***
Минхёк прошёл весь пусть до минивэна, а от минивэна до общежития, вначале направляемый рукой главного вокалиста, затем ориентируясь на возвышающуюся над всеми макушку Хёнвона, в так несвойственном для него молчании. Вонхо, чувствительный к настроению окружающих, в немом вопросе прикоснулся к его плечу. Минхёк ответил так же, без единого слова — покачал головой, мол, не бери в голову, не хочу говорить сейчас об этом, разберусь сам. Двинулся вокалист к общежитию первым, обогнав даже свой ориентир, будто жаждал остаться один. Вонхо пожал плечами. — Осень, — просто сказал за его спиной Хёнвон. В голосе его слышались едва уловимые нотки жалости. Сонный лидер непонятливо уставился на него, и Кихён одними губами прошептал «завтра шестнадцатое». А уж это было понятно всем. Мемберы проводили друг с другом гораздо больше времени, чем с семьёй, а потому скрывать что-либо было практически невозможно. Шестнадцатое сентября — едва ли ни единственный день в году, когда Минхёк, носящий звание создателя настроения группы, становился угрюмым и нелюдимым. Он запирался в четырёх стенах комнаты, включал на повтор «Trivial stories» Ли Соры и рисовал, рисовал, рисовал. Вечером начался дождь. Минхёк как-то сам признался, что такая погода — идеальное время, чтобы грустить. Мемберы воочую наблюдали, как наскоро расправившийся с ужином Ли, прихватив по дороге скетчбук, унылой тенью направился в свою комнату. Шин, не в силах наблюдать за его погасшим видом, потянулся следом, но был остановлен крепкой рукой Шону. — Бесполезно, — негромко произнёс Чжухон. — Я как-то пытался его развеселить, но он, если и улыбается, то так, словно желает тебе сгинуть. Хёнвон присел с другой стороны от любителя силовых тренировок, не позволяя совершить очередную попытку сорваться к вокалисту. Че бы и сам подошёл, будь от того хоть какая-то польза. Только шестнадцатое сентября — какой-то особый минхёковский ритуал, когда он вытаскивал эту странную шкатулку, больше похожую на капсулу времени. Подобные вещи, по обычаю, можно увидеть у девчонок, этакая шкатулка с воспоминаниями, в которой хранятся фотографии, снятые на полароид, письма, засушенные цветы и прочий памятный хлам. Парень вытаскивал их каждый год в один и тот же день и перебирал, слушал только грустные песни и рисовал, как ополоумевший, а потом все свои наброски выбрасывал. Хёнвон видел несколько из карандашных набросков, так что с уверенностью мог сказать, что они хороши. Только Ли они кажутся далекими от совершенства. — Даже с места не сдвинулся, — сказал Ю, успевший заглянуть в комнату к Минхёку. Мемберы снова растерянно переглянулись, но упорно не позволяли Вонхо войти к вокалисту. Парню, пожалуй, сейчас лучше всего побыть одному. Им Чангюн, глядя на потерянных и не знающих, как помочь Минхёку хёнов, разваливался в кресле и фыркнул: — Если настоящая любовь такая, зачем тогда вообще влюбляться? — Будто любовь будет спрашивать у тебя разрешения, прежде чем случится, — послышался в ответ голос Кихёна. И молчание хёнов звучало для Чангюна как щелчок печати согласия.***
Они вышли из здания школы вместе, как и сотни раз до этого, плечом к плечу, так близко, что юбка формы Кёуль при каждом шаге касалась его брюк. Краем глаза Минхёк следил за девушкой, словно заплутавшей в своих мыслях. Может быть, в школе никто и не заметил её упаднического настроения, но для Ли это было очевидно. Минхёк и Кёуль знакомы так долго, что порой двигаются в унисон, заканчивают друг за друга предложения, понимают друг друга с полумысли. — Скоро начнётся дождь, — сказала она, мельком глянув на небо, и тон её спокоен и ровен, словно металлический голос, объявляющий остановки. Но это Кёуль — солнечная девочка, способная