Аквариум

М.Е. 2019, июль       Снова быть с той, которую убили на твоих глазах, казалось помешательством. Это было неправильно. Йонас лежал в одной постели с Мартой и делал вид, что спит. Он и не засыпал. Он вспоминал свою Марту и сравнивал, хотя это тоже было неправильно. У неё были те же самые изгибы тела, тот же запах, то же влажное тепло, поцелуи и касания. Тот же взгляд, только теперь из-под тёмной чёлки. Это одновременно была она и не она.       За его спиной спала другая Марта, и Йонас до сих пор не знал, что на него нашло. Неправильно. Он пытался убедить себя, что это тот же человек, но правда заключалась в том, что он совершенно не знал её. В её мире он не рождался. В её мире она любила другого. В его мире он считал их связь грехом. В его мире Марта была убита у него на глазах.       Йонасу стало тошно. Они провели ночь вместе, но он до сих пор её не узнавал. Поздняя версия Марты привела его в этот мир, к себе, которая ещё ничего не знала, ни о перемещениях во времени, ни о петлях, ни о нём. Зачем? Чтобы они сделали что-то важное? То, что они могли сделать только вдвоём, и только они. Но что? Может, дело было в грядущей аварии на АЭС? Ведь больше никто о ней не знал. Они должны были не допустить Апокалипсис, а вместо этого…       Внизу едва слышно что-то хлопнуло и прервало его тёмные думы. Может, ветер прикрыл окно, а может, это пришла Катарина, или Магнус, или Миккель… Хотелось ещё разок увидеть Миккеля, пусть и не того, что он знал. Этот Миккель никогда не перемещался в прошлое, чтобы стать его отцом. Нет. Вместо этого он умрёт во время взрыва на АЭС. Что же было меньшим злом из этого?       Йонас осторожно поднялся, даже не оглянувшись на чужую Марту, и, одеваясь на ходу, тихо спустился по лестнице. Нужно было придумать какую-то ложь, чтобы объяснить, кто он и что здесь забыл, но он не успевал. Да это и не понадобилось. Внизу его ждала Клаудиа. Она была ещё не так стара, как та версия, что он видел в последний раз. Её седеющие волосы ещё отдавали медью. — Нам нужно уйти. Сейчас вернётся Катарина, — сказала Клаудиа и направилась к выходу.       Йонас пошёл за ней. Он слишком испугался внезапного появления хоть кого-то, прежде чем подумал, что это может оказаться очередной уловкой. Они уже далеко ушли от дома Марты, но Кладуиа не останавливалась. Ранним утром было тихо. Они шли куда-то в лес. Всегда лес. Йонас остановился, и Клаудиа тоже, развернулась, с любопытством разглядывая его своими разными, как у хаски, глазами. — Зачем ты меня увела? Убить? — Спасти. Ты ведь задумал отправиться на АЭС, чтобы остановить взрыв, — с насмешкой заявила она сразу и без обиняков, будто умела читать его мысли или видела будущее. Да-да, скорее всего, видела. И видела, что их миссия провалится. — У нас не получится, да? — спросил он, хотя и так уже знал, что она скажет. — На этом пути тебя ждёт смерть, — знающе ответила она так же, как это говорил Адам, когда лгал.       Они все были первоклассными лжецами, эти путешественники во времени. Можно было её не слушать. Всё, что она скажет, только подарит очередную призрачную надежду, которая окончится провалом. На любом пути их ждала смерть. И Йонасу стало самоубийственно любопытно, что она соврёт на этот раз. — Тогда что нам делать? — Не вам. Тебе с Мартой больше не по пути. У тебя ещё есть шанс прожить спокойно и, возможно, даже не стать Адамом. — Что с этого получите вы? — Считай, что это небольшой эксперимент. В конце концов, если тебе не интересно, ты всё ещё можешь вернуться к той Марте или попытаться остановить Апокалипсис в одиночку. Исход у тебя будет один. Если на твоей шее снова затянется петля, то в мире Евы она доведёт своё дело до конца. — Я вам не верю.       Но в этот раз Клаудиа оказалась более чем убедительна. Они переместились в недалёкое будущее. Они видели, как из зеркальной копии церкви Адама, которая в этом мире принадлежала Еве, вынесли его труп. И видели, как через парадные двери вышла Марта в окровавленном жёлтом дождевике. — Что мне делать? — только и мог спросить Йонас. М.А. 1953       За стенами камеры и в мыслях Ульриха клубился мрак.       Ульрих уже не ждал от этой сраной жизни ничего хорошего. Он проебался. По всем фронтам. Где и как только мог. Переместился в прошлое, аж в пятьдесят третий год, избил мальчишку Допплера и угодил в тюрьму. Даже не смог убедить Ханну, что действительно её любит, и вот теперь окончит свои дни в психбольнице. Он совсем потерял хватку. Что на него нашло? О чём он думал, когда отправился в пещеру за этим стариком? Почему он решил, что мальчишка с коробкой мёртвых птиц и есть убийца? Он совсем свихнулся. Совсем пропал. Он же полицейский, он должен был руководствоваться уликами и логикой, а он? Теперь же, связанный по рукам и ногам, он мог по достоинству оценить уровень своего профессионализма. Ниже некуда. Вот поэтому полицейских и не допускают до расследования дел, где замешаны их родственники или друзья. Эмоции застят разум. Пропажа сына выбила его из колеи. Скорее всего, Миккеля, как и его самого, заманили в эту пещеру, и он тоже затерялся в прошлом. Возможно, в этом же самом времени. И даже если в другом, он сам всё равно заперт и не сможет найти своего сына. Ему нужно бежать отсюда, как только появится такая возможность.       Бежать и спасти Миккеля. Он так отчаянно думал об этом, что перед глазами начали загораться искры, а уже в следующее мгновение с хлопком, как демон, перед ним очутился Йонас Канвальд.       Люди попадают в психушку, потому что сходят с ума, или сходят с ума, потому что угодили в психушку?       Ульрих понадеялся, что так с его разумом сыграло то лекарство, что вколол ему сволочной медбрат. Всё происходит так, как напророчил ему ещё не старый Эгон Тидеман. — Здравствуй, Ульрих, — прошептал ненастоящий Йонас и воровато огляделся по сторонам, но в камере они были одни. — Выслушай меня внимательно. Это не сон. Я вытащу тебя отсюда, но ты никогда не вернёшься назад в своё время и не будешь пытаться найти Миккеля. Ты согласен на это?       Конечно же, Ульрих был согласен. Он бы расписался кровью, не читая контракт. Он не сомневался, не задавал вопросов и не ждал подвоха. А может и ждал, но выбраться из лечебницы ему хотелось намного больше. В любом случае, Йонас был рад, что не пришлось долго с этим возится. Он ещё не научился так мастерски плести словесные петли, как это делал Адам. М.Е. 1986, октябрь       В лесу, куда их переместил золотой шар, рано утром стоял собачий холод, и Ульрих, одетый лишь в тонкую больничную пижаму, практически сразу замёрз. Мороз бежал по коже вместе с мыслями о том, что всё это происходит по-настоящему. Он больше не скован смирительной рубашкой.       Их встретила женщина, в которой Ульрих с трудом узнал Клаудию Тидеманн. Она забрала золотой шар, передала Йонасу какую-то папку, две потёртые корочки — паспорта, и прошептала что-то на ухо, глядя при этом на Ульриха, как на старую мину, которая могла рвануть в любой момент.       