***
Может, Жеглов открылся ему с новой стороны, убив Левченко… А Володя до сих пор, может, пытается подкормить себя надеждами о том, что ему просто показалось… — Ты убил человека. Голос у Шарапова сбился, осадился, пока он смотрел на убитого товарища. Сергей распластался по снегу, уже неживой, не дышащий, в своей шинельке. И где-то рядом упала шапка. Взгляд Владимира опустел, а из голубых глаз будто-бы вылились все краски, они потускнели… У мертвеца были похожие — это подметил Жеглов. Только у бандита они остекленели, а у Шарапова нет, не до конца. — Я убил бандита. — С небрежностью надменно бросил Глеб со своей прокуренной хрипотцой в голосе, не на удивление очень даже уверенно. Мужчина совершенно не сомневался в сказанном только что мнении. Да, наверное тогда всё и перевернулось с ног на голову… Каким же Жеглов показался ему мерзким. Отвратительным, невероятно… Ужасным. Взгляд голубых глаз проскользнул по лицу напарника — он не издевается? Хотя, как с такой уверенностью Жеглов мог издеваться. Нет, он ни капельки не издевался. Раздевающий взгляд оперативника с интересом сверлил тело жертвы его пули, изучая её и приметы её лица. Предположительно, Жеглов мог думать сейчас только о том, не мог ли он видеть его когда-нибудь раньше… Разве Глеб всегда был таким? Он всегда ничего не замечал? Начальник отдела всегда переступал через него, через всех? Шарапов уже не узнавал в лице уважаемого и опытного милиционера того, с которого он хотел брать пример и учиться. Он теперь больше хотел от него отделаться. Как от надоедливой мухи, нет, комара… Да, Глеб Георгиевич именно так высасывал из него все жилы всё это время. Этот мужчина может вертеть всем, как юлой, дёргать за ниточки, двигать процессом, подталкивать. А Володе до сих пор не верится, что всё это может быть игрой. Глеб и вправду искусный манипулятор? Левченко, а он ведь мог тебя спасти… А Глеб продолжал смотреть всё так же дерзко, по озорному. Он действительно будто бы не замечал товарища рядом с собой, который сейчас вышел из круга его интересов, который, по его мнению, сейчас заведёт свою сентиментальную волынку, будет его наставлять и отчитывать… Но Шарапов так не сделал. У него даже не было сил смотреть тому в глаза. А особенно желания. Господи, сколько грязи в этих глазах… Сколько мусора и пренебрежения увидел там теперь Владимир, с которым мужчина смотрел на всех, но эти все были ослеплены этим, и он тоже… А теперь, милиционер будто-бы вышел из какого-то транса. Его, как и всех, вводили в гипноз этот опыт, это умение, это всё. А теперь пух — и пропало, растворилось… — Ты… — С невнятным огрызком своей злобы выдавил мальчишка сжав руки в кулак, а потом уже, остаточно безо всякого желания отмахнулся от невнимательного Глеба рукой, и медленно хромая подался в сторону к фургону. А там его Миронов отвезёт в роддом, к ребёнку. К подкидышу, которого нашла ему Варя. Варя… Господи, может именно этот дьявол в человеческой шкуре утащил и её душу с собой, да как же так…***
— Я убил бандита. — С небрежностью надменно бросил Глеб со своей прокуренной хрипотцой в голосе, не на удивление очень даже уверенно. Мужчина совершенно не сомневался в сказанном только что мнении. Это был интересный на вид человек. Почему за него так стоял Шарапов? Плотного телосложения, в шинели (вероятно, солдат), в тёплой шапке-ушанке. Попытался убежать, а так… Хах, от Глеба Жеглова ещё ни один простофиля не убегал. Кем он там говорил, был Володя? Разведчиком. Может, это был его сослуживцем… Хотя, Бог знает, какая дрянь может в таких шинелях ходить. Любая. От того факта, что этого члена «Чёрной кошки» Глеб в лицо не знал ни по каким параметрам, и нигде он раньше не светился стало досадно. — Эй, Володя. — Отозвался он, но в буквальном смысле в пустоту. — Володя? Шарапов в это время уже исчезал в «Фердинанде», и один его внешний вид дал Жеглову понять, что что-то здесь не так. Сердце неприятно кольнуло. От взгляда, которым Шарапов одарил его перед тем, как забраться внутрь, что-то внутри оборвалось. — Вам чимось допомогти? — Появился рядом неожиданно Ваня Пасюк спустя какое-то время, пока начальник отдела не понял, что всё это время пялился в одну точку, от куда отъезжал «Фердинанд». — Пожалуй да, Пасюк. Погрузи-ка этого к остальным, и езжайте… Чтобы его, — Он ткнул пальцем на труп. — Опознали. — А Вы його не знаете? — Без лишних вопросов, Ваня. — Жеглов загадочно ухмыльнулся, закуривая сигарету и отводя от Левченка взгляд. — Он весь в твоём распоряжении.***