заговорить любого настолько, что забудешь обо всём на свете. Ей совершенно несвойственно быть такой потерянной. Минхёк тоже кинул взгляд вверх, замечая, как тёмные тучи закрыли собой жёлтое солнце, стараясь запрятать его так глубоко, чтобы ни единый луч не проглядывал сквозь их полотно. Только Кёуль из тех, кто всегда говорил, что у природы нет плохой погоды. Она всегда находила что-то волшебное в том, где любой другой увидел бы только грязь. Минхёк, думая обо всём этом, чувствовал тревогу, вязкой и тягучей субстанцией наполняющую его сердце, и вызвана она отнюдь не тем, что скоро начнётся дождь. — Что не так, Кёуль? Его вмиг ставший хриплым голос, её судорожный вздох словно слились воедино. Она не отвечала. Минхёку казалось, что он идёт к эшафоту, ожидая приговора, а её молчание затягивало петлю на его шее, усиливая тревогу, лишая его лёгкие столь необходимого кислорода. Мысленно он перебирал их недавние разговоры за все предыдущие дни, пытаясь отыскать в них причину её печали. Не он ли обидел лучшую подругу ненароком? Ничего. Всё, как всегда. Что же тогда случилось? За короткое мгновение Кёуль сделала целую кучу ненужных лишних движений, выдавая свою нервозность: поправила пару раз лямку рюкзака, пригладила лежащие и без того ровно волосы. Создавалось впечатление, что она желала что-то сказать, но никак не могла набраться смелости или не находила нужных слов. — Что не так, Кёуль? — повторил Минхёк. Девушка сделала несколько шагов вперёд и резко остановилась. Закрыла глаза, прикусив нижнюю губу, пыталась не заплакать. Он слишком хорошо её знал, чтобы ей удалось это скрыть. Тишина давила на него, он слишком хорошо её чувствовал, чтобы оставаться равнодушным. Минхёк не выдержал этого давления, заставляющего его сердце метаться, и спросил снова: — Что не так? — и голос его звучал тихо и почти умоляюще. Её лицо медленно развернулось к нему, и в карих глазах напротив, в глубине которых Минхёк всегда находил сияющее полуденное солнце, разглядывалась лишь влага. Она открыла рот, собираясь рассказать о том, что её волнует, но получилось лишь всхлипнуть. Минхёк испуганно глядел на то, как его солнечная девочка прижала руку ко рту, пытаясь не быть слишком громкой, и заплакала. — Кёуль, — растерянно произнесли его губы, и Ли шагнул к ней, желая разделить с ней переживания. Протянул ладонь, желая поддержать и утешить, и она поймала её обеими руками, крепко сжала, потягивая ближе к груди, словно говорила «не отпущу, останься». — Отца переводят в Лондон, — первый хриплый звук, что сорвался с её губ, когда она смогла утихомирить свои слёзы и заговорить. — Через несколько месяцев мы уезжаем. Отец хочет, чтобы я закончила Сент-Эндрюс, а это значит, что я не смогу вернуться в Корею так скоро, как бы я хотела. Минхёка как обухом по голове ударили — не вдохнуть, не сдвинуться, только стоять, не понимая, как хватает в ногах сил держаться прямо, глядя куда-то, ничего перед собой не видя. Его ладонь — та, которую сжимала Кёуль, безвольно опустилась. Им всегда говорили, что они словно брат и сестра, Ли и правда чувствовал родство с этой смеющейся Шахерезадой, то и дело кормившей друзей сказками. Это было здорово — знать, что есть кто-то, кто знает тебя, возможно, лучше тебя самого, когда слово «друг» становится таким объёмным и ты осознаешь, что семья не всегда по крови. Но в глубине души Минхёк всегда помнил, что Кёуль — не сестра ему, и это давало право не расставаться с ней никогда. Солнышко Кёуль появилась в его жизни много лет назад, когда он ещё только пошёл в школу, поплакала, заставила пообещать всегда быть вместе, большими пальцами — так по-детски — скрепила клятву. Как же жить в мире, в котором она находится за