Ульрих, даже если бы захотел что-то сделать, боялся. Вот теперь, когда он так легко переместился из палаты для душевнобольных на опушку леса, в неизвестно каком году, он испугался сделать хоть что-то, что могло бы навлечь на него беду. Больше не хотелось оказаться в полном одиночестве, когда ни одна живая душа не способна тебя понять, когда в тебе видят только опасного психа.       Они остались одни. Клаудиа исчезла вместе со своим золотым яблоком, оставив после себя гаснущую горстку искр. Ульрих бесшумно выдохнул спёртый воздух камеры и постарался успокоить трясущиеся от волнения руки. К босым пяткам липла холодная мокрая листва. Что дальше? Они снова переместятся в другое место? В волшебную страну? Он проснётся в лечебнице?       Но это был не сон.       Глядя на Ульриха, Йонасу становилось не по себе. Ещё когда он увидел его привязанным к койке, бледного и измождённого, Йонас был настолько сбит с толку, что не обратил внимания, а сейчас, когда они шли к их новому дому в мире Евы, он видел. Ульрих шёл рядом, глядя себе под ноги и вжав голову в плечи. Его лицо было усыпано ссадинами, он осунулся и выглядел больным и обманчиво покорным, как будто шёл не в новую жизнь, а на свою казнь. Что если он повесится? Они больше никак не влияли на временной парадокс. У Ульриха это получилось бы. И у Йонаса теперь тоже. В третий раз наверняка, ведь Клаудиа обещала, что в мире Евы он не станет Адамом. Им обоим здесь не место, и всё же они были здесь.       Перед тем, как забрать Ульриха из пятьдесят третьего, Клаудиа сказала, что он, возможно, ключ к спасению. Но Ульрих не выглядел, как кто-то, кто может спасти даже себя, он выглядел, как полный провал. Чем он мог помочь Йонасу? Разбитый неудачами и неволей. Что, если дело закончится не верёвкой, а Ульрих попытается сбежать и сделать что-нибудь такое, из-за чего им будут грозить новые беды? Очередная необдуманная глупость. Ульрих никогда не был паинькой. Он всегда был тем, из-за кого происходили несчастья. Его упекли в тюрьму за то, что он избил Хельге Допплера, и теперь он сам был расколот и опасен не меньше своей жертвы. Даже сейчас, когда боялся отстать хотя бы на пару шагов и вздрагивал от хрустнувшей под ногой ветки, от пролетевшей птицы, — но это пройдёт. Сможет ли он выдержать такую жизнь, какую позволили им прожить? Вдали от своих близких, в восемьдесят шестом году мира Евы? — Йонас, — позвал он, дикими глазами оглядываясь по сторонам, будто в любой момент ожидал на себя облавы. — Что? — Я не знаю, зачем ты… Но я хотел сказать, спасибо.       Говоря это, Ульрих, всё ещё выглядел жалким, но Йонас подумал, что быть может, у них что-то и получится.       Их новый дом стоял на отшибе — наверное, на самой границе Виндена и внешнего мира. Граница города была эфемерным стеклом аквариума, которую отчего-то невозможно было пересечь. Глядя на неё, Ульрих впервые задумался, почему никогда не хотел уехать отсюда? Сразу же после школы, когда его ещё ничего не держало: ни жена, ни дети, ни работа. Тогда он был свободен от Виндена и всей той чертовщины, что в нём происходила. — Зачем нам оставаться здесь? — спросил он, оглядывая старый дом, в крыше которого зияла огромная дыра от упавшего дерева. — Почему бы не отправиться в другой город?       Йонас сказал, что петля не позволит этого сделать. Скорее всего, не успеют они пройти и двух шагов, как их собьёт грузовик или арестует полиция, и они закончат свои дни в психушке Виндена. А может, они просто рассыпятся на горстку частиц, потому что за пределами города временная петля не будет на них воздействовать. Кто знает? На всякий случай они не стали перешагивать на другую сторону — даже в шутку, из суеверного страха, как пещерные люди.       Нужно было сосредоточиться на чём-то простом и необходимом. И с этим проблем не возникло. До самого дня Апокалипсиса этот дом должен был пустовать, а значит, их проживание в нём не повлияло бы на уже заведённый порядок вещей. По тем паспортам, что им передала Клаудия, они считались отцом и сыном. У них даже была легенда: они переехали в Винден после смерти жены Ульриха, и поселились в доме давно умершей тётки. Дому требовался ремонт. Не только крыши. В одной из трёх комнат прогнил пол. Большую часть хлама пришлось выкинуть. Из тех ветхих вещей, что удалось найти на чердаке, Ульрих подобрал замену своей больничной пижаме. А тех жалких грошей, что им подкинула Клаудиа, хватило только на то, чтобы купить немного еды и смену белья. Нужно было куда-то устроиться, но куда, если им было нельзя привлекать к себе внимания?       У Йонаса было решение и на этот счёт. Именно он нашёл им работу, по его заверениям — самую жалкую и незаметную. Теперь Ульрих с утра до вечера работал грузчиком на складе. Работа была не особенно тяжёлой. Разгружать приходилось всего пару раз в день, во время привоза. Иногда переставлять что-то на стеллажах и выполнять мелкие поручения от владельца склада. В промежутках между заданиями Ульрих спал или делал вид, что спал, исподволь слушая, о чём говорят другие рабочие, подмечая знакомые имена и события.       Йонас первое время подрабатывал уборщиком в закусочной, но когда ветхим ботинкам Ульриха потребовался ремонт, нашлась другая работа в мастерской по ремонту обуви. Это была совсем небольшая лавка, о которой в своём мире Йонас никогда не слышал. Старый мастер не собирался никого нанимать. Он спокойно чинил одну-две пары ботинок в месяц и жил на пенсионные накопления. Йонас напросился к нему не столько в ученики, сколько сиделкой. Врал, что с детства мечтал чинить ботинки, хотя он никогда не имел понятия, чем хочет заниматься после школы. Как будто времени после школы не существовало. Как будто так и было задумано, чтобы он мог заниматься машиной времени, ни на что не отвлекаясь и не жалея, что отказался от старой мечты.       Он ничего не умел, кроме того, чтобы идти против течения времени, поддерживая этот несправедливый порядок вещей. Так может, новое занятие сделает его счастливым? Целые туфли принесут явно больше пользы, чем машина времени. Йонас старался, запоминая всё, чему его учил старик Эбель. И делился с Ульрихом своими успехами.       