Солнце

      Тошинори просыпается от едва слышного шороха, тут же открывая всё ещё сонные глаза и видя Изуку, лежащего на его груди.       — Я хочу увидеть тебя, — шепчет он, неловко перебираясь повыше — прямо к худым ключицам Яги.       А Тошинори от этого больно настолько, что хочется завыть раненым зверем. Словно невидимые шипы впиваются в кожу с каждым вздохом, с каждой мыслью и с каждой секундой.       Он не понимает.       Яги тяжело сглатывает ком в горле.       Но от этого не легче дышать.       И всё, что может сказать Тошинори:       — Конечно, мой мальчик.       Когда Изуку гладит его по щеке — нежно, ласково и с обожанием, всё, что может Тошинори — обессиленно прикрыть глаза.       Он готов отдать Мидории всё. Ему не жалко ничего.       Сердце? Душу? Любовь?       …Способность видеть?       Но иронично то, что «Всемогущий» здесь абсолютно бессилен.       Ни на что не способен.       А Изуку смотрит на Тошинори. Да, он не видит ничего… Но Яги кажется, что преемник обладает способностью заглядывать прямо в душу или в то, что осталось от наставника.       Вот только Мидория для него словно пластырь — не даёт погрузиться в самую пучину мыслей, лечит старые кровоточащие раны на сердце, склеивает осколки души своей улыбкой, своими действиями.       Ресницы внезапно становятся почти что свинцовыми. Тошинори с трудом смаргивает что-то влажное.       — Спасибо, — говорит он. И вкладывает в это слишком много смысла.       Изуку застывает на месте, смотрит на наставника недоуменно и зачем-то пожимает плечами.       — За что?       Но Яги оставляет этот вопрос без ответа. Просто не может выговорить. Не хочет казаться слабым, ведь именно он должен быть опорой.       Тошинори не знает, о чём сейчас думает Мидория, но почему-то ему вновь больно.       Сжимая зубы до неприятного скрежета, в голове проносится мысль о том, что Изуку должен делать всё что угодно: уйти отсюда, оскорбившись этим телом; оставить наставника одного; найти себе кого-то лучше, но не… гладить.       Мидория невероятно странный, такой особенный и неповторимый.       Поэтому вместо всего этого проводит кончиками пальцев по худым скулам, проводя невидимую линию к острому подбородку.       Пальцы перемещаются выше по высокому лбу Яги, очерчивают брови и нос с такой аккуратностью, будто бы Тошинори стеклянный.       Но в груди разливается тепло, которое не перепутаешь ни с чем.       Это единственный способ, как Изуку может видеть Тошинори…       Он исследует лицо наставника слишком долго и не может оторваться. Кожа очень приятная на ощупь и тёплая.       Мидория задумывается на крошечную секунду, чтобы проскользить ладонью по худым ключицам, перемещаясь пониже.       Пальцами можно пересчитать почти каждую торчащую кость, провести по «ломаной» линии плеч и остановиться, словно вырисовывая в голове образ — как художник.       С короткой улыбкой Изуку продолжает дальше.       Он нарочито медленно скользит по груди, царапая кожу короткими ногтями; не позволяя себе ни большего, ни меньшего.       Мидория терпелив и аккуратен. Но в глазах пляшут живые огоньки.       Яги нравится, когда Изуку с нескрываемым интересом касается его тела, разглядывает и осторожно ласкает.       Даже когда он проводит пальцами по шраму, Тошинори только сжимает зубы, но молчит, не отодвигается и не шевелится.       Ведь Изуку никогда не причинил ему боль.       Преемник будто бы соединяет картинку по точкам.       От самого верхнего, шершавого и неровного на ощупь луча, он ведёт ниже и замирает.       Яги словно ожившее полотно вечной битвы, где каждый шрам способен показать хронику его жизни.       И почему-то от этого у Мидории перехватывает дух.       Тошинори силён в душе, а Изуку это чувствует.       Плотная сеть шрамов покрывает почти всю левую сторону.       Но больше всего его привлекает середина.       Как будто бы… в центре, где больнее всего, кроется маленькое солнце, остатки ослепительно светившего огня — былой силы, былого величия.       