Как с этим жить?

Дорога от Хоббитона до Хардботтла была неблизкой, в самую глушь Западного Удела. Поэтому, когда бричка подъехала к крыльцу норы, Любелия с большим трудом вылезла из нее и, одной рукой опираясь на зонтик, а другой – вцепившись в руку сына, проковыляла в прихожую. Зонт с раздражением был заброшен в стойку, а хозяйка дома ни на кого не глядя направилась в свой кабинет и там без сил упала в кресло. Любелия оглядела комнату и сердито фыркнула: знакомая обстановка, над которой она же сама с таким вниманием потрудилась, после Бэг Энда показалась невзрачной и убогой. – Лотто! – Любелия прислушалась и крикнула погромче, чтобы наверняка быть услышанной. – Лотто, иди сюда, да побыстрее! Дверь приоткрылась, показалась кучерявая голова сына, выражение лица при этом у него было страшно недовольное и в то же время обреченное: – Зачем звала, матушка? – А тебе уже в тягость прийти к матери? – уязвлённо поджала губы Любелия. – Сколько сил положила, пока тебя растила. На кого, я тебя спрашиваю, мне надеяться как ни на единственного сына? Лотто, однако, счел что благоразумнее промолчать, и запал Любелии быстро иссяк. Она махнула рукой. – Завари мне чаю да парочку кексов положи. Только сам заваривай и неси, а эту безрукую Петунию не посылай даже. Чай с мелиссой и черничные кексы были хороши, но даже им не удалось успокоить Любелию, и тогда она решила написать письмо своей единственной подруге Розе. Сдвинув поднос на край стола, Любелия достала из небольшого секретера бумагу и чернила, пару мгновений потеребила кончик пера. Наконец мелкие аккуратные строчки побежали по бумаге. «Здравствуй, дорогая Розочка! Как твои дела? Дети? Не порадовали ли тебя внуками? Ах, милая, уж наверняка ты слышала об Угощении, что устроил этот несносный Бильбо Бэггинс. Уж как я не хотела с ним видеться — слов нет чтобы описать. Однако ж приглашение было на хорошей бумаге и написано обходительно, а в округе только и разговоров было про яства и подарки, заказанные к празднику, что я и Оддо дали согласие. Что сказать? Уж лучше бы дома остались! Розочка, помнишь ли, что Оддо – ближайший родственник Бэггинса, и уж каково было наше удивление, когда этот наглец Бильбо намекнул, что позвал некоторых гостей ради круглого числа. Уж что хочешь, Розочка, говори, а я думаю, это он на нас намекнул. Да это еще что, слыхала ли ты какую каверзу этот Бэггинс устроил: объявил во всеуслышание, что его Фродо-якобы-Бэггинс вступает в наследство да и сбежал! Как был непутевым хоббитом, так и остался! Уж мы такого снести не смогли, встали и ушли прочь. Но с утра пошли в Торбу, как же иначе – была у нас последняя надежда, что самодур Бэггинс документы не так оформил. Но нет, все уж подписи четкие, с красными чернилами – не придерешься. И досталась вся Торба и весь доход этому сопливому недоБэггинсу! Зачем, спрашивается, ему одному столько? Тоже, должно полагать, удерет, искать приключения вслед за старым дурнем. А как иначе, если там этот Гэндальф ошивается, уж от него добра не жди, задурит голову. Рухнули все надежды мои, Розочка. Я уж как родила Лотто, все думала, как нам будет хорошо в Торбе. Лотто у меня жених завидный, нашлась бы ему девушка с таким-то наследством. В таких хороминах семьями жить надо, а не бобылём. А Бэггинс до ужаса злопамятен, из всего добра, что собралось за сто лет в Торбе, он мне ложечки серебряные передал. Да-да, Розочка, те самые ложки, которые я намеревалась купить на распродаже его имущества, когда этот сумасброд пропал. Будто я виновата в том, что он где-то шатался без малого год, и все сочли, что Бильбо Бэггинс почил. Так было обидно, Розочка, что ушла я от этого негодника Фродо сама не своя. И как с этим жить?..» Тут Любелия Саквилль-Бэггинс бессильно отложила перо, и на край ее письма упала горькая слезинка.