Ульрих видел, как мальчишка старается. Ему было всего шестнадцать, ему нужно было ходить в школу, но его возраст по чужому паспорту был завышен. Для всех ему было девятнадцать, и ему верили. В свои годы он слишком хорошо приспосабливался к меняющимся обстоятельствам. Ульрих не узнавал этого Йонаса. Тот мальчишка, что когда-то был парнем его дочери, казался каким-то… никаким. Тихим, бледным, отстранённым. Что находила в нём его Марта? Но сейчас он начинал понимать. Сейчас, в параллельном Виндене 1986 года, из них двоих этот мальчик со следами от верёвки на шее был главным. Был в сотни раз старше и рассудительнее Ульриха. Как будто у него за плечами была уже не одна жизнь и не одно путешествие во времени. Ах да…       Йонас что-то знал. Каждый раз, когда вечером они ужинали за одним столом, он как будто решался открыть ему что-то важное — и не говорил. Вместо этого он сообщал, что научился менять набойки, что посуду он помоет сам или что завтра будет дождь. Они вообще очень мало говорили о том, что происходит на самом деле, хотя у Ульриха было много вопросов. Почему Йонас вытащил его? Нет, не так — почему Йонас вытащил именно его? Для чего они здесь? Почему они не могут вернуться в своё время? Что за странная миссия? Куда Йонас уходил по вечерам и возвращался ближе к полуночи? Они были друг другу чужаками, и стеклянная стенка аквариума была уже не на границе города, а между ними.       Йонас заговорил, когда Ульрих особенно и не ждал этого. Это был обычный день в череде прочих точно таких же дней. Они уже успели привыкнуть к этим новым старым порядкам, привыкли обходиться малым и не сметь надеяться на что-то сверх этого, привыкли быть тихими и незаметными настолько, что иногда невольно вызывали у некоторых интерес. Привыкли врать о своей жизни и сочинять на ходу объяснения своих невольно открывшихся странностей. Они привыкли отзываться на чужие имена, хотя и не сразу. Пожалуй, последнее оказалось сложнее всего. А в тот день они просто сидели на веранде, глядя на ту сторону, где заканчивался Винден, пили кипяток с дешёвой заваркой, и Йонас сказал, что на самом деле, когда Миккель переместился в прошлое, с ним всё было хорошо. Почти хорошо. Лучше, чем могло бы быть. Он говорил так, будто знал точно, видел собственными глазами и мог поклясться на Библии.       В это было приятно верить, но Ульрих хотел знать наверняка, как это возможно. Он поклялся, что не станет искать сына. Это было его самой тяжёлой клятвой, так пусть ему хотя бы объяснят — почему так должно быть.       Но когда Йонас сказал, что Миккель — это Михаэль Канвальд, муж Ханны, — поверить не смог. Для него это было дикостью - даже на миг представить, что он крутил шашни с женой собственного сына. Если бы не письмо Михаэля, в котором он подтверждал своё происхождение, он бы до сих пор думал, что Йонас ему лжёт. — Я тоже не сразу поверил. Мой отец — это твой сын. А я — твой внук, — сказал Йонас просто, как обычно говорил, что у них закончился хлеб или завтра пойдёт дождь. — А Марта и Магнус — мои тётя и дядя. Это всё ещё было безумием. Может быть, он всё ещё находился в психушке, и это было действием препаратов? Дикость, сумасшествие — но у Ульриха не было причин не верить словам Йонаса. Миккель — это Михаэль, отец Йонаса. А Йонас — его внук от Ханны. — Свихнуться можно. — Эта путаница не единственный случай. В Виндене их на самом деле много. Я не знаю все, но… Именно поэтому нам нельзя заводить, ну… отношений, — объяснял Йонас, едва заметно покраснев. — Иметь связи с женщинами.       Ульрих привычно кивнул, соглашаясь со всем, что скажет его внезапный родственник. Он и не собирался обзаводиться здесь новой семьёй. Не после того, как в прошлом не смог сделать выбор между двумя женщинами. — Нет, ты не понял, — не успокоился Йонас. — Ни тебе, ни мне нельзя заводить детей в этом времени. Моё появление — это только один из парадоксов. Если верить Клаудии, твой отец тоже был рождён путешественниками во времени. Весь Винден — это один огромный парадокс. Нельзя создавать новые, иначе этот узел запутается ещё больше, и уже ничего нельзя будет исправить. Понимаешь?       На эти горячие заверения Ульрих только болезненно усмехнулся. — А разве такое можно исправить? — Это нужно исправить, — подчеркнул Йонас. — Невозможно жить в бесконечно повторяющейся раз за разом петле страданий. В этом цикле нам повезло, и мы смогли укрыться от временных интриг, но если бы ты знал, сколько циклов другой ты до конца жизни провёл и ещё проведёт в психбольнице, ты бы так не думал.       На пару секунд Ульриху стало стыдно, но он быстро об этом забыл, как делал всегда. Они продолжали жить под одной крышей — как родственники, которыми всегда и были. После этого признания аквариумная стенка стала как будто тоньше полиэтиленовой перегородки. Ульрих стал видеть Йонаса по-другому. Раньше он не замечал, как с ним было легко. Он не вызывал желания куда-нибудь сбежать из дома, найти кого-то ещё, потому что не выносил одиночества. С ним было хорошо завтракать по утрам, вместе идти по лесным тропинкам на работу, случайно пересекаться в городе, ужинать вечером, обсуждая прошедшие события, в которых не было ничего значимого — и это было хорошо. Тихая незаметная жизнь, которая должна сыграть какую-то роль. По выходным, когда им никуда не нужно было идти, они занимались починкой дома. С этим проблем не было. Что-то всё время оставалось сломанным. Прямо как вся их грёбаная жизнь. Когда они заменяли половые доски на кухне, снова протекала крыша. Когда был починен бойлер, сгорала старая проводка. Работалось в компании Йонаса тоже легко. И от того, как с ним было легко, Ульриху становилось все тяжелее. 1987, май       В тот день случилась одна неприятная встреча. Возвращаясь после работы домой, Ульрих встретил на своём пути Хельге Допплера. Видимо, в этом мире ему досталось куда больше, но не в детстве, а, судя по чуть съехавшей повязке на лице, совсем недавно. Увидев Ульриха своим единственным глазом, он в ужасе застыл на месте, как будто перед ним стоял демон. — Ты, — закричал он, тыча в него пальцем. — Ты! Ты!       Ульрих хотел сказать, что это не он — точнее, другой он, не из этого мира, — но много ли в этом было смысла? — Прости меня, — прошептал он. — Я не должен был, но это уже случилось…       Из оставшегося глаза Хельге текли слёзы. Он был жалок и не заслуживал того, что с ним сделали. — Ты отомстишь мне, но позже, — пообещал Ульрих, потому что это было правдой, и, сойдя с тропы, побежал прочь через бурьян.       Когда вернулся Йонас, он почти сходу рассказал ему о встрече с Хельге Допплером. — Я не понимаю, Йонас. Если здесь Миккель не пропадал, кого я искал в прошлом? Зачем я избил Хельге? — Но ведь здесь точно так же когда-то пропал твой брат, Мадс. И здесь тоже нашли его тело. Ты не искал сына, ты мстил за брата.       Ульрих подумал, что, вероятнее всего, так и случилось. Пропажа Миккеля затмила смерть брата — тот был уже мёртв, а найти тело сына было во много раз страшнее. Его сын всё то время был жив, однако Ульрих почти ничего не знал о Михаэле Канвальде. Только понаслышке, но в прошлом тот был для него совершенно чужим человеком. Просто найдёныш, которого усыновила бездетная Инесс Канвальд. Просто муж Ханны. Просто художник, который с чего-то повесился. — Йонас, — заговорил он после ужина, пока они не разошлись по своим комнатам. — Расскажи мне про Миккеля… Про Михаэля. Каким он был?       