морем? Зашуршали опавшие листья, её тело врезалось в него и вцепилось с такой силой, что сейчас ничто не могло разъединить их. Кап-кап-кап… На руку, которая сжимала Кёуль, попало несколько капель воды. Ли не мог понять его ли это слёзы, её или первые капли дождя, начавшегося так в тему. Всё смешалось. Так много чувств ютились у него внутри, так много слов ожидали своего выхода, но он не мог их выразить, дрожали руки, в руках дрожала Кёуль, и дрожал он сам. Вода лилась с неба, капала с волос и с ветвей деревьев, текла по его лицу. Люди говорили, что мужчины не плачут, но что ещё он мог сделать? Кап-кап… Кап-кап-кап… Они уже мокрые зачем-то стояли, прижавшись спинами к кирпичной стене, за козырьком крыши, и остатки утихающего дождя стучали по кровле. Слёзы высохли, но всё ещё жгли глаза. Я люблю Кёуль. Минхёк повернул голову в её сторону. Это было просто. Он любит её. Ниже его почти на голову, иногда неуклюжая, всегда улыбающаяся так, словно солнце взошло на небосклоне. Он всегда замечал лишь её одну, с самой первой встречи — как всегда замечаешь луну, сколько бы звёзд вокруг неё не рассыпалось. Минхёк сделал лишь полшага, а затем поймал её руку и дернул на себя, и девушка оказалась в его руках. Секунда на то, чтобы поймать её взгляд, а затем он схватил её за плечо, притягивая ближе, ещё ближе и поцеловал резко, отчаянно, исступлённо, как изголодавшейся по влаге путник в пустыне, в котором она — живительный источник. Второй рукой Ли обхватил затылок девушки, не давая отстраниться. У них слишком мало времени. Кёуль в ответ придвинулась ближе, хотя, казалось, куда ещё, отвечая на каждое движение его губ. Ноги её перестали повиноваться, но Минхёк удержал своё солнце от падения. Потом губы у обоих одновременно вдруг обмякли и разжались. — Просто скажи, что ты вернёшься ко мне, — дыхание Минхёка, прижавшегося к её лбу, обожгло щёки. — Обещаю, — Кёуль протянула ему отставленный мизинец, который парень скрестил со своим, а затем они скрепили клятву большими пальцами.***
Твёрдая поверхность оконного стекла под лбом холодила кожу. Минхёк открыл глаза, словно просыпаясь от воспоминания, сложил пальцы в кулак, оттопырив мизинец и большой палец, и посмотрел на получившийся жест. Кёуль ведь обещала, верно? Его солнечная девочка хотела стать адвокатом в Сеуле, и потом её главное правило звучит как «всегда держи обещания». — Ты обещала, Кёуль, — сказал парень в тишину комнаты, слегка растянув губы в подобие улыбки. Она обещала, а значит, вернётся. И он подождёт. Он будет ждать столько, сколько потребуется. Вибрирование телефона сподвигло Минхёка отвлечься от мыслей и взглянуть на аппарат. На экране вызова значилось имя его солнечной девочки. Он пальцем провёл по экрану, принимая вызов, и голос Кёуль наполнил его жизнь новым смыслом. — Привет, — Ли услышал в этом простом слове теплоту, улыбку и нетерпение. Она счастливо рассмеялась. — Я возвращаюсь. Он задохнулся от осознания, что больше не придётся так отчаянно жаждать увидеть родное лицо, что она будет настолько близко, что он сможет коснуться её, прижать к себе и обещать никогда больше не отпускать. Впервые за несколько лет, что они жили в разных концах земли, Минхёк почувствовал лёгкость внутри. Ли Минхёк не понаслышке знает, что любовь может делать больно. Но любовь, когда она настоящая, в конце концов стирает слёзы, залечивает раны и может пережить расставание какие-то в восемь тысяч километров, не растаяв, подобно дыму, сколько бы людей вокруг не говорило, что ничего не выйдет, что вы потеряете чувства. Их любовь — это боль, живущая в их слезах, но имена друг друга выгравированы в сердцах. Они ждали друг друга целые годы, осталось всего пару мгновений, и они подождут.