Горячий язык с невероятной осторожностью касается этого места, а колено почти случайно задевает пах.       Яги шумно вздыхает. Не от слабой боли, а от того, что…       Мидория слишком обнажён, слишком прекрасен и слишком невероятен.       На языке так и крутится фраза, но остаётся невысказанной, когда Изуку улыбается — нежно и легко, шепча лишь одними губами:       — Ты красивый.       Сердце в груди колотится загнанной в клетку птичкой, желая вырваться.       А Тошинори хочет доказать Мидории обратное. Ведь он видит его. И понимает.       Вытягивая руки вперёд, Яги без раздумий впускает Изуку в свои объятия.       Гладя его по растрёпанным с ночи волосам, Яги убирает пальцами кудряшки со лба и чувственно целует Мидорию, улыбаясь.       Когда утренняя нежность стала их личной негласной традицией?       Но он не помнит.       Руки плавно перемещаются на поясницу, поглаживая её, прижимая преемника к себе почти вплотную и целуя: до умопомрачения, до приятной дрожи в теле и до тепла, разливающегося в груди.       Изуку смеётся совсем негромко, когда Тошинори оставляет поцелуй на его щеке, медленно спускаясь к шее.       — Что ты делаешь? — спрашивает он с улыбкой, иронично выгибая бровь. Кажется, что вместе с ним смеётся и россыпь веснушек на щеках.       А у Яги щемит в груди от нежности.       Колени неловко соприкасаются, но едва ли на это кто-то обращает внимание. Так только теплее.       Одеяло приходится отбросить в сторону.       Обдавая шею горячим дыханием и щекоча носом, Мидория не выдерживает.       Он распахивает свои светло-зелёные глаза, недолго удивляясь — когда только успел их прикрыть?       — Перестань, — просит Изуку. Но в его голосе абсолютно нет укора, возмущения или неудовольствия.       От этого Тошинори улыбается.       И тонет в глазах напротив, смотрит до неприличия долго.       Яги абсолютно не разбирается в драгоценных камнях, но прекрасно разбирается в своём мальчике.       «Бледно-зелёный берилл», — всплывает в голове статья из какой-то старой газеты.       Глаза Мидория словно переливаются на солнце своими «гранями», блестят живым огнём — силой Один За Всех, которую этот мальчишка теперь хранит в себе.       Сердце Тошинори бьётся в несколько раз чаще.       Он переползает на кровати чуточку ниже, чтобы до одури ласкать Изуку.       Преемник любит долгие, нежные до нереальности прелюдии.       …В чём Яги ему не отказывает.       Целовать то и дело напрягающийся живот и чувствовать, как Мидория судорожно сжимает пальцами простыню — сплошное удовольствие.       Поэтому Яги замирает в сантиметрах от сосков Изуку, опаляя их тёплым дыханием.       Мидория только ёрзает по кровати, дышит тяжело, но полуприкрытые густыми ресницами — как хвоей, глаза, лучатся счастьем и невероятной любовью.       Когда Тошинори ласково проводит горячим языком по одному соску, преемнику кажется, что он растает на этой кровати. Превратится в одно сплошное воплощение обожания…       Но Изуку действительно трудно лежать спокойно — каждое действие, каждое прикосновение наставника отдаются приятными ощущениями.       …И Мидория боится потерять себя. Погрузиться в тьму вновь, но Яги вновь его спасает.       Изуку не может сдержать громкого стона, когда наставник поочерёдно вбирает в тёплый рот то один, то другой сосок.       Тошинори лишь улыбается, позволяет прижимать свою голову поближе, позволяет чувствовать себя…       Одна рука дразнящим движением забирается под зелёные боксеры и оглаживает бедро. Как и любит Мидория.       Юноше хочется сказать многое, но в голове абсолютно пусто: есть только его Яги, его руки и его оглушительное сердцебиение.       А ещё — его любовь.       Изуку может издать только какой-то неясный звук, но Тошинори достаточно и этого.       Боксеры летят к одеялу, а Мидория вновь оказывается в объятиях наставника, прижимается к нему вплотную и мокро дышит в шею.       Дотянуться до тюбика с кремом откровенно тяжело — преемника не хочется выпускать из своих рук ни на секунду, но Яги всё же приходится.       