Йонас долго раздумывал над его просьбой, прежде чем начать. Они вышли на веранду и, глядя за стекло внешнего мира, Йонас заговорил. Они оба скучали по Миккелю — и об отце, и о сыне. И незаметно это стало какой-то традицией — иногда по вечерам вспоминать Миккеля. Ульрих рассказывал, каким он был, когда был совсем маленьким, а Йонас — про уже взрослого Михаэля. Ульриху нравилось, как Йонас о нём говорил. Как будто его сын не потерялся, а просто слишком быстро повзрослел и уехал в другой город, где вдали от него прожил счастливую жизнь. Йонас только никогда не рассказывал, почему Михаэль решил покончить с жизнью. От Ханны Ульрих знал, что Йонас тяжело пережил это событие и даже лежал в клинике. Он любил своего отца и, наверное, был ближе к нему, чем к матери. В конце, когда Йонас замолкал, Ульрих — впрочем, ни на что, особо не рассчитывая, — предлагал спасти Миккеля. И каждый раз Йонас объяснял, почему этого делать нельзя. — Мы не сможем попасть в наш мир, а в этом Миккель и так не перемещается в прошлое и не становится моим отцом. Его не нужно спасать.       Но этого, другого Миккеля, отчего-то всё равно хотелось спасти. Ульрих и сам не знал, от чего именно. И что будет делать, когда увидит сына — тоже.       Эти разговоры делали их ближе. Но было ещё много вопросов, которые Ульрих не решался озвучить. Как Йонас получил след от петли, что скрывал теперь под узким шарфом? Почему никогда не улыбался, ведь у него такая красивая улыбка. Можно ли дотронуться до его волос? Возможно ли пасть ещё ниже?.. 1987, 3 июня — Тебе не мешало бы подстричься, — заметил Йонас, когда они чинили оконную раму.       Ульрих, держал гвоздики в зубах, приколачивая старую рейку и закреплял ею новое стекло. Отросшие пряди и впрямь лезли в глаза, но были ещё недостаточно длинными, чтобы их по крайней мере можно было заправить за уши. — Тебе тоже, — ответил он, сплюнув гвозди обратно в коробку. — А то уже косы можно заплетать.       Йонас не обиделся и не улыбнулся дурацкой подначке, хотя Ульрих на это надеялся каждый раз, когда пытался шутить. Чёрт его знает, может, это он разучился понимать юмор, а не мальчишка. — Может, тогда подстрижёшь меня? А я тебя, — предложил Йонас. — Ну, давай попробуем, Суини Тодд. Где у нас ножницы?       Ульриху было не впервой заниматься стрижкой. У него было трое детей и простор для практики. Он умел плести косички и равнять чёлки. Ничего сложного. Главное, чтобы было ровно и без проплешин. Йонаса получилось подстричь без проблем. Если бы под рукой была машинка, то получилась та же длина, что была раньше. Йонас вроде остался доволен, разглядывая себя в осколке когда-то большого зеркала, перед которым они оба брились по утрам. — Теперь твоя очередь, — Ульрих протянул ножницы с расчёской и уселся на стул. — Сделай покороче на загривке, а то жарко летом. — Хорошо. Я попробую.       Прозвучало не особенно уверенно, но мальчишка с энтузиазмом взялся за дело. Ерошил волосы расчёской и равнял пряди, чикал ножницами и пыхтел от усердия. Отстриженные волосы сыпались на плечи. От всех этих действий Ульрих расслабился, проваливаясь в дрёму. Но это он сделал зря. — Я немного увлёкся. Они же отрастут, да?       Ульрих поворачивался к зеркалу чуть ли не затылком, пытаясь оценить степень ущерба. Всё было очень плохо. — Месяц, — сказал он после долгого молчания. — Что? — Месяц мне придётся носить шапку, прежде чем они отрастут. — Ты ведь покороче просил. — Я помню, что мне нельзя заводить подружек, и теперь это точно сработает, — продолжал нагнетать Ульрих. — Я не специально. Честно!       Йонас выглядел виноватым и таким серьёзным, что это невольно веселило. — Я тебе верю. Но лучше буду ходить патлатым, — проворчал он, из последних сил стараясь казаться хмурым.       Впервые за всё время, что они жили здесь, ему на самом деле было весело. Ничего хуже этой плешивой стрижки с ним ещё не происходило, и почему-то от этого было чертовски хорошо. — Ты правда не расстроился? — всё ещё не верил Йонас. Почему ему это было так важно? Это всего лишь неудачная стрижка, а не конец света. Тем более, что год и день Апокалипсиса он знал довольно точно. — Нет. Всё в порядке. Просто в следующий раз подстригу тебя так же, — сказал он и всё же рассмеялся.       Йонас посмотрел на него и несмело улыбнулся — впервые со времени их побега. В тот раз Ульрих на самом деле не так уж сильно переживал из-за причёски. Несмотря на свою угрозу, когда пару месяцев спустя пришло время ровнять отросшие патлы, он так и не решился выстричь у Йонаса на макушке подобие тонзуры. Уж больно красивым был этот мальчик для подобной шалости. 1987, 29 июля       Пойти купаться ночью на озеро предложил Ульрих. Лето восемьдесят седьмого выдалось жарким, поэтому днём там было слишком людно. Йонас довольно быстро сдался и взял с собой покрывало и фонарик. Он оставил его включенным на сложенной одежде, чтобы было видно, где остался берег, если они заплывут слишком далеко. Караулить одному на берегу, пока второй плещется, как дельфин, было жутковато. Йонас не был любителем ночных купаний. Вода казалась чёрной, как нефть, или отходы АЭС, или как мечущийся сгусток временного портала. Они барахтались в этой чёрной воде, загребая руками и отфыркиваясь, поднимая со дна ил. А потом Ульрих предложил поплыть наперегонки на другую сторону озера. Ульрих выглядел совершенно счастливым, когда оказался первым на финише и бахвалился, что в его возрасте сделал Йонаса, как девчонку. — Мне нужна передышка, — Йонас лёг на заросший берег, дыша словно марафонец. Ульрих ни за чтобы не признался, что устал, но смиренно повалился рядом на песок.       Тело постепенно остывало после заплыва на скорость. На небе разливался млечный путь, как дорога, ведущая в рай.       Возвращаться обратно наперегонки Йонас отказался. Они плыли не торопясь, почти вровень, но в очередной раз загребая воду рукой, Йонас не услышал второго всплеска. Он оглянулся — Ульриха рядом не было. И нигде вокруг тоже. Йонас нырнул под воду, но там было ещё темнее, чем на поверхности. Он вынырнул, снова всматриваясь в темноту, пытаясь разглядеть знакомый силуэт. Ульриха нигде не было ни на воде, ни на берегу, где по-прежнему светил одинокий луч фонаря. Йонасу стало страшно. — Ульрих? — позвал он. — Ты где? Это дурацкая шутка, Ульрих! Ульрих!       Собственный голос в озёрной тишине казался зловещим криком баньши. А вдруг у Ульриха свело ногу или прихватило сердце, и он утонул? Йонас вновь нырнул под воду, коснулся руками дна, но разглядеть в тёмной дымке так ничего и не смог. Воздух кончался. Йонас всплыл, снова оглядываясь по сторонам. Собственные ноги наливались тяжестью от холода. Всё было бесполезно. — Ульрих!!! Ульрих!!! — закричал он, срываясь.       