— Это Сергей Левченко, Глеб Георгиевич. Они с Шараповым вместе служили. — Мм. Теперь ясно, почему он так за него заступался. — Задумчиво ответил Глеб, погружаясь опять в свои мыли. Он закурил Бог знает какую сигарету за этот вечер, и сейчас в таком же порыве меланхоличной задумчивости выдул дым в воздух. — Какой-то Вы сегодня слишком грустный, Глеб Георгиевич. — Подметил штатский фотограф, проверяя на фотоаппарате плёнку. — Кстати не знаете, почему товарищ Шарапов так рано сегодня ушёл? — За уход без причины можно и наказать… — Всё также в задумчивости протянул милиционер, выделяя каждое слово. — Нет, не знаю, сегодня вечером спрошу. — И глянул на одиноко висящие на стене часы, — Ай, засиделись мы тут с вами сегодня! М-да, жаль Володя победу с нами не отпраздновал… А ведь принимал в ней активное участие. — Вот всё, что осталось, товарищ начальник, — «шесть на девять» протянул ему небольшой свёрточек с изысками со стола, которые не успели доесть, и недопитую бутылку с грузинским вином. На сей жест Жеглов ответил грубым отказом, отмахнувшись от предлагаемого и гордо отвернув голову в сторону. — А чего нет? — Раз Шарапов к столу не пришёл, и общее достижение не отпраздновал, значит он своих товарищей не уважает, и отметить вместе со всеми не хочет. И пусть не ест. — Прокашлявшись и отчасти убрав хрипоту, тот вздохнул. — Тем более, что всё здесь общее. Не могу я всё себе забирать. Остальные посмотрели на него сверху-вниз, да с таким удивлённым и заговорщическим взглядом, пытаясь понять, не стоит ли за этим какой-нибудь подвох, что Глеба Жеглова это поставило в очень неудобное положение, от чего тот замешкался. Но постояв так с секунду, он быстро очнулся и вернулся в реальный мир, разъярённо рявкнув: — А ну все по домам! Ваша смена закончилась. И все его послушались, мгновенно повставав с мест. А сердце Глеба сковало неприятное предчувствие, от чего он настороженно покосился.***
В коммуналке Володю встретил Михаил Михайлович, чистящий за столом картошку. Шарапов ничего ему не сказал, ни словечка, да и нужно ли было… По тоскливому взгляду Бомзе понял всё, лишь коротко, но понимающе кивнув тому в знак приветствия. Шарапов поступил также, но кивок у него получился более резкий и даже слегка неуклюжий.Он снял с себя серое пальто, повесил его на вешалку, и медленными, размеренными шажками пошёл к себе в комнату. Из него высосали все соки, казалось ему. А вместе со всеми соками осталась только общая усталость и тяжёлое бремя на душе, которое свалилось на него так неожиданно, больно и резко, что утянуло за собой в сон.***
— Проснулся, прогульщик? У нас здесь не детсадовские ясли. — Услышал, выходя из забытия, Шарапов первым делом. Он лежал на своей кровати, на животе. Не переодетый, фуражка рядом на полу… Ну, а Глеб, конечно же, рядом на табуретке сидит, облокотившись локтями на колени, подавшись слегка вперёд, и ехидно рассматривает его измученную рожу. — Ну у тебя и рожа, Володя… Ну рожа… — Выдал милиционер хриплый смешок, и выровнялся на табуретке, скрестив руки на груди. — Я-то думал, ты до утра спать будешь. М-да, давно я тебя не видел… Потрепали они тебя, родная мать не узнает! Ну, а Володя не шевелился. Он искоса смотрел на того исподлобья взглядом, полным злобы, презрения. Пассивной агрессии в конце-то концов, так ему сейчас хотелось ударить по этой солидной выпятившейся на него роже, но последние события отняли у него все силы. Потому начальнику разведгруппы только и оставалось молча скалиться на него, поджав губы, и ничего не отвечая. Ничего не хотелось отвечать. — Ладно. — Голос Жеглова тоже изменился с дружелюбно-поощрительного тона на серьёзно настроенный, слегка въедливый. — Ты почему праздновать не пришёл, Володя? Все тебя ждали, а ты вон куда намылился. Товарищей не уважаешь? — Кого здесь уважать-то… — Проворчал тихо он, слегка подтягиваясь и отворачиваясь к стене. — Ежели все здесь в твоих друзей стреляют… — Что ты сказал? — Помрачнел муровец, и грубо отчеканил: — А ну сядь или встань, коль говоришь со мной. Я твой начальник. И Шарапов сел, выпрямился. Но взгляд его голубых глаз отныне казался неспокойным и любопытным, а скорее холодным, ненавистным. — Ты не начальник, Глеб, а полная свинья. — Ответил он с грубым упором на последние два слова. Таким образом Шарапов дошёл до точки невозврата. Начальник отдела опешил, и в первые секунды мысленно бросался от этого, как от огня. Но Жеглов был не из робкого десятка. Он резко подорвался с табуретки: — А ну повтори, что сказал! Давай, шавка паршивая, прямо мне в лицо! — Взревел он на полный голос. — А я повторю! — В ожидании удара в одно время с Глебом Григорьевичем подорвался Володя, тоже высоко повышая