Изуку лишь краснеет, когда слышит звук открывающейся крышки тюбика; чувствует, что его ноги слегка раздвигают.       Отведённый в сторону взгляд прячется в надёжном и тёплом плече, за которое юноша судорожно хватается руками, когда длинные и узловатые пальцы с лёгкостью касаются головки, гладят осторожно.       Мидория закусывает губу. По телу шквалом проносится волна жара.       Тошинори только улыбается, продолжая ласкать Изуку как нежного котёнка — тёплого от одеяла, от остатка сна и плавящегося от любви.       Приводит преемника в чувство поцелуй в шею, прямо около россыпи маленьких веснушек, покрывающих почти всё тело небольшими точками.       В голове абсолютная пустота, но в душе иначе.       Наставник действительно большой и тёплый даже в своей худой форме, поэтому Мидория и впрямь может раствориться в нём и в его любви, даже не пытаясь сдержать особо громкие стоны, кусая губу почти до боли…       Тошинори проводит пальцами чуть ниже — до самого основания, аккуратно сжимает своей слегка шершавой ладонью член Изуку и замирает. То, что он гладит — очень нежное, хрупкое. Не способное причинить вред. И от этого Яги аккуратен вдвойне.       Юноша жмурится довольно, словно он кот; шепчет что-то неразборчивое и ощутимо сжимает плечо наставника, касаясь бархатом кожи.       — Тошинори… — лепечет он.       Яги приходится отодвинуться лишь на крошечный миг, чтобы увидеть ласковую и донельзя смущённую улыбку Мидории.       На этот раз кажется, что поцелуй со вкусом чего-то сладкого и ванильного на самом кончике языке.       Изуку и сам пахнет настолько приятно, что Тошинори сдаётся. Не замечает, как стягивает с себя нижнее бельё.       Он настолько сильно увлёкся Мидорией, ласкал его, что абсолютно забыл про собственное возбуждение.       Преемник смотрит на него из-под ресниц, с улыбкой приподнимаясь на локтях.       Изуку любит всё гладить, трогать и щупать. Но Яги абсолютно не против.       Когда Мидория капает себе крем на небольшую ладонь, Тошинори позволяет ему всё: пододвинуться как можно ближе, на ощупь дотронуться до подбородка и оставить лёгкий поцелуй — куда смог дотянуться; ласкать неторопливо, размеренно.       Он комично склоняет голову к плечу и смотрит на Яги слишком задумчиво, продолжает размазывать крем по его члену почти без тени румянца на щеках, но со смущением во взгляде.       — Поцелуешь меня?       И Тошинори целует, заглушая собственный стон; помогает Изуку чувствовать, не погружаться во тьму целиком и полностью.       Касаться губами нежной кожи на тыльной стороне ладони преемника — невероятное удовольствие, потому что это Мидория. Его Мидория, приятно смеющийся от щекотной ласки. Его Мидория, который смотрит на наставника преданно и с обожанием…       Яги как можно медленнее укладывает его на спину. Резкие движения иногда слишком пугают Изуку.       Мидория коротко смущается, когда оказывается в неловкой позе. Волосы уже давно растрёпаны до невозможного, из-за чего на миг напоминают Тошинори ежа. Но юноша точно не колюч и без иголок. Точно не с Яги.       Наставник с нежностью проводит ладонью по внутренней части бедра, улыбается — румянец на щеках Мидории расцветает всё больше, своим жаром опаляя даже скулы, а веснушки становятся похожими на маленькие танцующие огоньки, которые светятся настолько ярко, что Тошинори хочет зажмуриться на короткий миг.       Но вместо этого оставляет мокрый поцелуй под коленом Изуку, очерчивая родинки большим пальцем.       А Для Мидории это слишком. Слишком мало настолько, что хочется ещё. И слишком много до такой степени, что он теряется в собственных чувствах, судорожно хватает ртом воздух…       Вот только Яги вновь помогает ему «найти» себя. На этот раз лаской — осторожно и мягко массируя его эрекцию, пока Изуку не начнёт коротко всхлипывать от удовольствия, от ощущения того, что Тошинори рядом, от приятной близости.       Но ему действительно мало.       Подушку приходится аккуратно подложить под поясницу Мидории, чтобы ему было удобнее, мягче и приятнее.       