Вдалеке что-то зашуршало, и Йонас увидел неясную тень в зарослях камыша. Он махнул рукой — и силуэт махнул ему в ответ. — Смотри, я кувшинки нашёл, — вынырнувший из воды Ульрих держал в кулаке связку жёлтых цветов. Он выглядел при этом таким счастливым и глупым, как будто отыскал клад. — На нашем озере всегда росли только белые, а здесь жёлтые. Хочешь? Я много нарвал. — Зачем? — спросил Йонас сорванным после криков голосом. — Не знаю, — пожал плечами Ульрих. — Просто.       Он и впрямь не знал. Он никогда раньше не задумывался, что делает и для чего. Ему на самом деле просто захотелось нарвать этих дурацких цветов, но было ли уместно дарить их Йонасу? Отчего-то они ему не понравились. Не обращая на кувшинки внимания, он развернулся и поплыл к берегу.       Чертыхнувшись, Ульрих бросил цветы и поплыл следом.       Песок снова облепил пятки. Холодный воздух теперь выбивал дрожь. Ульрих наспех обтёрся и, не вглядываясь, натянул штаны и пуловер — судя по всему, на изнанку. Йонас, пыхтя и стуча зубами, так же спешно одевался. Казалось, что ничего особенного не произошло, и все же что-то было не так. — Да что случилось? — не выдержал Ульрих. — Это из-за цветов? — Нет, — отмахнулся Йонас. — Я сделал что-то не так?       Йонас ответил не сразу, несколько раз глубоко вдохнув и выдохнув. — Ты не должен был так исчезать. Я звал тебя, а ты не отзывался. Я думал, что ты утонул, — совсем тихо ответил Йонас, и только сейчас до Ульриха дошло, насколько парень был напуган его отлучкой. — Я…       Ульрих и хотел бы сказать, что не слышал его, но это было неправдой. Он слышал, просто был занят: чёртовы цветы приходилось рвать зубами. Ему просто хотелось порадовать мальчишку. А в итоге он чуть всё не испортил. — Я не подумал, прости. Йонас… — Я больше не хочу никого терять, Ульрих. Здесь у меня есть только ты. Обещай, что с тобой ничего не случится. Не пропадай больше так.       Йонас дрожал, и нельзя было сказать наверняка, от холода ли. Он стоял, отвернувшись к озеру, и смотрел на чёрную полоску воды у себя под ногами. Ульрих подошёл к нему, не решаясь протянуть хотя бы руку. — Я никуда не денусь. Обещаю. Я буду рядом до самого конца этого проклятого мира. 1988, февраль       Дни складывались в недели, недели в месяцы. Волосы Ульриха отрасли настолько, что уже год ему приходилось завязывать их в хвост. А ещё он удачно сменил работу и теперь трудился в автомастерской. Вышло случайно, да и не мог он уже таскать столько тяжестей. Новая работа нравилась ему куда больше. За ремонт и обслуживание машин платили больше, а общаться с людьми приходилось меньше. Работа с машинами занимала голову и руки делом. Но может из-за этого, а может в силу возраста, у него начало портиться зрение. Стариковские очки в черепаховой оправе не особенно ему шли, но только на такие хватило денег. Всё равно Ульрих надевал их только за работой или для чтения.       В больнице, где ему проверяли зрение, он и познакомился с одной молоденькой медсестричкой. Она показалась ему достаточно хорошенькой, чтобы все предостережения Йонаса вылетели у него из головы. Прошло больше года, и то, что в его жизни ничего не происходило, уже не радовало, а вызывало раздражение. Хотелось ярких эмоций, событий, секса. Он всё чаще заглядывался на проходящих мимо дамочек, на клиенток и клиентов мастерской. На Йонаса, когда тот выходил из душевой, вытирая полотенцем худые плечи. А это было уже совсем не правильно. И, скорее всего, не взаимно.       В их первое знакомство медсестричка опустилась перед ним на колени и расстегнула ширинку. После он обещал навестить её снова, пригласить на свидание, может, сходить куда-нибудь. И он навестил — наврал только в том, что они никуда не пошли, а снова ограничились той же пустующей палатой. В этот раз девица расстегнула перед ним халат - сладкая и белокожая, как сахарок. Призывно улыбаясь, она подошла к нему, чтобы ослабить ремень. Как он хотел её. Её близости, её тепла... — Прости, я не могу, — пробормотал Ульрих и позорно выбежал прочь, даже не прикрыв за собой дверь.       Он так и не рассказал об этом случае Йонасу. Да и зачем? Ничего непоправимого не случилось, а расстраивать его собственной глупостью не хотелось. 1988, август       Йонас долго высчитывал дату. Можно было просто взять тот день, когда Ульрих родился, но хотелось подсчитать то количество месяцев, что он провёл в своём времени и в чужом, прежде чем переместился в другой мир. Он сломал голову, но выходило так, что сорок девятый день рождения они уже пропустили, а до следующего оставалось ещё полгода. Йонас попробовал высчитать свой возраст, но не смог вспомнить, сколько он пробыл в прошлом, будущем, и снова в прошлом. Он пометил в своём календаре тот день, на который выпал день рождения Ульриха, согласно его вычислениям, и подумал, что это даже хорошо: у него было время, чтобы придумать подарок. Пусть этот день станет для него сюрпризом.       Ульриха хотелось хоть немного порадовать. Он не давал их дому окончательно развалиться. Пытался разбавлять их разговоры о пустяках болезненными шутками, над которыми было тяжело смеяться. Но это было всё равно лучше первых несколько месяцев, когда Ульрих выглядел и вёл себя, как узник тюрьмы. Смотрел себе под ноги, много молчал, дёргался от резких движений и спрашивал разрешения по любой мелочи. С ним было больно находится, и Йонас был искренне рад, что всё это осталось позади. В грядущем празднестве Йонас скорее видел возможность поздравления обновлённого, уже привычного ему Ульриха, а вовсе не простую смену числа лет.       И для Ульриха это действительно оказалось тем ещё сюрпризом. Утром Йонас предупредил его, что задержится на работе допоздна. Поэтому он совсем не ожидал, что вечером на первом этаже загорится свет, и перед ним окажется Йонас в бумажном колпаке на макушке, а на их обеденном столе будет красоваться праздничный пирог под толстым слоем сахарной глазури. — С днём рождения, Ульрих. Поздравляю.       Говоря это, Йонас улыбался. Он с третьего раза зажёг свечу на торте и предложил загадать желание. Всё это казалось сказкой, чем-то нереальным — такого с Ульрихом никогда прежде не происходило. В детстве каждый новый год его жизни был праздником, но потом пропал Мадс, а после тридцати лет день рождения стал лишний раз напоминать о том, как мало ему осталось. Но Йонас искренне радовался этому событию. — Постой, но… — Ульрих попытался вспомнить дату и посмотрел на настенный календарь. — Мой день рождения в другой день. Даже не в этом месяце. И даже не по новому паспорту. — Я знаю. Это с учётом путешествий. Ты ведь несколько месяцев провёл в пятьдесят третьем. — Верно. И сколько же мне сегодня стукнуло? Хотя, лучше не говори, я…       В горле застрял ком, а глаза защипало. Он этого не заслуживал. До сего дня они не отмечали никаких праздников. Даже зимние и христианские празднования проходили для них стороной вместе с приготовлениями и прочими хлопотами. В эти дни они вовсе старались не выходить из дома. И вот сегодня, в самый непримечательный день, Йонас поздравлял его с днём рождения.       