай привет сенатору. Скажи, что я с ним полностью согласен. Америка держится на справедливости и на гражданском чувстве долга. Он поймет». Все. Получилось длинно. Но уж как получилось. Я сложил письмо, сел на край кровати и приготовился. Через минут пять за мной уже придут. А через два часа я начну охоту. А Чарльз сделает все, чтобы с Уильямом ничего не случилось. Я буду в это верить.