Влажная головка члена — от смазки и крема, касается бедра юноши. Он замирает, словно боясь дышать.       — Дыши, Изуку, — шутливо проговаривает наставник, вновь улыбаясь слишком солнечно.       Мидория смотрит на него с неприкрытым удивлением, но сводит собственные бёдра вместе почти что рефлекторно.       Потому что слишком доверяет Яги.       А Тошинори прижимается ближе и делает первый плавный толчок, накрывая губы Изуку своими.       На этот раз поцелуй выходит ещё более нежным, совсем неглубоким, но приятным до невозможного.       Когда Мидория чувствует горячий член, скользящий между ног, дыхание сбивается окончательно, становится рваным и шумным. Но он вовсе не жалеет.       Чувственно, сладко и приятно.       В голове у Изуку пожар, всё идёт кругом, потому что Яги везде. Везде его не менее рваное дыхание, его шумное сердцебиение, везде его касания, от которых Мидория стонет громко, судорожно хватается пальцами за простыню и кусает губы.       У Тошинори путаются все мысли, сводясь лишь к одной: Изуку невероятен. Он сильный, нежный и ласковый. Он его, поэтому Яги переплетает свои длинные пальцы с его — покрытыми тонкой сетью шрамов, израненными, но такие любимыми. Родными.       Чтобы едва не кончить, наставнику достаточно только посмотреть на Мидорию, вдохнуть аромат его кожи, почувствовать его ближе.       И Яги действительно не выдерживает, наполняя комнату собственными стонами вперемешку со стонами Изуку.       Тошинори двигается быстрее, доводя Мидорию до исступления.       Ещё немного — пара толчков, всё таких же нежных и аккуратных, неритмичных, и Изуку изливается первым, пачкает себе живот и стонет до неприличия громко.       Но его это не волнует.       Яркие и ощутимые искры словно разноцветным водопадом проносятся по коже Мидории и Яги, тянуться невидимыми линиями, когда тот кончает и сам.       Сила растекается по их венам, а сердцебиение бешеным ритмом стучит в ушах.       …И Изуку чувствует на подсознательном уровне и видит, как темнота наполняется красками, пестрит их разнообразием, короткими вспышками воссоздавая в голове на крошечный миг силуэт. Она уже не кажется такой пугающей, и Мидория будто «оживает».       Пелена в глазах рассеивается с трудом, а Тошинори устало перекладывается рядом на спину, как можно ближе к Мидории, дышит тяжело и просто расслабляется.       — Я люблю тебя, — бормочет Изуку: совсем сонный, совсем размякший и совсем обожающий. Он перекладывается под бок к Яги, едва не сваливаясь с кровати, негромко фыркая и улыбаясь чему-то своему.       Ответом служит лёгкий поцелуй в макушку — всё, на что хватает Тошинори: потрёпанного, вымотанного, но довольного.       — Давай сегодня никуда не пойдём? — спрашивает Мидория крайне неохотно.       — Хорошо, мальчик мой, — без раздумий соглашается наставник.       Изуку кивает сам себе.       Он утыкается носом в бок Тошинори, прямо к самому сердцу, лениво ластясь как котёнок. Почему-то Мидория видит, как каждая полоска шрама Яги светится ярко до невозможного, своими тёплыми лучами нежно касаясь и согревая. А в самом центре — огненный шар, от которого Изуку сгорает.       Но юноша тянется только ближе, как ребёнок с интересом проводит подушечками пальцами по шраму. Вновь.       Возлюбленные — расслабленные, невероятно влюблённые и любимые, лежат в объятиях друг друга, засыпая.       Изуку без капли боязни, без ноты сомнения прикрывает глаза.       Тошинори будет продолжать светить Мидории и дальше, помогать чувствовать мир и сам нуждаться в нём как в чём-то необходимом для жизни.       Лёгкая улыбка играет на губах Изуку, когда он внезапно думает, что Яги и впрямь солнечный. Словно проводник в этом мире, погружённом во тьму.       Чувствуя себя целым, защищённым и любимым, Мидория присоединяется к наставнику, проваливаясь в сон как в вату — мягкую, лёгкую и и обволакивающую. Эти ощущения разительно отличаются от тех, к которым он привык.       Но его солнце рядом, поэтому он может быть спокоен...