С небольшого, но толстого коржа капала подтаявшая глазурь. Боже, где он только его взял? — Я… что-то не так? — забеспокоился Йонас и подошёл ближе.       Ульрих вытирал пальцами выступившие слёзы, когда увидел протянутое полотенце, и вместо того, чтобы им воспользоваться, дёрнул Йонаса к себе и крепко обнял. — Да, всё хорошо. Спасибо.       Ульриха затопило нежностью так, что он ещё не скоро смог отпустить мальчишку. Видимо, он становится старым и сентиментальным. Невозможно было любить Йонаса ещё сильнее. — Загадаешь желание? Свечка скоро догорит, — прошептал Йонас и даже как будто искусительно, но Ульриху, скорее всего, это просто показалось. — Да. Конечно.       Загаданное желание было простым и невыполнимым, а торт вкусным. И это тоже казалось чем-то необычным и особенным. — И ещё я принёс шампанское, — признался Йонас, когда они сели за стол, и поставил перед Ульрихом цветочный горшок со льдом, из которого торчала запотевшая бутылка. — Да ты разорил нас, — усмехнулся виновник торжества, изо всех сил стараясь взять себя в руки. — На что мы будем покупать новый ротор для генератора? — Нет, я не покупал его. Я… я взял одну бутылку у мастера Эбеля. Она довольно долго хранилась, и я подумал… — Не нарушит ли это ход времени? — Нет. Не испортилось ли оно? У мастера Эбеля в шкафу пылился целый ящик ещё с шестидесятых. Он говорил, что бережёт его для какого-то случая, но уже давно забыл, для какого. — Неважно. Если мы от него помрём, то лично я сегодня отправлюсь на тот свет счастливым.       Ульрих всегда хорошо открывал шампанское, но в этот раз пробка выстрелила в потолок и разбила лампочку, а половина шампанского разлилась по столу и немного по торту, прежде чем Йонас успел подставить кружки. Остаток вечера они провели в полумраке при свечах. Напиток был хорош и уже после второго бокала немного ударил в голову — ровно настолько, чтобы тело ощущалось лёгким, а движения небрежными. Хотелось сыра. Или выбежать в лес и кружиться, глядя в звёздное небо, пока не закружиться голова, а ноги не ослабнут, отправив лежать в какой-нибудь куст. Или спеть печальную старинную песню. Или крепко поцеловать любимую женщину — так, чтобы она возмущённо взвизгнула и задрыгала ножками, но не стала бы вырываться, а только крепче обняла за шею. — Ульрих, а ты кого-нибудь любил? — спросил Йонас, улыбаясь так же блаженно и мечтательно, как и он сам. — Ты меня спрашиваешь? — усмехнулся он. — Я знаю, что ты был женат и спал с Ханной, но кого ты любил? Ты вообще любил, Ульрих?       Как любой среднестатистический мужчина, у которого была жена, дети, работа и любовница, он никогда не задумывался об этом. Его всё устраивало, и не хотелось забивать себе голову этой ерундой. Любил ли он жену? Милая, покладистая Катарина, которая изо всех сил не хотела походить на собственную мать. Да, наверное, по-своему он любил её. Особенно когда они были школьниками. Но позже, когда стали мужем и женой, это чувство превратилось в привычку. Ульрих привык быть с нею, потому что был в ней уверен, как в своём табельном оружии. Но в какой-то момент привычка превратилась в скуку. Спустя столько лет брака он хотел чего-то нового. Разве можно было его скотское отношение к Катарине назвать любовью? Любил ли он Ханну? Горячая и страстная, в постели с ней было хорошо, но жить с той, которая из мести могла его предать — и предала… теперь уже не один раз, было бы глупо. Это тоже была не любовь, а бегство в ещё одну пещеру, которая привела бы его в ловушку.       Он посмотрел на Йонаса: на его скуластое лицо, так похожее на его собственное, на след от петли, едва видный под серым шарфом. — Нет. Думаю, нет, — ответил он. — А ты? — Иногда я думаю о ней, — Йонас не назвал имени, но Ульрих и без того понял, о ком идёт речь. — Это больно. Мне бы хотелось, чтобы всего этого никогда не случалось, но не могу избавиться от этого чувства. Ты…       Йонас замолчал как-то резко, не решаясь продолжить. Ульрих понятия не имел, к чему ведёт этот разговор, и не хотел в этом разбираться. Ему стало тоскливо. Нужно было убрать остатки торта в холодильник, а посуду они помоют и завтра. Всё завтра. Нужно было поскорее лечь спать, пока в голову не полезли скверные мысли о всяком. — Ульрих, я тебе нравлюсь? — спросил Йонас.       У него влажно заблестели глаза, и он попытался подавить неловкую улыбку.       Это был не тот вопрос, который Ульрих ожидал услышать в четверг вечером после тяжёлого дня в мастерской. В свой внезапный день рождения. До этого он планировал спокойно поужинать и подрочить перед сном на журнальчик с голыми девицами, который нашёл в салоне сломанной машины. — Ты симпатичный парень, — ответил он нейтрально. — Ты нравился Марте … — Я спрашивал про тебя. — О чём ты говоришь? Я прихожусь тебе дедом, — хмыкнул Ульрих, всё ещё думая, что всё это — просто странноватая шутка запьяневшего парня.       Им обоим было пора в постель. И спать. — Я спал с Мартой, зная, что она моя тётка. Дважды, в том и этом мирах, — пожал плечами Йонас. — Так или иначе, но все мы приходимся друг другу родственниками. Я видел наше семейное древо, которое ветвится сразу в оба мира. Я не только твой внук, я прихожусь тебе далёким прадедом. Это всё не имеет смысла, Ульрих. Просто ответь, я нравлюсь тебе? Он говорил всё это спокойно и уверенно, как будто уже всё решил, и требовалось только согласие самого Ульриха. Глупо было отпираться и упускать свой шанс. — Да. Да, ты уже давно мне нравишься, — признался он. — Я догадывался. Ты тоже нравишься мне, — кивнул Йонас.       Говоря это, он почти не врал. Целый год он прожил с этим человеком под одной крышей. Кроме друг друга и памяти о своих семьях, у них больше ничего не осталось. Его тянуло к Ульриху. Ему было с ним тепло. Ему было бы спокойней, если бы ночью Ульрих засыпал в одной постели с ним.       Ульрих не стал спрашивать о любви. Ни к чему хорошему это не приведёт. Он испытывал к Йонасу нежность, и этого было достаточно.       По скрипучей лестнице они поднялись на второй этаж, который находился прямо под крышей. На улице пошёл дождь. Йонас привёл его в свою комнату. Он задавал свои правила, и Ульрих им подчинялся, но он сам начал расстёгивать пуговицы на его рубашке, открывая его перед собой, будто не видел раньше. Каким же он был красивым. Солнечно прекрасным, будто светил своей золотой кожей в темноте. Ульрих отбросил рубашку на спинку стула и снимал с его шеи слои тонкого шарфа. На последнем витке Йонаса качнуло. Глядя Ульриху в глаза, он подался навстречу за поцелуем. Ульрих ему ответил, обняв узкое лицо большими ладонями. Руки Йонаса тронули его за одежду и забрались под край футболки, ощупывая крепкий живот и бока над поясом брюк. Ульрих отпустил его, чтобы позволить снять футболку. Ему хотелось понравиться Йонасу. Сколько он сможет держать форму, прежде чем превратится в развалину?       