свой упрямый голос. — Ты не начальник, Глеб, а полная свинья! — Ну ты и гнида! — Цепкие пальцы Жеглова вцепились в занёсшиеся для защиты запястья Шарапова, подавшись вперёд головой. Выведенный из себя начальник отдела представлял страшное зрелище, вмещавшее в себя все синонимы к слову «злость» в этом мире, смешанные в одно единое целое. Руки сжались так сильно, что Владимир чётко почувствовал грань между настоящей болью и цветочками — сильные руки муровца сдавливали его запястья чуть ли не до синяков, и тут Шарапов понял: он допустил невероятную ошибку, позволив себе так резко вывести из себя Глеба, который, не контролируя себя в таком состоянии, был недалеко от того, чтобы влезть с ним в драку. Но было уже слишком поздно, чтобы возвращаться назад. Парень собрал все свои силы в кулак, и вывернув свои руки в другую сторону освободился из захвата, скривившись от сковавшей сдавленные ранее места боли. Он нагнулся и отскочил слегка в сторону, чтобы начальник тут же не превратил его лицо в отбивную, после чего, закатав рукава, напряг руки и набросился на Жеглова снизу в попытке обхватить горло. И у него получилось — под весом Володи Глеб просто повалился на пол, с руки Шарапова начали вдавливать его горло вниз и душить. — Ты что себе позволяешь… Паршивец, собака… Сутулая… — Цедил через зубы хриплым голосом Жеглов, глотая ртом воздух и из последних сил извиваясь. Его ладони вцепились в запястья Шарапова, вновь ложась на больные места — это заставило того осечься; а для того, чтобы добить оппонента окончательно, Глеб не постеснялся согнуть ногу в колене и дать напарнику в пах, после чего, выдавив резкий, но прерванный крик (от боли и в руках, и в паху) Владимир повалился с ним рядом на пол. Жеглов еще с несколько секунд обездвижено лежал на полу рядом с Шараповым, агрессивно вбирая в себя воздух, пока был уверен, что тот обездвижен. А когда стало легче, так с легкостью поднялся, отряхнулся и, бросив на напарника полный презрения, злобы взгляд, смакуя во рту вкус победы, с укором сказал: — Ну что, сука, станешь ещё на начальника бросаться, а?! Я тебя спрашиваю, гад паршивый! Я его то, я его сё: я этого засранца думаю, как из лап бандитов достать, а ты, тварь, не лучше их! Чтобы я тебя, сука, рядом с собой больше не видел! Пять дней исправительных работ, я тебе такую отделку устрою, что ты у меня, грызун поганый, за такую смелость на всю жизнь запомнишь!.. — Ты свинья, Глеб!.. — Десять дней исправительных работ, засранец вонючий! — …Ты человека убил!.. — Я убил бандита, наивная твоя башка! Кем бы он тебе ни был — братом, папашей, другом, товарищем или сослуживцем — он, сука, бандит и состоял в чёрт бы её побрал «Чёрной кошке», и факт, Шарапов, есть ФАКТ! Когда же до тебя дойдёт, грёбанный ты сентименталист?! Пятнадцать дней исправительных работ, Шар-рапов, и не подходи ко мне больше, не то я тебе ещё хуже устрою! Жеглов уже собирался уходить — его правая рука всё ещё держалась и поглаживала горло. Сильный, собака… Он надеялся, что синяка не останется. Боже, и почему завязалась эта драка? Он понял только сейчас, стоя у дверного прохода — набрал в грудь в воздух, чтобы в знак примирения бросить что-нибудь смягчающее, но его остановили следующие слова: — Для тебя люди — мусор, Жеглов, мусор!.. Ты никогда не поймёшь, что такое человеческие чувства, потому что люди для тебя — никто! И я для тебя никто, и Пасюк Ваня, и остальные, никто! И человеческая жизнь для тебя тоже ничего не значит, и чувства таких, как я, особенно! Глеб со злобой сплюнул вниз. — Двадцать дней исправительных работ, если тебе не хватило, Шарапов! Не знаю, чему вас учат на вашем фронте. И он ушёл. Ушёл с чувством жуткого осадка на душе, и точным знанием того, что за эти двадцать дней он загрузит этого паршивого грызуна так, что у того все кости поломаются. Жеглов своё слово держит, Жеглов просто так слова на ветер не бросает… Он оглянулся назад, а Володя смотрел на него, стоя на локтях. Взгляд забитой и озлобленной зверушки, полный ненависти, горя, разбитости и отчаяния. Но Глеб принял это, как вызов. Так он и захлопнул за собой дверь в комнату, ушёл из коммуналки, проигнорировав вопросительный тревожный взгляд Михаила Михайловича, поправив ворот пиджака.***
Шарапов вышел незадолго после, их сосед уже давным-давно дочистил картошку и читал толстую, грубую книжку. В горестном взгляде и криках с дракой, старик прочитал тяжёлую трагедию. — Ну, что у тебя случилось, Володенька? — Да так, — Отмахнулся неловко Володя, ухмыляясь, но присесть рядом решил. — Это долгая история. …Просто люди для Глеба — мусор.