Йонас бродил по его торсу заинтересованным взглядом и кончиками пальцев. И Ульриху снова пришлось напомнить себе, что до сих пор они оба были только с женщинами. Он сам не задумывался о том, чтобы попробовать с мужчиной, но наверное, с этим проблем у него бы не возникло. В паху было тесно. И чтобы удостовериться, он притянул Йонаса за узкие бёдра и почувствовал такое же напряжение. Скользя руками по спине друг друга они снова целовались. Теперь голодно и требовательно. Руки Ульриха скользнули под пояс великоватых штанов Йонаса и сжали. Он застонал в поцелуй, когда почувствовал, как Йонас отзеркалил его движение и толкнулся бёдрами навстречу. От брюк они избавлялись уже торопливо. Ульрих сел на кровать и притянул застывшего парня к себе и усадил на колени. — Вот так. Всё хорошо? — Всё хорошо, — эхом повторил Йонас, стягивая с его волос резинку и зарываясь в них пальцами.       Они снова были тесно прижаты друг к другу. Ульрих целовал непривычно крохотные соски и гладил узкие бёдра, прежде чем отсчитать секунды своей позорной нерешительности и обхватил ладонью оба их члена. Йонас всхлипнул, вжимаясь лбом в горячее плечо, пока Ульрих продолжал. Последние мысли совсем истёрлись из головы. Толкаться бёдрами навстречу друг другу. Касания и поцелуи. Горячечный жар тел. Бой сердца в ушах или бой капель дождя за окном. Ничего сложного больше не требовалось. Просто двигать рукой в нужном ритме, пока они один за другим не кончат.       Ульрих опрокинулся на спину, разглядывая испачканную ладонь, а потом обтёр её о штору. — Я постираю завтра, — сказал он, заметив хмурый, но уже слишком усталый, чтобы спорить взгляд.       Лежать в объятиях друг друга было странно и хорошо. Губы поднывали от поцелуев. Эйфория дурманила и спать совсем не хотелось. И торопиться тоже не хотелось. Ульрих целовал след от верёвки на шее и приговаривал, что это его лучший день рождения. Под одеялом уже Йонас двигал рукой, вжимаясь пахом в его бедро. А Ульрих думал, что завтра ему придётся стирать не только шторку. 1989       Ульриху нравилась их новая связь. Теперь они понимали друг друга не только в быту, но и в постели. И иногда на кухонном столе. Но только в последующие ночи Ульрих понял, насколько Йонас был зажатым и скованным с ним в их первый раз. Это было из-за того, что он мужчина или у них с Мартой было так же? Бедные дети. Секс должен был приносить удовольствие, а не быть тяжким крестом, который нужно тащить на голгофу. Позже Йонас оказался куда более отзывчивым, чем те женщины, которых он знал. Не только Ханна и Катарина. Боже, он уже перестал сопоставлять в голове, кто кому кем приходится. Это ничего не значило. У него был только Йонас. А у Йонаса остался только он.       По утрам, когда никуда не надо было идти, они валялись в постели и Йонас рассказывал ему страшные сказки о прошлом и будущем, которые видел сам и те, которые ему рассказывала Клаудиа. Тяжело было воспринимать их как что-то, что могло произойти на самом деле. — Оказывается, у меня есть сестра. Она выйдет замуж за Бартоша и у них родится двое детей. У меня есть племянники. Один из них, Ной. Возможно, ты видел его. Он был одет как священник. Именно он похищал детей, чтобы испытывать на них машину времени. Он выбирал тех, кто был не важен для поддержания петли. — Жаль, что я не знал этого раньше. — Ты бы ничего не смог с этим сделать.       Какое-то время они молчали, а потом начали поглаживать друг друга. Ульрих накрывал его своим телом, а их руки соединяли их воедино.  — Шарлотта Доплер одновременно мать и дочь Элизабет Доплер, — в другой раз сообщал Йонас, как будто рассказывал отличную шутку. — Думаю, это самый странный временной парадокс. Она родилась после апокалипсиса и была перенесена в прошлое. Её вырастил часовщик Танхаус. Она вышла замуж за Петера Доплера и родила двух дочерей, одна из которых снова станет ей матерью, а её отцом станет тот самый Ной. — Вот тут ты сочиняешь. Не может такого быть. — Может. — А вот и нет. — А вот и да.       Ульрих с секунду смотрел на него, будто это он сам приходился себе отцом, а потом начинал щекотать этого мальчишку. Йонас хохотал и ничего прекрасней Ульрих в своей жизни не видел. В тот раз, так же солнечно улыбаясь, он нырнул под одеяло, и Ульриху стало не до смеха, когда он ощутил, как Йонас берёт у него в рот.       Но иногда щекотка не могла помочь. — В нашем мире, другой я стал Странником, а потом в далёком прошлом состарился, покрылся маской из шрамов и стал Адамом. Адам хочет уничтожить эти миры и разорвать петлю, но не знает как. А Ева, это твоя дочь Марта из этого мира. Она тоже закостенеет в своей цели сохранить Исток и не позволить Адаму разорвать цепь. Если верить Клаудии, эти циклы повторяются уже бесчисленное количество раз. — Звучит, как безумный аттракцион в аду для грешников.       Йонас безысходно пожал плечами. — На самом деле, это страшно только когда осознаёшь, — отстранённо проговорил Йонас, глядя куда-то сквозь стену. — Для остального Виндена — идёт обычная жизнь без путешествий и прочего. Многие знания, многие печали, как говорит мастер Эбель. Но знаешь… Больше всего на свете я боюсь стать Адамом.       Ульрих прижал его к себе и поцеловал в макушку, ероша пальцами волосы на виске. — Нет-нет. Этого не случится. Не с тобой. Ты же сам говорил. Адамом станет другой Йонас. С тобой всё будет иначе. Сколько там осталось до конца света? Нас вместе сметёт взрывом и развеет в пыль, как будто никогда и не было, ни нас, ни Виндена. — Было бы здорово. 1998       Когда умер старик Эбель, его дело перешло к Йонасу. Это был печальный, но полезный подарок. Их совместного дохода хватало почти впритык.       На очередной день рождения, когда Ульрих сменил следующий десяток, Йонас подарил ему телевизор. Хотя, если быть честным, то и себе тоже. Телевизор был сломанным и в попытках его починить Йонаса не раз било током, но он был доволен. Телевизор показывал больше рекламы, чем чего-то интересного, но иногда попадались неплохие фильмы. Ульрих радовался подарку, как мальчишка. Щёлкал переключателем и повторял, что у него в юности был почти такой же. А на следующий день притащил домой видик и несколько кассет из проката. — Где ты его достал? — Давно валялся на складе. Он рабочий, только без телека был бесполезен.       Тем же вечером они смотрели Терминатора и до хрипоты спорили о том, сумел ли Джон Коннор вырваться из своего парадокса. И смогут ли когда-нибудь их собственные миры сделать это. 1999, сентябрь       Иногда Йонасу казалось, что они буду жить вечно, но в зеркале всё больше замечал в себе от Странника. Его волосы всё больше темнели, черты лица становились крупнее, а на щеке рядом с носом появилась та самая родинка. Больше всего изменился взгляд. Это был не он, и с этим уже ничего нельзя было сделать.       Куда меньше менялся Ульрих. В его светлых волосах становилось всё больше седины, но Йонасу это нравилось. Если Ульрих и менялся, то в лучшую сторону. Он становился спокойнее и всё меньше волновался о будущем, больше молчал. Они оба стали меньше говорить, иногда понимая друг друга с полувзгляда, как раньше это замечал Йонас между своими родителями. От этого понимания в груди делалось тепло и больно.       В один из их последних бессмертных дней к ним в гости пожаловала Ева. Она была похожа на смерть. Она так и сказала, что пришла убрать их, потому что их не должно было быть в этом месте и времени. Они стояли перед ней на пороге своего старого дома, как перед расстрельной стеной. Странно, но Ульрих уже не боялся. Он обнял Йонаса и на прощание поцеловал его в висок, но выстрела не последовало. — Ты ошибаешься, — вдруг спокойно сказал Йонас, крепко сжимая его руку.       Ева продолжала удерживать их на мушке и смотрела как на пыль времени, которой истоптала уже немало дорог. Она ждала объяснений. — Я жив, потому что меня спасла ты. Меня и Ульриха. Другая ты. Марта, которую пытался убить Адам, но у него ничего не получилось, — продолжал Йонас, недрогнувшим голосом. — Она лишилась ребёнка, но выжила, переместившись в прошлое. Она сказала мне, что я должен быть здесь, с Ульрихом из моего мира, а она останется в моём. Марта не сказала мне, в чём её миссия, только хотела, чтобы всё шло своим чередом. Поэтому мы здесь. Мы прожили в этом доме уже тринадцать лет. Но если сейчас ты убьёшь нас, то нарушишь порядок петли.       Ева ещё долго буравила его лицо испытывающим взглядом, раздумывала. Она не хотела верить, но слишком боялась разрушить свою драгоценную бесконечную петлю, а потому медленно опустила пистолет. Не сказав больше ни слова, она развернулась и побрела, шурша чёрным подолом по опавшей листве.       Только когда её чёрный силуэт совсем скрылся за деревьями, Ульрих отмер и понял, что всё это время почти не дышал. Это была не его дочь, другого Ульриха, но тяжело было видеть Марту такой — ожесточившейся и бесстрастной. Она могла их убить и совершенно точно сделала бы это, если бы не Йонас. — Что ты наговорил ей? — опомнился Ульрих и уставился на своего спутника, который всё ещё смотрел в сторону ушедшей гостьи и почти до боли сжимал его ладонь. — Я солгал ей. Это был единственный выход, — ответил он, печально взглянув на Ульриха. — Удел путешественников во времени врать себе и своим близким, чтобы они сделали то, что уже и так произошло. Но… Я не знаю, что произойдёт, Ульрих. Я просто не хочу, чтобы всё это заканчивалось вот так.       Йонас уткнулся лбом в изгиб его плеча, и Ульрих погладил потемневшие волосы Странника, которые уже давно нужно было подстричь. 2017, декабрь       До апокалипсиса оставалось чуть больше года. Йонасу исполнилось сорок восемь, столько, сколько было Ульриху, когда они поселились здесь. А Ульриху было уже семьдесят восемь.       Они прожили с Ульрихом немало лет. После того памятного визита Евы, время вдвоём стало особенно ценно. Ульрих мало менялся внешне. Или Йонас этого не замечал. Куда больше переменился он сам. Взрослеть было страшно, но стареть ещё больше. Он чувствовал себя всё тем же. Осознание того, что он всегда оставался собой, даже когда стал Адамом, пришло намного позже. И это уже не пугало. Он — Йонас Канвальд. Он до сих пор успешно подклеивает отвалившиеся подошвы и ставит набойки на каблуках, а этот мир будет разрушен и без его помощи.       Три года назад Ульрих ушёл из автомастерской, когда понял, что ему становится тяжела не сама работа, а дорога до неё. У него болели суставы и часто ныла спина. Чтобы больше проводить с ним времени Йонас стал заниматься починкой дома. Его успокаивала работа, когда он чувствовал в комнате присутствие Ульриха. Слышать его дыхание, шелест перелистываемых страниц, медленные шаги по скрипучему полу. Нравилось, когда Ульрих заваривал чай или кофе и ставил на соседний столик чашку и для него. — Знаешь, — сказал Ульрих в один из таких дней. — На днях я видел Миккеля. Он шёл из школы под руку с Мартой. Ему всего семь, но я бы узнал его в любом из миров. Он точно такой же. — Надеюсь, ты больше ничего не сделал? — немного напрягся Йонас. — Сделал, — помолчав, сказал Ульрих и криво улыбнулся. — Но это связано не с Миккелем. — Кто она? — поддержал шутку Йонас.       Улыбка Ульриха приобрела печальный окрас. — Никогда не думал, что скажу это, но я уже слишком стар для всего этого, Йонас.       Отчасти это было правдой. По вечерам они больше времени проводили за просмотром фильмов, разговорами или чтением книг и журналов. Но до сих пор ложились спать в одну постель. Йонас целовал Ульриха в переносицу, а Ульрих прижимал его руку к своей груди. Так было спокойней. Ульрих мало болел, но когда случалось, Йонас не жалел сил и средств на лекарства и процедуры. Ульрих должен был жить и в такие моменты Йонас как никто начинал понимать стремления Клаудии спасти свою дочь. Встречать конец света в одиночестве не хотелось. Оставаться одному было страшно. И он из последних сил цеплялся за Ульриха. — Тогда в чём дело? — Я видел себя из этого мира. И говорил с ним. Я думал, что это пустячный разговор. Мы обсуждали женщин. Кто мог поддержать этот разговор, если не я? Знаешь, я впервые увидел себя со стороны. — Ты был впечатлён? — Мне хотелось ему врезать, — на лице Ульриха проступили знакомые черты его более молодой версии — бунтаря и дебошира. — Я не должен был говорить с ним об этом. Я понятия не имел, что он сделает такой вывод… И я просто не представляю, как это можно исправить.       Йонас вспомнил фотографию семьи Марты, где изображение Ульриха было аккуратно оторвано от остального семейства. — Боюсь, что этого уже не исправить, — помолчав, ответил он. — И не нужно. Это именно то, что должно было случиться в этом мире, Ульрих. В этом мире Ханна ждёт от Ульриха ребёнка и ради него он бросит свою семью. Я почти не обманул Еву.       Правда, родиться тому ребёнку будет не суждено. Йонас не стал говорить об этом Ульриху. В этих мирах и без того случалось слишком много печальных историй. 2019, июль       В день Апокалипсиса Йонас остался дома. Вчера они сожгли все документы и личные вещи, которые могли хоть кому-то выдать происхождение их хозяев. Они сели на веранде, глядя в ту сторону, где заканчивались земли Виндена. Где-то за их спинами, за домом, за лесами на АЭС начинался взрыв. Они пили шампанское из запасов покойного обувщика. Птицы замолкли. Лес был слишком тих ещё с самого утра. Когда ветер усилился, Йонас оставил стакан и обнял Ульриха. До сих пор не верилось, что это конец. Хотя бы в эту минуту конец, который ещё не успел превратиться в начало. — Было бы неплохо в следующем цикле снова прожить остаток жизни с тобой на краю земли, — прошептал Ульрих. — Было бы неплохо, — тихо согласился Йонас, не разжимая объятий, пока их медленно накрывала тьма.